Ярослав Кратохвил - Истоки

• Название: Истоки
• Автор: Ярослав Кратохвил
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил повествует о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей, а так же раскрывает жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.

---

Восемнадцатого июля 1936 года, то есть в год, когда вышло второе издание «Истоков», генерал Франко поднял мятеж против республиканского правительства Испании; испанские события стали для стран оси Берлин — Рим генеральной репетицией второй мировой войны. Общественная деятельность Кратохвила расширяется за счет сотрудничества в Комитете помощи демократической Испании и участия во всех мероприятиях в поддержку борьбы Испанской республики.

В 1937 году Кратохвил поехал в Испанию в качестве делегата II Международного конгресса писателей. Работа этого мощного форума, в котором приняли участие писатели 28 стран, открылась 4 июля в Валенсии, затем была перенесена в Мадрид и Барселону, а накануне годовщины начала гражданской войны в Испании закончилась в Париже после двухдневного заседания. На этом уникальном всемирном собрании Кратохвил, назвавший его «конгрессом воинствующей человечности», выступил с речью от имени чехословацкой делегации. Кратохвил провел две недели на фронтах, среди бойцов народной милиции и Интернациональной бригады. Об этом он написал ряд захватывающих очерков и статей, а главное — сильную, волнующую книгу «Барселона — Валенсия — Мадрид», изданную в том же 1937 году.

На исходе этого же года он, помимо прочего, написал для сборника «Чехословакия — Советскому Союзу» (выпущенного к 20-й годовщине Октября) статью «Чем был и есть для меня СССР».

Потом события понеслись с головокружительной стремительностью: аншлюс Австрии, первые угрозы Гитлера в адрес Чехословакии…

В это время Кратохвил переписывается с Луи Арагоном и с французской секцией Международной ассоциации писателей (МАП) о возможности международной помощи Чехословакии, подписывает воззвание к английским писателям, пишет для «Кларте» статью «Чехословакия сегодня» [25].

А затем… затем для него настало время, которое он сам в статье, опубликованной за несколько месяцев до Мюнхенского сговора и капитуляции, загодя определил для себя так: «В известные времена писатель обязан отложить перо, если он не хочет писать историю, когда ее надо делать» [26].

После капитуляции Чехословакии Кратохвилу пришлось уйти с государственной службы. Он нашел работу в редакции пражского издательства «Чин». И несмотря на скудость собственных средств, он тотчас принялся помогать товарищам из числа писателей (Вацлавеку, Фучику, Штоллу и др.), не имеющим средств к существованию, и их семьям, когда им самим пришлось уйти в подполье: находил для них работу, доставал переводы.

Из рукописи труда академика Владимира Прохазки о подпольной деятельности Ярослава Кратохвила (написано после освобождения) мы узнаем, что в 1943 году Кратохвил стал одним из руководителей той части движения Сопротивления, которая была связана с Московской группой, и что в конце того же года и в начале 1944-го он вел переговоры и с другой, Лондонской группой, после чего обе части Сопротивления, параллельно с договоренностью между заграничными группами, договорились о совместных действиях; все это привело позднее к совместной разработке Кошицкой программы и к созданию Национального фронта чехов и словаков. Академик Прохазка пишет: «Кратохвил поддерживал связь с подпольным ЦК КПЧ и с командованием партизанских отрядов в Бескидских лесах в Моравии, а через них, возможно, и с Кошицами. Он вел борьбу со знанием дела… и умел столь мастерски направлять подпольную работу, что немцы не могли раскрыть его в течение целых пяти лет. И если он был схвачен в конце войны — то произошло это из-за промахов других…»

Кратохвил, или «Красный майор», как его называли друзья, был взят на своей пражской квартире 11 января 1945 года, то есть за день до последнего советского наступления, приведшего Советскую армию в Берлин и Прагу.

Кратохвила держали в гестаповской тюрьме во дворце Печена и в Панкраце, затем перевели в Терезинский концлагерь. Здоровье его уже значительно пошатнулось. В Малой крепости Терезина он захворал плевритом, состояние его стало быстро ухудшаться. Он умер на самом пороге освобождения — по не совсем точным данным, 20 марта 1945 года.

«Дважды за свою жизнь боролся он за освобождение Чехословакии, во время обеих мировых войн, — писала вскоре после освобождения в статье, посвященной памяти Кратохвила, Мария Пуйманова. — И во второй раз — отдал за нее жизнь…»

Ярослав Кратохвил являл собой редкий и удивительно благородный тип борца и был большим чешским писателем.

