Чезаре Дзаваттини - Слова через край

• Название: Слова через край
• Автор: Чезаре Дзаваттини
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1983

Чезаре Дзаваттини еще мало известен в нашей стране как писатель. Между тем виднейший итальянский сценарист и теоретик кино, один из отцов неореализма именно в литературе видит свое истинное призвание, его слава писателя-сатирика предшествовала славе кинодраматурга. А в 70–80-е годы он вновь почти полностью отдает себя литературе.

---

«Ах, луна, апрельская луна!» В этой достопамятной стихотворной строке автор сконцентрировал все, что веками говорили и писали о луне. Несомненно, свое происхождение эта строка ведет от той знаменитой оперы, в которой поется:

О, апрельская ночь
облака гонит прочь,
и на небе луна
так светла и ясна.

Нельзя прийти в себя от изумления, услышав о скорости в 40 тыс. километров в час, с которой летят сейчас трое космонавтов. Что, если представить себе такую скорость в земных условиях? Тогда, выходит, от Рима до моей родной Лудзары, которые разделяет расстояние в пятьсот километров, можно добраться меньше чем за минуту.

Если человеческий прогресс будет развиваться такими темпами, то в один прекрасный день у нас отпадет необходимость куда-нибудь ехать, ибо мы уже будем там.

Если будут искать добровольца полететь на Луну, я подниму руку. Мне начнут возражать, указывая на мой возраст. Но я буду настаивать, умолять, даже заплачу. И вот меня засовывают в ракету, похожую на узкую трубку, и отправляют. Днем меньше, днем больше, но я долетаю до Луны. Там, наверно, такая тишина, будто все вокруг посыпано тальком, но, когда на него дунешь, он не поднимается облачком. С Земли по радио меня спрашивают, что я вижу. Кто-то позади увидит мой огромный силуэт на сверкающем шаре Земли, как на темных иллюстрациях Доре к «Дон Кихоту» (вот как возникают традиции!). Обеспокоенные, они вновь меня запрашивают, Боже, прости меня, я им ничего не отвечаю, а сижу, желая насладиться этим неповторимым, полным одиночеством, и, в то время как меня продолжают вызывать, я погружаюсь в размышления именно об одиночестве.

Консервный нож

Катя перед собой тележку, я перехожу от прилавка к прилавку, и ангелы поют славу самообслуживанию. Я выбираю консервные банки — с пивом, зеленым горошком, треской, джемом, молоком, ветчиной. Но я забыл взять консервный нож. Не беда, достаточно лишь протянуть руку и бросить в тележку также и банку с консервным ножом. Я подношу банку к уху и трясу, чтобы проверить, есть ли внутри что-то железное. Есть! Я направляюсь к выходу. Но меня охватывает сомнение, и я останавливаюсь. Ведь нужен еще один консервный нож, чтобы открыть банку с консервным ножом. Тогда я беру вторую банку с консервным ножом и танцующей походкой подхожу к кассе.

Конкретно

Льет дождь, и вновь приходит мысль о наводнениях. Я решительно спрашиваю министра Румора, верно ли, что, потратив сотню миллионов лир, можно было бы сделать По судоходной на всем протяжении, превратить ее в большую водную артерию, какие существуют во Франции, что не только принесло бы большие социально-экономические выгоды огромной долине, но — что особенно важно — навсегда покончило бы с угрозой наводнений? А может, осуществлению этого проекта препятствуют какие-то потусторонние силы?

Превратить Москву в центр кино, борющегося за мир (4 сентября 1970 г.)

…Мне кажется, настало время каждому спросить себя, соответствует ли его деятельность в области кино целям мировой революции.

Мы говорили с советскими друзьями — как об одной из многих возможных мер — о том, чтобы сюда, в Москву, стекались предложения, поступающие из всех стран мира, о создании таких фильмов, или, лучше сказать, о создании такого кино, которое способствовало бы реалистическому пониманию идеи мира между народами… С этой целью следовало бы создать международный комитет, состоящий из двенадцати самых крупных представителей науки и искусства, пользующихся всеобщим уважением за вклад в дело прогресса человечества, и этот комитет отбирал бы из большого потока предложений (не устанавливая никаких ограничений в отношении жанров, формы, метража и так далее) все то, что дало бы кино возможность сделать качественный скачок и помогло бы ему выполнить ту роль, которую я назвал бы революционной… Вот конкретная почва для работы Всемирного Совета Мира.

