Георгий Косарев - Сердце прощает

• Название: Сердце прощает
• Автор: Георгий Косарев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

И приходилось терпеть. Все лето и осень прошли для Штимма в непрестанных тревогах и хлопотах. Они возникали каждодневно, ежечасно. Штимм отлично понимал, что широко разрекламированный "новый порядок" остается непрочным. Оккупационная администрация не пользуется доверием у населения. Крестьяне всячески саботируют ее приказы. Они укрывают продовольствие, прячут скот, уклоняются от разных повинностей. Немногочисленные промышленные предприятия почти бездействуют, не хватает рабочей силы. Штимм отдавал себе отчет и в том, что "новый порядок" держится лишь на штыках, на дулах автоматов, на виселицах. Тем не менее отказаться от политики насильственного выкачивания продовольственных и сырьевых ресурсов в оккупированных областях и жестокого подавления любого недовольства русских германское командование не собиралось, и это было тоже ясно Штимму.

На другое утро, после того как Любу в сопровождении старушки Лукерьи отвезли в больницу, Штимм один сидел дома и предавался невеселым размышлениям. Из головы не выходили слова его товарища-лейтенанта, только что отправленного на фронт: "Завидую тебе, Франц. Ты просто счастливец, обладая таким ангельским существом. Береги ее, отправь в Берлин или куда-нибудь в нейтральную страну. Война кончится, и это будет лучшим из лучших твоих трофеев".

"Но к чему он говорил мне такое? Разве я ее не берегу? Разве я ее не люблю? Отцу и матери я послал наше фото. Но от них уже какую неделю нет ни строки... Действительно, здесь оставаться ей нельзя. Тем более у нас должен появиться ребенок. А может, он уже появился? Надо с Любой что-то делать, спасти хоть ее с ребенком. Ведь и меня могут, кто знает, в один прекрасный день отправить на фронт".

Штимм раздумывал, предавался воспоминаниям, а за окном трещал мороз и посвистывала метель. Было скучно, тоскливо. "Сколько времени на чужбине!.. Русские смотрят на всех немцев в униформе, как на своих заклятых врагов. Того и гляди, останешься без головы. Какой-то заколдованный круг. Одно утешение - Люба. Скорее бы она возвращалась!"

Штимм волновался сильнее, чем ему хотелось бы. Иногда он подходил к старенькому шкафу, доставал оттуда бутылку вина, выпивал рюмку и вновь принимался расхаживать по избе. Мысли его продолжали беспорядочно перескакивать с предмета на предмет. Он думал то о Любе, то об отцовском доме, то в голову вдруг приходили строки из последних сводок верховного командования вермахта. В этих сводках появилось нечто новое. До сих пор все газеты пестрели аншлагами: "Сталинград пал... Сталинград взят... Доблестные германские войска на Волге..." А вчера вдруг новое сообщение об ожесточенных атаках русских, пытающихся окружить немецкие части; затем несколько неожиданный приказ фюрера о награждении командующего южной армейской группы Паулюса "Дубовым листом" к его рыцарскому кресту и присвоении ему высшего военного чина - генерал-фельдмаршала... Как будто признание успехов и в то же время какой-то тревожный привкус, словно фюрер пытался приободрить Паулюса и его войска, подвергшиеся неожиданным атакам русских... Как все это следовало понимать в свете предыдущих сводок, возвестивших полную победу германского оружия на Волге?

Растревоженный этими думами, Штимм решил пройти в казарму, проверить настроение солдат. Ослепительный свежевыпавший снег ударил ему в глаза. Он скрипел под толстыми подошвами его альпийских, на меху, ботинок. Вероятно, по этому скрипу подчиненные Штимма заранее узнали о его приближении. Едва он подошел к бараку, как из дверей, мимо часового вышел фельдфебель и, щелкнув каблуками, отдал ему короткий рапорт.

- Данке, - козырнув, ответил Штимм.

Солдаты, как и доложил фельдфебель, занимались уборкой помещения, амуниции, своих личных вещей. Постукивая коваными сапогами, они суетились возле кроватей, очищали тумбочки от ненужного хлама, некоторые пришивали пуговицы или штопали носки.

С насупленным видом Штимм обошел все помещение и остановился возле оружия, составленного в козлы. Он взял один автомат, затем другой и, обнаружив на них следы густой застывшей смазки, сказал фельдфебелю:

- Вы, вероятно, полагаете, что заштопанные носки для немецкого солдата значительно важнее, чем приведенное в порядок оружие, не так ли?

Фельдфебель побагровел, глянул на номер ремня грязного автомата и доложил, что немедленно даст распоряжение заняться чисткой оружия, а нерадивых солдат накажет.

- Хорошо, - сказал Штимм. - Кстати, чей это автомат?