Всю свою удивительную жизнь во всей ее чистоте и возвышенности он буквально роздал ради общего блага. В статье, написанной Кратохвилом после возвращения из СССР в начало тридцатых годов, имеются слова, в которых отражается такой дар восхищаться, оставаясь при всем том очень скромным человеком, что теперь они особенно потрясают и трогают нас:

«Я люблю людей, способных на самоотвержение, на отказ от своего, личного, людей, которые умеют прямо идти к великой, справедливой и разумной цели. Я преклоняюсь перед людьми смелыми, которые поверх себя, смертных, поверх меня, смертного, поверх нашего смертного поколения видят все бессмертное человечество и которые в отважной борьбе за его справедливость умеют жертвовать большим, чем умел и умею жертвовать я сам» [27].

В бумагах, оставшихся после Кратохвила, нашелся старый пожелтевший военный дневник, где среди записей времен первой мировой войны есть недатированное высказывание; ныне оно звучит отнюдь не как пророчество, но как лаконичный и точный итог всей жизни Кратохвила, прожитой с таким простым и естественным героизмом: «Я горжусь тем, что в великую эпоху был не просто малодушным зрителем, что в одной из величайших глав истории я — действующее лицо» [28].

Иржи Тауфер

Книга первая Перевод H. Аросевой

Часть первая

1

Война, которая плавит людей и из расплавленных сердец отливает армии, всю зиму лежала, зарывшись, под снегами Польши среди обглоданных костей пожарищ, подобно хищнику в берлоге. Проснулась она только с весной, а весна в тот год поторопилась, быть может затем, чтоб скорее укрыть зеленой жизнью оголенные язвы окопов и могил.

Первое весеннее сражение расцвело в прекрасный вешний день. Точнее говоря, оно уже много дней пробивалось из-под застойного, тяжелого и бескровного страха сотен тысяч. И вот распустилось в одну ночь. Несчитанные дни разливалось оно на восток и на север, скорее — бесформенная лавина, чем планомерное наступление, послушное направляющей воле.

Однажды вечером приостановилось движение лавины. Битва, взорвавшаяся от этого, как взрывается граната, коснувшись неподатливой земли, вгрызлась под корни мирного соснового леса. Громом своим разбила вечер, шедший с миром от ржаных полей, и ночной мрак, которому не дали уснуть, горел до утра, как порох.

К утру жаркий бой на этом участке фронта был решен. Австрийские войска бежали в смятении.

И Иозеф Беранек бежал, потому что бежали все. И у него от длительной усталости, от тревоги и страха сердце ссохлось, превратилось в мумию. Так ссыхались сердца всех героев той незабываемой войны. Но Беранек, в отличие от прочих, даже в минуты величайшей паники не терял из виду своего командира. Он твердо помнил все то, чему его учили. И он шел по пятам за своим взводным, решительно раздвигая дубовый подлесок худыми коленями. Так, напрягая все силы, он, несомненно, и спасся бы, если б не случилось то, чего он не мог ожидать.

Взводный, унтер-офицер Вацлав Бауэр, непосредственный начальник Беранека и образец воинских добродетелей, как раз в тот момент, когда силы их напряглись до предела, вдруг далеко отшвырнул остывшую винтовку и с проклятием повалился на кустики черники. Это было так внезапно, что Беранек споткнулся об него и тоже упал. А кустики черники были обильно обрызганы удивительно нежной утренней росой.

Успокоение, наступившее в этот миг, было могущественным. Мозг, еще клокочущий кипением боя, овеяла свежестью эта внезапная тишина.

И сейчас же, — еще не успела улечься пена взбудораженной крови, — целая груда событий осталась где-то далеко позади.

Беранек сообразил, что идет, потому что впереди него шел унтер-офицер.

Туман, стоявший в мозгу и глазах, мешал видеть человеческие тела, неестественно уткнувшиеся в землю.

У них были без блеска глаза, вперенные прямо в небо, и скалились желтые зубы. Куда-то в туман, в пропасть, открывшуюся позади, уходили, теряясь, медлительные чужие солдаты с длинными штыками — они пугали Беранека нечеловечески яростными воплями и дикими, растрепанными бородами.

Потом был момент, когда из рассветной зари родилось солнце, село на самую верхушку самой высокой сосны, легкое, как пух, зябкое, как голый птенец. И тогда туман испарился из мозга, из глаз Беранека, и образ прекрасного мира выступил необычайно четко.