Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены

• Название: Хроники ветров. Книга цены
• Автор: Екатерина Лесина
• Жанр: Фэнтези

(19.07.2010) Хроники ветров. Книга 2. Правка 24.07.2010

---

— Вот и еще одно доказательство твоей неполноценности. Ты — вор.

— Это всего лишь… — Фома прикусывает губу, молчать, главное молчать и не спорить.

— Всего лишь… — Дварк двумя пальцами поднимает кусок с пола и кладет его на стол. — Сегодня всего лишь кусок хлеба, украденный со стола, завтра — деньги, послезавтра ты в угоду собственным желаниям Родину предашь. Верно?

Нестройный гул голосов поддержал краткое выступление, Дварк довольно кивнул.

— Видишь, твои товарищи согласны со мной. Но мы здесь собрались не для того, чтобы наказывать, а для того, чтобы воспитывать…

Темно. Холодно. Тесно. Встать в полный рост невозможно, сидеть на корточках тяжело, лежать — холодно. Зато Фома точно знает, что ад есть, и он, Фома, обречен на неделю в этом аду.

Он должен исправиться, так сказал Дварк.

Он должен осознать глубину своих заблуждений.

Он должен стать образцовым гражданином.

Выжить, он должен выжить, ведь карцер — это не навсегда, это временно, нужно лишь потерпеть и все будет хорошо.

— Все будет хорошо, — повторил Фома, и слова утонули в вязкой холодной темноте. — Все будет хорошо! Хорошо! Я выживу! Я…

Темнота сгустилась, а стены сдвинулись… нет, это всего-навсего кажется, со страху. Стены не способны двигаться, но тогда почему здесь так тесно?

Потому что его решили убить. Внезапная догадка оглушила и парализовала волю. Его хотят убить, невзирая на «особое положение». Они настолько ненавидят его, что готовы нарушить прямой приказ, а Ильясу скажут, что… что он пытался сбежать. Или умер от простуды, или еще что-нибудь придумают, фантазия у них хорошая.

А может, нет никакого приказа? И никогда не было? Ильяс просто забыл про него, выставил с базы и забыл. Правильно, забыл, он же предатель, тот раз всех предал, и теперь снова.

Тьма подбирается все ближе и ближе. Ледяной рукой гладит волосы, дышит в затылок, забирается под рубашку.

Нельзя думать о темноте. Лучше… о том, как все закончится и Фома вернется. Обратно, в барак, койка жесткая и матрац пахнет растворителем, зато там нет темноты. Выключать свет запрещено. Покидать спальное место запрещено. Заговаривать с соседями запрещено. Обращаться к разводящему запрещено. Нарушать порядок запрещено. Уже два года Фома умирает в этом хорошо организованном аду, ему даже начало казаться, что еще немного, и он приспособится, а теперь его решили убить.

Из-за Ильяса, он предал, снова предал, и теперь Фома умрет…

Но это же неправильно: убивать из-за куска хлеба, он просто хотел есть и думал, что никто не заметит, он не хочет умирать здесь…

— Успокойся, — Голос и тот с трудом пробивался сквозь темноту, — никто не собирается тебя убивать.

Да что он понимает, Голос. Неужели не чувствует, как медленно сближаются стены, а воздуха внутри становится все меньше и меньше? Неужели не понимает, что на самом деле это не карцер, а гроб. Засунули и закопали. Оставили медленно подыхать.

— Дыши, слышишь? Давай, вдох-выдох, вдох-выдох… считай за мной, вдох — раз, выдох — два… видишь, совсем не сложно.

На счете сто Фома почти успокоился: стены перестали сужаться, да и воздуха хватало. На счете двести с душераздирающим скрипом открылась узкая нестерпимо яркая щель.

— Эй ты, живой? — в голосе Дварка сомнение, смешанное с явным недовольством.

— Да, — отвечать было неожиданно тяжело, ответ сбивал с выработанного ритма: вдох-выдох, вдох-выдох, а сбиваться нельзя ни в коем случае.

— Выползай, давай.

И дверь открылась.

Привыкшим к темноте глазам больно на свету, и мышцы затекли. Дварк стоит, прислонившись к стене, дубинка на поясе, в руках поднос. Ужин? Выходит, что Фома провел в карцере… он попытался сосчитать, но часы путались, а при виде ровных кусков серого хлеба рот наполнялся слюной.

— Что есть Империя? Отвечать, быстро!

— Империя… Империя — есть единственно реализованная на практике форма существования социума, в котором каждому гражданину обеспечиваются равные права и возможности.

— Молодец, — Дварк нехорошо улыбнулся, — в чем состоит долг каждого гражданина?

— Долг… — в голове было пусто, господи, он же столько раз слушал про долг гражданина, столько раз повторял, что казалось, выучил наизусть, и вот теперь забыл.

