Николай Климонтович - Хочу быть в цирке дрессировщицей

• Название: Хочу быть в цирке дрессировщицей
• Автор: Николай Климонтович
• Издательство: Издательство «БПП»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

Эти очерки писались в самом конце минувшего века, в 90-х. Все они, льщу себя надеждой, очерки писательские, хоть и деланы были для газет и тонких журналов: для почившего в бозе «Русского телеграфа», для «Огонька», для «Общей газеты» и по иным адресам. Они — разные, это и очерки путевые, и этнографические, и очерки нравов не без психологии. Сегодня, в следующем тысячелетии, будучи извлечены из памяти компьютера, мне они показались не безынтересными. А ведь автору бывает куда как лень перечитывать некогда написанное. И я льщу себя надеждой, что покажутся они забавными и для читателя, с которым мы вместе переживали совсем недавнее наше прошлое, хоть и отделенное уже от нас теперешних не только календарной межой, но и многими изменениями в нашем житье.

---

Теперь монастырь возвращен церкви. Наместником поставлен 84-летний отец Вассиан, известный в городе, — он служил в единственном храме в бывшем Знаменском женском монастыре, на территории которого давно устроен своего рода «шанхай», официально называемый «рабочий поселок». В Ниловой сегодня живет десять братьев. Обитель — на острове Столобенском, туда ведет живописная дорога, вьющаяся сквозь сосновый бор. Она ныряет в какой-то овраг, выныривает в каком-то селе, огибает его по околице, и, не заметив как, вы въезжаете на узкий мост и взбираетесь круто вверх, оказываясь вдруг под монастырскими стенами. Вокруг на соседних островах виднеются и сям и там запорошенные снегом деревеньки, а монастырь вознесен над озером. Заливчики и заводи уж заморозило, хотя вода на самом озере еще чистая, и в затоне видна одинокая фигура рыбака. Пейзаж самый умиротворяющий. Осматривая монастырские постройки, мощный собор, вызывающий в памяти Исакий, высокую колокольню со шпилем, огромные каменные блоки в основаниях монастырских стен, которые не смогли сдвинуть с места никакие потрясения, невольно думаешь о подвиге тех поколений, что неимоверным трудом созидали все это. И о том, куда эта созидательная мощь народа испарилась.

В соборе, единственном пока отреставрированном здании, где внутри для службы восстановлен лишь один боковой придел, вас встречает объявление: «На колокольне просят вас громко не разговаривать, не бегать по лестнице, не трогать колокола и не бросать мусор». Послушники в подрясниках, а кое-кто просто в свитерах и джинсах, заняты неутомимым муравьиным трудом: все что-то куда-то несут, колют, прибивают, прилаживают. О том, что им предстоит совершить, дают представления огромные каменные оскверненные и загаженные монастырские постройки. И это святое и трагическое место, в котором нашлись люди, имеющие дух противостоять своими слабыми силами окружающей разрухе, — кажется оплотом последней нашей надежды.

Были…

На Троекуровском кладбище среди гранитных обелисков с выбитыми золотом именами генералов, доживших до почтенных седин, двойная могила — мужа и жены. Она умерла ровно год назад, он пережил ее на девять месяцев. На могиле пока нет памятника, лишь в грудах свежих цветов большие фотографии двух красивых молодых людей: ее — черно-белая, его — цветная. Ей не было сорока, ему — сорок шесть. Это была одна из самых блестящих пар артистической Москвы — актриса Елена Майорова и художник Сергей Шерстюк.

В театре узнали о ее смерти, когда она была еще жива.

Позвонили из милиции: милиционеры, что ни случись, оказываются на месте раньше медиков.

Осталось неясно, кто милицию вызвал. По-видимому, кто-то из соседей: пока она бежала по лестнице вниз, к выходу из подъезда, ее крики были слышны в каждой квартире.

Милиционер прибыл по адресу, поднялся на шестой этаж — одна из дверей открыта. Квартира пуста. На кухне, на столе, рядом с вазой с фруктами и пустой рюмкой, — паспорт гражданки СССР.

На лестничной площадке осталось множество горелых следов, как если бы здесь волокли рулон тлеющего рубероида. Идя по этим следам, милиционер пересек двор и пришел к служебному входу одного из московских театров. Это был не ее театр, но она забежала именно сюда. Она лежала на кафельном полу у поста вахтера, до нее боялись дотронуться: вечернее шелковое платье расплавилось и намертво сковало ее длинное худое тело.

Милиционер, держа паспорт в руке, наклонился к ней: вы такая-то? Она на секунду приоткрыла глаза: да. И опять потеряла сознание. На репетицию шли актеры. Двое из них ее опознали: да, она самая, прима главного театра страны, недавно вместе снимались в одном фильме… Прибывшая, наконец, «скорая» увезла ее в Склифосовского. Она умерла в больнице, не приходя в сознание, в семь тридцать вечера.

Его версия

У криминалистов не оставалось сомнений — самоубийство через самосожжение. Так сказано во врачебном заключении, так был оформлен и милицейский протокол. В этом не сомневались и все, кто знал ее, кроме, быть может, одной из подруг. Начисто отрицал возможность самоубийства только муж-художник, любивший ее без памяти: ему удалось довести до Московской патриархии свою версию и убедить дать разрешение отпеть ее по православному обряду.

