Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

• Название: Ночь ночей. Легенда БЕНАПах
• Автор: Теодор Вульфович
• Издательство: Издательство «ЗнаК» Издательство «БПП»
• Жанр: О войне
• Год: 2009
• ISBN: 5-8350-0380-3

Это — вторая книга Т. Вульфовича о войне 1941–1945 гг. Первая вышла в издательстве «Советский писатель» в 1991 году.

«Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах» — книга о содружестве молодых офицеров разведки танкового корпуса, их нескончаемой игре в «свободу и раскрепощение», игра в смерть, и вовсе не игра, когда ОНА их догоняла — одного за одним, а, в общем-то, всех.

---

— Я гвардии старший лейтенант, боевой комендант вашего района, — произнес он громко и отчетливо, разумеется, на немецком языке, заранее приготовленную фразу.

Дейчи удовлетворенно переглянулись — это было неплохое начало. Дальше все пошло не так уж гладко. Он назвал свои имя и фамилию, строй затаился и притих окончательно, они ждали чего-то чрезвычайного… Новый комендант, как мог, объяснил, что они все направляются НЕ В СИБИРЬ, туда они всё равно не дойдут, а на юг, в город Луккенвальде. Там будет произведена фильтрация, и после окончания боев большинство из них, рабочие и служащие, смогут вернуться домой. А солдаты, наверное, будут военнопленными. Приготовиться к маршу в шестьдесят километров… Двигаться будут нормальным шагом с отдыхом. Думаю, дойдут все… Тут же отделил стариков и отправил их по домам (вернее, по подвалам, все семьи жили в подвалах).

Поднялась маленькая, сухонькая рука, ее обладатель с бородкой клинышком, как во времена Людовика, сказал:

— Извините, господин офицер, я не немец, я француз… — и, чтобы ему поверили, повторил по-французски: — Я француз!

Сюда — в сторону, — комендант указал место у стены дома.

Поднялось еще две руки:

— Их бин социал-демократ…

— В сторону…

— Я только что вернулся из концлагеря… У меня есть…

— В сторону…

Снова поднялось несколько рук:

— Их бин юде…

— Кто-кто?

— Юде!.. Ев-рей! — весь строй, справа и слева, обернулся в его сторону и смотрел, как на жирафа за полярным кругом (он действительно был худой и очень высокий).

— Я социал-демократ…

— Я из концлагеря…

— Я тоже еврей… Наполовину…

— Мой пала был коммунист…

— И мой тоже…

— Я еврей…

Рук становилось все больше и больше.

— Ну, так, — комендант немного растерялся, и это было замечено, такими он себе немцев представить не мог. — Я все понял, — сказал он. — Против Советской Армии воевали коммунисты, французы, социал-демократы и евреи!

Неожиданно раздался хохот всего строя, они сами не предполагали, что могут так смеяться. Четыре немца тут же вернулись, каждый в свой ряд, их там встретили с энтузиазмом.

А комендант продолжил:

— Внимание! Сейчас колонна двинется на Луккенвальде. Всех оставшихся проверят, и если они окажутся не социал-демократы, не коммунисты и не евреи, то объявлю их национал-социалистами и прикажу тут же сделать всем обрезание! — оказанное подтвердил убедительным жестом.

Все, кто стоял в строю, получили полное удовлетворение и хохотали вразлом над отступниками. Они уже представляли, как этот офицер совершит над их соотечественниками — хитрецами, массовую экзекуцию, да еще такого ритуального свойства… Почти все, кто был посрамлен, направились прямиком обратно в строй. Остались у стены только двое: француз с бородкой и лагерник, этим, вероятно, и взаправду было что предъявить… Ни одного даже полуеврея не оказалось.

Когда вся колонна двинулась по улице и начала поворачивать на шоссе, ведущее к Луккенвальде, кое-кто из немцев довольно приветливо махал оставшимся рукой («Дум абшид!», «Ауф видерзеен!»). Он поймал себя на мысли: «Эти, хоть и смеялись и махали, всё равно чужие… Вот те (семерка с фельдфебелем) были свои…» И понял, что с расстрелянными саперами ему уже, как с Андрюшей Родионовым, не расстаться никогда.

* * *

Дальше началось самое хлопотное и непривычное: как уберечь женщин и девочек от наших и не совсем наших солдат?.. «Народные мстители» вообще неукротимы и предпочитают мстить главным образом в опрокинутом на спину положении и почему-то в основном девочкам и женщинам… Не станем рассуждать о так называемом добровольном сговоре, когда женщина или девушка понимает, что единственный способ избежать зверства и насилия — это лечь и зажмуриться; не станем говорить о плате за продукты питания, сигареты и прочие услуги; не станем говорить даже о том, когда мать сама настойчиво предлагает себя, просит, объясняет, как может, выгодность такой сделки, только чтоб спасти дочку: «Ведь ей еще и тринадцати нет… Она в этом деле ничего не понимает. А я имею опыт. Практику!..» Победитель — такая сволочь, что порой его и автоматная очередь не остановит.' Его главный довод и оправдание: «А они с нашими бабами-девками, что, церемонились?!»