— Повторяй за мной, долг гражданина состоит в том, чтобы… — на этот раз Голос объявился очень вовремя, и Фома спешно заговорил:

— Чтобы всеми доступными средствами обеспечивать безопасность Великой Империи, а так же…

— Вот видишь, уже исправляешься. А к концу недели образцовым гражданином станешь. — Дварк снизошел до того, что похлопал Фома по плечу, правда, потом брезгливо вытер руку платком. — К концу недели тебя родная мать не узнает, обещаю.

К концу недели Фома понял, что сходит с ума. Голос замолчал, а кроме него разговаривать было не с кем, а если не разговаривать, то темнота наползала, сдавливая голову, темнота выжирала воздух, а ставший привычным ритм вдох-выдох не помогал. Что вдыхать, если темнота сожрала воздух?

— Каждый гражданин обязан работать… работа — возможность не только реализовать свои способности, но и принести пользу Родине.

Темнота снисходительно слушала.

— Каждый гражданин должен соблюдать закон. Законность — основа стабильности социума…

На этот раз щель вспыхнула светом справа, а Фома был уверен, что сидит к ней лицом, ну да в темноте легко заблудиться, особенно когда она настолько живая.

— Выходи! — Команда была непривычно-резкой, но неподчинение обрекло бы на дальнейшую беседу с темнотой, а Фома устал разговаривать.

По ту сторону двери рядом с Дварком стоял Ильяс. Надо же… Фома поймал себя на мысли, что ему совершенно все равно.

— Ты — можешь идти. — Ильяс развернулся к Дварку. Сердится. Почему? Наверное, Фома опять что-то не так сделал. Но он же правильно все рассказывал, он ничего не перепутал, он не хочет возвращаться в темноту… пожалуйста, только не туда.

А Дварк ушел. Зачем он ушел? И где хлеб? Дварк всегда приносил с собой серый липкий хлеб и воду. Есть хочется.

— Фома… господи, Фома, что они с тобой… прости, я не знал, я честное слово, не знал, иначе ни за что не допустил бы. Ты идти можешь? Давай, обопрись на меня. — Слова Ильяса похожи на мелкие хлебные крошки, колючие и сыпкие, если собрать горсть, то можно перекусить. Собирать крошки нельзя. Красть плохо.

— Давай, осторожно, медленно… поедем. Хочешь со мной поехать?

— Хочу.

Идти было тяжело, еще тяжелее, чем стоять, но если опереться… у Ильяса серо-зеленая форма с серебристыми пуговицами. Серебро убивает вампиров. Фома помнит одного вампира, у нее светлые волосы и она не боится темноты.

Лестница такая длинная, а снаружи солнце, круглый желтый шар прямо посредине блеклого неба. Ярко. Больно.

— Тихо, Фома, не надо плакать, уже все закончилось. Почти закончилось, сейчас мы с тобой поедем в одно хорошее место, там тебя никто не обидит. А потом экспедиция, ты помнишь степь? Ты бы хотел снова ее увидеть?

Фома помнит. Степь — это такое место, где пространство бесконечно и нет темноты.

В машине пахнет бензином, а на окнах решетки… ничего, решетки — это временно, это пока они не приехали в хорошее место, а там…

В хорошем месте — серый забор, серая комната в сером здании с окном, выходящим на залитый серым бетоном двор — его посадили на цепь. Во избежание возможных инцидентов, так сказал Ильяс. А Фома не нашелся, что ответить. Зато темноты почти не было. И Голос вернулся.

Коннован

Лес оживал постепенно. Сначала исчез красноватый, похожий на замороженные куски мяса, камень, потом среди мертвых деревьев начали встречаться невысокие кусты бересклета и целые острова мягкого напоенного влагой мха. Ну а потом лес взял и закончился, уступив место степи. До боли знакомое и изрядно надоевшее серебристо-серое море травы ехидно шелестело, точно издевалось надо мною. А на черном-черном небе висела по-прежнему круглая ровная луна.

Десятый день полнолуния — это уже чересчур.

— Знаешь, а здесь не так и плохо. Спокойно, тихо…

Слишком тихо и слишком спокойно, только сухая трава шуршит, точно перешептывается, обсуждает что-то свое, например ветер. Или полнолуние.

— Нет, я конечно понимаю, что полнолуние не может длиться десять дней подряд, а трава не способна разговаривать, я не настолько сошла с ума, но все-таки… — я сама не знала, что говорить дальше. Я не знала, кому и зачем я это говорю, но молчать здесь не возможно. Сразу появляется крайне неприятное ощущение, будто за тобой наблюдают, рассматривают, изучают, как крысу. Карл иногда ставил эксперименты на крысах, я помню лабиринт из стеклянных трубок, соединенных под самыми невероятными углами, и худющую белую крысу, заблудившуюся внутри этого лабиринта. Красные глаза бусинки, розовые лапки, вооруженные коготками, длинные усы и свалявшаяся белая шерсть, крыса долго металась, пока не издохла, то ли от голода, то ли от жажды, а может просто от отчаяния.