За два дня до трагедии, в четверг вечером, у него в мастерской они принимали режиссера и драматурга, предложивших ей роль в новой пьесе из жизни богемы. Там, как ни странно, была роль и для него: он должен был, по замыслу автора, стоять все время действия молча спиной к публике и писать картину. Обоим идея показалась забавной: и ее роль неплоха, и ему азартно поработать на людях. Кроме того, не каждый день предлагают проект, в котором можно участвовать вдвоем, не расставаясь.

В пятницу супруги были на званом ужине. Она надела то самое платье, в котором погибла, — длинное вечернее платье, которое он привез ей недавно из Нью-Йорка и которое очень шло ей. В гостях она пила немного, была весела, чуть возбуждена, но и только.

В субботу он проснулся рано утром, она еще спала. Они собирались пораньше уехать на дачу, но сквозь сон она пробормотала: «Я побуду дома». Он уехал один.

Около полудня к ней в гости заглянул пасынок, его сын от первого брака, и она угостила юношу мороженым. Потом тот вспомнит: на столе на кухне стояла бутылка водки, пустая на две трети. Впрочем, юноше мачеха не показалась пьяной, так, навеселе, а бутылка могла быть почата и не сегодня.

Он пробыл у нее недолго. Около двух она заглянула к соседям по лестничной клетке. «Что-то у меня крыша едет», сказала со смутной улыбкой. Ей посоветовали прилечь отдохнуть. По-видимому, она не воспользовалась этим добрым рецептом, потому что около четырех на лестнице раздался крик: «Помогите!». В пылающем платье она выбежала из подъезда, пересекла двор. Она звала на помощь мужа.

Откуда, спросил его следователь, в квартире оказался керосин, которым она облила себя, уж не заготовила ли она его загодя за батареей на лестнице? Он отвечает: декоративный светильник, стилизованный под крестьянскую керосиновую лампу, она привезла из гастролей по Испании — «украсить кухню». В светильнике должно было использоваться особое масло, но его она купить не сообразила, а в Москве не достать. Он, живописец, для мытья кистей использовал не разбавитель, но обычный керосин: разбавитель не покупал не из экономии — в последние годы его картины покупали нарасхват, и супруги жили широко, — привычка осталась от ранних богемных лет. Чтобы заправить светильник, он принес по ее просьбе из мастерской керосина в трехсотграммовой бутылочке из-под пепси-колы, но дальше этого дело не пошло, и о светильнике оба забыли.

Почему утром на ней оказалось вечернее шелковое платье? Проснувшись, надела первое, что было под рукой.

По его версии, она вышла на лестничную клетку, чтобы заправить светильник. Так, в отличие от многих мужчин, действительно поступила бы в подобном случае почти всякая женщина: стала бы переливать вонючий керосин на лестничной площадке, а не на кухне. Зачем ей жарким летним днем понадобилась керосиновая лампа? Да какие только фантазии не приходят в прострации безделья: вдруг вспоминается оторванная пуговица на рубашке, которую почти никогда не носишь…

По версии мужа, здесь же, на площадке, она решила и испытать осветительный прибор: не заметив, что керосин плеснул на платье, чиркнула зажигалкой…

На лестнице милиция действительно обнаружила пустую бутылочку из-под пепси, пахнущую керосином. И зажигалку. Вот только не было на лестнице лампы. Лампы вообще нигде не было.

Впрочем, позже, через несколько месяцев, он скажет: «Она не ходила на репетиции, находилась в жутком состоянии. Два дня это продолжалось. Я почувствовал что-то ненормальное, но слишком поздно сообразил, что происходит чума».

Здесь он противоречил сам себе. Но его можно понять.

Ее сказка

Через неделю она должна была выйти на сцену МХАТа, вступавшего в свой сотый сезон, в роли Маши в чеховских «Трех сестрах», поставленных Олегом Ефремовым, — роли для нее премьерной, восторженно отмеченной критиками. Это был пик ее карьеры, шла она к нему через множество ролей в кино и театре — удачных и не очень, работая с малоизвестными режиссерами и со знаменитыми, такими, как Валерий Фокин, Кама Гинкас, Петер Штайн, — шла с фантастическим упорством…

Она родилась на Сахалине.

С отрочества она была хороша собой, но сомнительно, чтобы в ней, ростом с баскетболистку второй линии, эту «чеховскую» красоту видели сахалинские мальчики, с которыми она оканчивала среднюю школу. Она была неправдоподобно худа, но на Сахалине в середине 70-х в барачном рабочем поселке, надо полагать, не знали, что такая худоба в моде.

Она была одарена. Но, как полагается в актерских биографиях, скроенных по лекалу «Гадкого утенка», провалилась в столице повсюду, куда поступала учиться «на актрису». Год проработала «по лимиту» на московской стройке: респиратор, стекловата, проволока, цемент, битум. Вскоре, как положено, нашелся-таки добрый гений и открыл ей дорогу на сцену: в ее случае им оказался Олег Табаков.