- Унтер-офицера Грау, господин обер-лейтенант. У него сейчас много дел в канцелярии, и он не всегда успевает...

- Передайте Грау, чтобы отныне он держал автомат при себе.

- Яволь!

Штимм подумал, что надо бы зайти в канцелярию, узнать, есть ли какие-нибудь распоряжения сверху, и уже повернулся к двери, как к нему подошли несколько солдат. Один из них, немолодой, с нашивкой за ранение и с ефрейторскими лычками, щелкнул каблуками.

- Господин обер-лейтенант, что случилось на фронте: Сталинград пал, а наши сдаются в плен?..

Штимм почувствовал, что бледнеет.

- Откуда у вас такие сведения, Вульф?

- Об этом час тому назад сообщило берлинское радио, господин обер-лейтенант.

- Я не слушал сегодня радио, однако сомневаюсь, чтобы могла быть такая формулировка. Не путаете ли вы чего-нибудь, любезный?

- Суть дела не меняется, герр обер-лейтенант... Формулировка действительно другая, но...

- Трое суток гауптвахты, Вульф! И благодарите бога, что я пока не имею официальных сведений.

Штимм в сердцах сильно хлопнул за собой дверью.

Унтер-офицер Грау, еще более постаревший и пожелтевший за последние полтора года, переписывал на портативной машинке список личного состава отдельной роты, когда на пороге выросла фигура его командира.

- Ахтунг! - воскликнул Грау, хотя никого, кроме него, в комнате не было, поднялся из-за стола и, вскинув руку, четко произнес: - Хайль Гитлер!

- Хайль Гитлер! - автоматически ответил Штимм, прошел к тумбочке, на которой стоял походный армейский радиоприемник, и, щелкнув рычажком, включил его. Из эфира донесся треск, свист, вой; потом, поворачивая регулятор настройки, Штимм напал на волну, по которой передавали вальс Штрауса "Весенние голоса", на соседней волне хорошо поставленный голос диктора вещал о новых победах германских подводных лодок, потопивших очередной транспорт англичан у северных берегов Норвегии.

Штимм выключил приемник и резко повернулся к Грау.

- Что нового?

- Звонили из штаба гарнизона, господин обер-лейтенант. В двенадцать ноль-ноль ожидается большой зондермельдунг (особо важное правительственное сообщение).

- Относительно Сталинграда?

- Осмелюсь доложить: об этом никто заранее не может знать.

Штимм вспыхнул.

- Не стройте из себя идиота, Грау! - закричал он. - Потрудитесь лучше объяснить, откуда известно солдатам о наших трудностях на Волге... ведь приемник только здесь.

В глазах Грау мелькнул металлический холодок.

- Я член национал-социалистической партии, господин обер-лейтенант. Я никому не позволяю прикасаться к приемнику. В канцелярию ночью мог войти только дежурный... осмелюсь доложить. Могу я узнать, что именно болтали наши солдаты?

Штимм недовольно поморщился.

- Я не касаюсь вопроса вашей принадлежности к партии и ваших докладов... в соответствующие инстанции, Грау. Меня это не интересует. Я лишь спрашиваю вас, не было ли каких-либо официальных сообщений по радио насчет Сталинграда, которые могли бы слышать наши солдаты?

- Кроме вечерней сводки верховного командования солдаты ничего другого не должны были слышать...

- В сводке были, кажется, слова "оборонительные бои"?..

- Так точно, господин обер-лейтенант! Наши героические войска под командованием фельдмаршала Паулюса временно, до подхода подкрепления...

- Ах, так! - сказал Штимм, взяв себя в руки. "Еще недоставало, чтобы Грау донес в СД о том, что в роте распространяются панические слухи", подумал он. - Я неважно себя чувствую, Грау, и буду у себя дома. О всех новостях сообщайте мне немедленно. Кстати, прикажите от моего имени освободить из-под стражи ефрейтора Вульфа, который при мне употребил выражение "оборонительные бои". Хайль Гитлер!

Штимм вышел из канцелярии с неприятным ощущением того, что он был недостаточно тверд с подчиненными. Впрочем, что же его строго судить? Он не строевой офицер, и он не какой-нибудь СС или СА-фюрер. И все-таки дьявольски досадно, что под Сталинградом у них, по-видимому, крупная неудача...

Разбитый ночной бессонницей, волнениями, связанными с Любой, разговором с Грау, Штимм и в самом деле чувствовал себя неважно. Придя к себе на квартиру, он выпил подряд две рюмки коньяка и, не снимая мундира, повалился на кровать. И опять полезли в голову тревожные мысли: Люба, Сталинград, Грау, предстоящий большой зондермельдунг.

В дверь раздался знакомый стук.