ИЗ «HE-КНИГИ»

Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, это прекрасный магнитофон! Я сразу же почувствовал себя свободным и независимым, ну совсем другое дело — алло, алло, раз, два, три, — какая красота! Да-да, он работает, а кроме того, видите ли, слова, по счастью, обладают смыслом; и если я сейчас говорю: я видел, это значит, что я в самом деле видел — какая ясность, какая непосредственность, — братья итальянцы, я видел потасовку между полицией и фашистами, я видел, как они лупили друг друга, а позади них, там, в тени, подобно водяному знаку на ассигнации в тысячу лир, были другие — по меньшей мере сотня, я их узнал, это люди, которые ходят вверх-вниз по монументальным лестницам и никогда не спотыкаются. Я бы обязательно споткнулся, потому и не могу быть даже мэром (раздается кашель), черт бы побрал этот кашель! Теперь они попытаются подорвать доверие ко всему, что я ни скажу, ибо, говорят они, у него кашель, но я брожу по улицам и голосом средневекового глашатая твержу: я видел, я видел. Понятное дело, из-за меня творится настоящий кавардак в уличном движении, ужасные пробки, фургоны, всевозможные фургоны, фургоны с кока-колой, фургоны с еще не освященными облатками для причастия создают заторы наряду с полицейскими машинами… однако они поостерегутся меня арестовывать. Я думаю, меня не арестуют. Неужели мы будем делать из него мученика? — говорят они, — ну уж нет, и тогда распространяют слух, что я не моюсь, что мое сквернословие совершенно научно доказывает, как прогрессирует атероскле… Маразматик, совсем выжил из ума, наверно, скажут они — и пустят полицейского агента, переодетого представителем профсоюза писателей, ходить по Пьяцца дель Пополо, между столиками кафе Розати, Кановы — вы меня понимаете? — там, где собирается весь этот клан, и объяснять, что если бы я умел как следует вылепить персонаж, то не прибегал бы к автобиографизму, ко всем этим, как они выражаются, неестественным художественным средствам, а я в это время выступаю на митинге и говорю, пошли они все подальше, ни за что на свете я не соглашусь придумывать, создавать кого-то по имени, допустим, Грандоцци, они этого хотят, чтобы меня отвлечь, когда, наоборот, нельзя терять времени, когда за одну секунду пуля — мы вынуждены это признать — пролетает тысячу метров и даже еще больше.

Мне, конечно, жаль, что кое-кто из моих друзей перестал со мною здороваться, ну не то чтобы совсем перестал, но здоровается как-то по-другому, а это, в сущности, все равно что не здоровается. Одному из них я как-то предложил: давай сделаем одну вещь — попробуем в течение целого месяца петь, и горе тому, кто заговорит, только петь, все, что мы хотим сказать, будем петь, потому что опера, пожалуй, единственная серьезная вещь, оставшаяся в нашем распоряжении, в ней нет пустот, вялых мест — не правда ли? — даже если человек говорит «до свиданья», он должен вам это пропеть, а это уже нечто совсем другое, одним словом, накладывает ответственность, кроме того, надо организовывать шествия с музыкой и пением, я видел, я видел такие шествия, когда поют хором, это впечатляет (короткий аккорд на гитаре): «Ах, синьор, я ушел из-под родимого крова», это все, наверно, их пугает, однако я должен сказать совершенно ясно и определенно, что страх перед книгами не идет ни в какое сравнение со страхом перед событиями, можете бить меня по шее при помощи всех приемов каратэ, но я не соглашусь с тем, нет, но признаю, что книги могут напугать сильнее, чем события (несколько раз раздается звон колокольчика); нет-нет, это не церковная месса, что же это такое? Прокаженный? На меня уставились словно на прокаженного — это я сам подвесил себе на шею хорошенький колокольчик и направляюсь на Пьяцца дель Пополо, но с кем там говорить; и вот я уже брожу под окнами Виминала[28], завернувшись в простыню, чтобы испугать их, но их уже не пугают ни слова, ни даже простыни и призраки, да какое там — призраки, ничто их больше не пугает, они не боятся слов, ни написанных, ни произнесенных, а раз так, чао! — я удаляюсь на Капреру[29], вот где тишина и спокойствие, вот где звезды, но нет, я в тот же день возвращаюсь обратно, я вовсе не хочу отказываться от своих попыток, я испробую другие средства, может быть, буду улюлюкать, кричать, выть волком: уууууу уууууу… кто знает, может, это наконец проймет их!.. Кто знает… уууууу ууууууууууу (долгий, нескончаемо долгий вой).

Примечания

1

Позволим себе отослать читателя во всем, что относится к работе Дзаваттини в сфере кино, к сборнику его работ, недавно вышедшему в издательстве «Искусство», а также к публиковавшимся ранее переводам его сценариев: «Рим, 11 часов». М., 1958; «Похитители велосипедов» в сб. «Сценарии итальянского кино». М., 1958; «Умберто Д.», М., 1960; «Бум» в сб. «Сценарии итальянского кино», М., 1967.

2

Автор имеет в виду распространенную в Италии шутку: 1 апреля итальянцы незаметно прицепляют друг другу на спину вырезанную из бумаги «апрельскую рыбу» Здесь и далее примечания переводчиков