Пришлось собирать по несколько семей в наиболее надежных подвалах и убежищах — выставлять охранение. Часовым было приказано стрелять, но по возможности НЕ УБИВАТЬ… А как все немецкие семьи накормить? Когда и в помине нет привычного, постоянного снабжения?.. Тут помогли сами дейчи, они рассказали полушепотом, где находятся райх-склады, в каком лесу и по какой дороге к ним лучше подъехать. Рассказали даже, какая там охрана… А как кормить младенцев? Им нужно было какое-то специальное порошковое молоко в банках и пакетах, о котором комендант ни слухом ни духом не слыхивал… А вольные стрелки-дезертиры из соседних частей? А блуждающие мародеры, алкаши и уркаганы — эти могли открыть огонь на поражение еще до первого окрика… А тут еще отдельные немецкие солдаты и малые группы, пробирающиеся по ночам к себе домой… А «вервольфы», которые полагали, что партизанская война возможна и в Германии… Узники лагерей и иностранные рабочие: итальянцы, французы, бельгийцы, тронувшиеся сразу в путь с колясками, повозками, тачками… Нет, всего не рассказать, не перечислить — это тема отдельного и нескончаемого повествования.

Только одно можно было сказать с уверенностью: комендант со своими архаровцами впервые почувствовал, что трудиться вот так, день и ночь, вытаскивать, кормить, спасать, непрестанно помогать и видеть удивленные, благодарные глаза (пусть немцы, но ведь и не только немцы) куда выше и драгоценнее, чем совершать воинские подвиги во имя и во славу… И все это в последние дни апреля, на окраине бездонного города Берлина, похожего на гигантскую развороченную челюсть.

Тут были и русские беженцы, угнанные на работу в Германию и находящиеся здесь почти по доброй воле (спасаясь от голода или чьего бы то ни было бесправия); и какая-то молодая украинская мать с чудным младенцем, вышедшая замуж за немецкого офицера и, по нашим законам и суждениям, преступница, немецкая подстилка и блядища, а на самом деле очаровательная, перепуганная насмерть и все равно достойная женщина. Она твердила коменданту, который принес ей сухое молоко для младенца:

— Он замечательный и порядочный человек (про своего мужа, немецкого офицера). Если бы вы знали, какому количеству людей он помог в нашем городе… Вы не знаете, у меня не отберут ребенка?.. Я согласна на всё, на любое наказание, любую ссылку, только бы ребенка не отобрали…

Она еще не знала, что такое — «всё».

А тут привезли из танковой бригады экс-президента Французской Республики господина Эдуарда Эрио с супругой. Надо было как-то обустроить высокопоставленную пару, да побыстрее… пока не придет какое-нибудь грозное распоряжение из Москвы: дескать, «отвечаете головой за жизнь и достоинство… если хоть один волос упадет…» (а волос уже давно у него нет) и так далее.

Комендант поместил экс-президентское семейство в одну из лучших комнат своей квартиры (правда, квартира была немецкая и генеральская, генерал в русском плену, а его жена и сынишка торчали перед глазами). Сам же он тут же умчался по каким-то неотложным делам. Но забыл, что все хорошие комнаты этой квартиры были обращены на простреливаемую сторону. Мог произойти международный скандал, но экс-президент и его супруга оказались людьми терпеливыми, покладистыми и с юмором (а с окнами на простреливаемую сторону это не так-то просто), ну а к серьезным опасностям они уже, кажется, привыкли…

Эдуард Эрио перед расставанием решил удостоить своего молодого хозяина особым вниманием, он вынул из карманчика жилета роскошные золотые часы с крышками и, демонстрируя свою принадлежность не только к власти, но и к свободолюбивому народу, показал часы коменданту. На внутренней крышке часов было выгравировано: «Мэру Эдуарду Эрио от рабочих города Леона». Комендант демонстрировал свое восхищение и хотел еще что-то сказать, мол, Обалденно! Ну, не бывает! но не знал, как это звучит не то что по-французски, но и по-немецки… Мимо за оградой проходил старшина, который меланхолично заметил:

— Старшой, ну опять вы возитесь с фрицем — дайте ему по сопатке и заберите часы. На память…

— Заткнись… — прошелестел взводный. — По этому вопросу, международный болван, мы с тобой поговорим отдельно.

Старшина исчез, и надолго. А комендант молил всех святых, чтобы гость не знал русского языка и не был бы слишком догадливым. Экс-президент был с фокусом, он с первого мгновения делал вид, что не говорит и не понимает по-немецки, взводный ему не поверил, хоть срочно вызвал французского переводчика, а сам думал: «Кто его знает, может, он и по-русски так же — придуривается. А может быть, это такой этикет?»