Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

• Название: Размышления о жизни и счастье
• Автор: Юрий Зверев
• Жанр: Современная проза

Один философ сказал: «Человек вечно живёт в тумане».

Рано или поздно у человека появляется желание рассеять этот туман. Душа начинает требовать ответов на «вечные» вопросы. Начинается поиск смысла жизни: «Зачем я пришёл на этот свет и куда уйду? Для чего мне дана свободная воля, эмоции, разум? Всем ли нужна вера в Бога? Что такое семейное счастье и как его обрести? Какова связь между творчеством и жизнью?»

Автор книги размышляет над этими вопросами. Он пытается помочь читателю в поиске ответов на вечную загадку жизни.

Кроме того, в книге рассказывается о неизвестных сторонах жизни некоторых известных людей

---

Всё утро нежные слова бились в душе. Сколько нежностей сказал бы ей сейчас, как ласкал бы мою ласточку…Невозможно! Эти слова — травля души, это то, что отрывает от реальности. Не умею приземлить себя — отвратительный художественный тип. Наверное, я обречён вечно любить её. В этом и горе, и радость, и не поймёшь чего больше.

Да, горькая радость… Сколько лет я буду носить эту занозу в душе? Наверное, всю жизнь. И всегда буду надеяться… Это против моей воли, помимо меня.

Не справляюсь с обыденностью. Баня стала событием, стирать негде. Наша семейная жизнь начиналась с того, что нам подарили эмалированный таз. Он нас в общежитии спасал. Теперь придётся купить.

Жена всегда говорила, что если мы расстанемся, я моментально её забуду, найду себе женщину. Она плохо меня знала. Вероятно, когда в семье ссоры и недомолвки, супруги вообще не знают друг друга. А ведь я себя знал: знал, что если лишусь её, жизни не будет. Всегда понимал это. Поэтому самого поражает, почему так дико себя вёл. Неумело, глупо. Не семейно.

Горько сознавать, что родная мать сделала меня таким. В школе я тосковал и потому учился плохо. От уроков прятался в чтение книг, математику ненавидел. Меня не за что было хвалить, но порки я не боялся. Хуже было унижение. Мать умела сказать так, что сердце моё сжималось от несправедливой обиды. Она называла меня безотцовщиной, но разве я был виноват, что отец погиб на фронте. Лет в двенадцать-тринадцать я много плакал. Потом озлобился и сам научился унижать приятелей. Отвратительное это умение проявилось в собственной семье. Натерпелась она от меня… И вот теперь последствия. Всё справедливо. Только осознание этого не успокаивает.

А что, тебе нужно спокойствие? Нет уж, лучше всегда скитаться, жить с болью в душе, чем снова стать сытым бюргером. Мою ласточку нельзя любить спокойно. Это будет не любовь. Как глубоко я всегда прятал свой страх потерять её! Глубже прятал только ласковые слова. Стеснялся, идиот! Опасался, что зазнается. Её же все вокруг хвалили — окружающие за простоту и гостеприимство, на работе — за ответственность.

Ушла моя вторая половинка. Я же не сомневался, что мы — одно целое. Мне нечем было удержать её. И зачем теперь жить?

Ещё летом я познакомился с замечательным человеком, Евдокией Николаевной Глебовой, сестрой умершего в блокаду художника Павла Филонова. Свою жизнь она посвятила сохранению его картин. Об этом художнике я что-то слышал в мухинском училище и потому попросил разрешения посмотреть его картины. Я иногда заходил к ней, но в последнюю нашу встречу она „вытащила“ из меня рассказ о моём теперешнем положении. Стыдно.

Вечер, суббота. Сижу в поезде, еду в деревню. В выходные мне некуда себя деть. Поймёт меня только тот, кто испытал такое: привокзальные кафе и туалеты, третьеразрядные столовки, в которых мучительно долго выбираешь, что подешевле, тупое разглядывание афиш кино, в которое, в конце концов, не идёшь и баню — почти, как отдых, как единственную радость, за которой последует проблема стирки. А ещё надо избегать знакомых, которые тебя жалеют.

Милая, любимая моя, знаешь ли ты, на что обрекла своего Сёпу? И всё же мне кажется, что ты не любишь его. На тебя нашло помрачение. Это всё от моей замкнутости и дикости, от твоей жажды на кого-то излить ласку. Это пройдёт. Ты можешь снова ошибиться. Одной дочки для тебя мало, душа просит ещё чего-то, чего я не давал. Не умел дать. Оказывается, чтобы отдавать ласку, нужно получить её в детстве. И я кричу тебе сквозь слёзы: „Не делай этого! Не делай! Не ошибись второй раз. Тогда беда — и для тебя, и для дочки!“. Но ты не слышишь — у тебя новая любовь, у тебя счастье.

А я с изломанной душой еду в поезде и пишу. Ты не увидишь этих строк, и это так нелепо! Я не хочу никого, кроме тебя, никаких женщин, никаких женитьб. Мне нужна только твоя любовь. Приди, приди весна моя, моё дождливое лето.

Но, может быть, не я один такой чувствительный? И такой слепой? Ведь я потащил девушку во Дворец бракосочетания через три дня после знакомства. Впрочем, чего ожидать от горячего, но глупого парня, прослужившего четыре года на флоте, близко не знавшего женщин, сбежавшего в чужой город от материнской опеки и занудства? В молодости мы без оговорок принимаем страсть за любовь, полагая, что на нас нечаянно снизошло великое, до гроба, счастье.

Снова побывал у Евдокии Николаевны. Говорили долго и сердечно. „Странно, — говорила она, — получается, что у вашей жены одни плюсы, а у вас одни минусы. Так не бывает“. Она советует мне „распрямиться“, быть мужчиной.

— Ну, что это такое? — рассуждает она. — Взял чемодан и ушёл скитаться. Вам кажется, что поступили правильно, благородно? Я очень сомневаюсь в этом. Вы прожили восемь лет, у вас общая дочка. Она должна видеть отца, получать его любовь и заботу. Если вам не позволяют видеть ребёнка, добейтесь этого юридически.

— Евдокия Николаевна, я был плохим отцом, и дочка сама не рвётся ко мне. Она уже называет нового мужчину папой. Кажется, он очень добрый.

— Ну, тогда я не знаю, как вам быть. Злым вы тоже мне не кажетесь. Но должны же вы где-то, в конце концов, жить. У вас же была общая квартира.

— Её получила жена.

— А вы тут были не при чём?

— Разве что косвенно.

— А что, вы были тогда ещё не женаты?

— Почему же? У нас дочь от законного брака.

— Извините, Юра, тогда ваше поведение мне кажется… каким-то несерьёзным.

Я и сам это понимаю, но сдвинуться с места не могу — мешают книжные представления о любви и супружеских отношениях.

Вскоре реальная жизнь заставила меня напомнить о себе весьма эффектно. Я сидел на работе, когда мне передали, что в вестибюле меня ждёт пожилая дама. Я вышел в коридор и неожиданно получил повестку в суд. Расписался в получении, и ошалело вернулся в кабинет. К повестке было приклеено заявление жены о расторжении брака. Мне было уже за тридцать, а я до сих пор не задумывался о том, что наши личные дела имеют ещё и социальный аспект.

В заявлении говорилось, что я „безразличен к ребёнку“, (это было неправдой), что не принимаю участие в воспитании дочки (тоже неправда), что мы часто ссоримся (это было правдой), и что „непосредственной причиной развода“ является моя „супружеская неверность“. Это было тоже неправдой, но формальный повод у жены был. Дело в том, что я никогда не скрывал от неё свои многочисленные знакомства. Я вращался в кругу художников и поэтов, читал лекции по гипнозу в обществе „Знание“, поэтому интересных встреч у меня было достаточно. Я обычно рассказывал жене о новых знакомых, но по причине ссор чаще всего они её не интересовали. Однажды в поезде, а я работал за городом, познакомился с необычной девушкой. Я был женат, казался ей стариком, она совершенно не кокетничала, но мои рассказы о необычайных явлениях человеческой психики слушала с большим интересом. Это подкупало, и я пригласил её на конференцию по новой тогда теме „Научные аспекты парапсихологии“. Жена была прирождённым администратором, мои занятия считала несерьёзными и на мои выступления не ходила. Я же не интересовался её работой, ибо во всём советском всегда видел общественную фальшь.

О новой знакомой я рассказал жене, но её мой рассказ, как всегда, не заинтересовал. Однажды, когда жены не было дома (признаться, я это знал), я привёл девушку к нам домой. Мы засиделись, ведь говорили о том, что меня увлекало. Я уже готовился проводить знакомую домой, но тут пришла жена. Разразился банальный скандал. Я не стал отвечать на оскорбления, извинился перед девушкой за жену и ушёл её проводить.

Сейчас это выглядит оправданием, ведь встреча двух полов всегда сопровождается эротическим оттенком, но тогда я ощущал себя обвинённым невинно. Увы, я пишу правду.

Мне всегда были чужды людские предрассудки, жена же жила только общественными представлениями о морали. Может быть, в конечном итоге это противоречие и сделало меня писателем.

Наши дружеские отношения с этой девушкой после печального инцидента расстроились. Мы стали ездить в разных вагонах электрички. Они возобновились только через полгода после моего развода.

Вскоре я получил вторую повестку в суд — о взыскании алиментов. После ухода из дома на имя дочери, как положено, четверть своего заработка я переводил на книжку. Тогда жена в „благородном“ порыве отказалась от официальных алиментов „до разрешения у тебя вопроса с жильём“.

Вопрос не разрешался, и поэтому деньги шли на имя дочки в сберкассу. Но на суде я узнал, что уже полтора года не принимаю финансового участия в воспитании дочери. Это тоже было не фактической, а лишь формальной правдой, но алименты только упростили наши отношения.

Я стал понемногу успокаиваться. Неожиданный удар по мужскому самолюбию дал свои результаты. За год „перетряхивания“ собственных потрохов я многое пережил и кое-что понял. В один из моментов в осуждении собственной гнусности дошёл даже до желания расстаться с жизнью. Слава Богу, до этого не дошло, спас дневник. Я уже снимал комнату. Отношения со спутницей по вагону электрички укреплялись.