Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы

• Название: Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы
• Автор: Михаил Вострышев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02746-9

Михаил Вострышев — историк и писатель, рассказавший в своих книгах о многих достойных памяти людях Русской земли. В серии «ЖЗЛ» издаются и переиздаются его книги «Патриарх Тихон», «Целиковская», «Московские обыватели». Его новая книга необычна — она посвящена не выдающимся личностям, а бытоописанию двух резко различающихся эпох. Первая из которых, со времен Александра II, создавала новые судебные уставы, а вторая в 1917–1920 годах — погрузила страну в средневековое бесправие.

Настоящая книга основана на документах дореволюционного суда и советского ревтрибунала, собраны смешные и горькие, и просто увлекательные сценки жизни русского человека, в которых отражены реальная обыденная жизнь населения России и законы, по которым протекала эта жизнь.

---

Зато люди, подобные бандиту Журбе, не только оставались на свободе, но и были наделены неписаными полномочиями грабить, пытать, убивать. Оттого народ стал называть ВЧК и губернские ЧКуже не «чрезвычайками», а «чересчурками». Даже удивительно, что люди продолжали шутить.

Но революционеры, в том числе комиссар Журба и придворный поэт новой власти Демьян Бедный (чья настоящая фамилия гораздо более соответствовала его деятельности — Придворов), не понимали юмора, они везде вынюхивали и уничтожали крамолу — кто пулей в лоб, кто пыткой, а кто пером.

Уж на что я шутник, но и мне не до шуток:
Жутко в Питере. Воздух в нем кажется жуток.
Напряженность глухая на каждом шагу:
Всем нутром своим чувствуешь близость к врагу.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 56.

Охотники за самогонкой

Елена Алексеевна Кусковская, жительница подмосковного города Клин, вернулась домой 16 марта 1919 года из Москвы, где купила на Сухаревской площади 20 фунтов сахару по 75 рублей за фунт. Тотчас к ней в избу наведались с обыском заведующий уголовным розыском Клинского уезда Дмитрий Игнатьевич Крыленков и милиционер Василий Яковлевич Белоусов. Разжились представители власти у одинокой бабы самогонным аппаратом, мешочком сахару и двумя новенькими кусками подметки.

Распалившись от вида даровой добычи, славные бойцы революции в тот же день посетили Дарью Пантелеевну Куркину. Крыленков, как кошка валерьянку, издалека чуял горячительные напитки и первым делом полез на печку.

— Это еще что?! — радостно воскликнул он, обнаружив ведро с мутной жидкостью.

— Бражка, господин начальник.

— Не господин, а гражданин. Ты старорежимные выражения брось. Самогоноварением занимаешься? Под суд захотела?

— Простите, гражданин начальник, — заплакала одинокая старая женщина. — Не подумайте чего плохого, я на картошку и хлеб меняю, чтобы с голода не помереть.

— То-то и оно, что спекулируешь. Придется составить акт и арестовать тебя.

Старушка сокрушенно всплеснула руками и молча опустилась на скамью.

Тем временем Крыленков с Белоусовым обыскали ее избу и прибрали к рукам 10 фунтов сахару, охотничье ружье, принадлежавшее ныне отсутствовавшему жильцу Никитину, и абажур с электрической лампочкой. Самогонный аппарат и бражку не тронули.

— Через два дня пришлю человека, к его приходу из своей бражки выгони спирту для нашей больницы, — распорядился Крыленков.

Старушка понимала, что огненная влага пойдет прямиком в горло сотрудников уголовного розыска, но все равно обрадованно закивала головой — не поведут в тюрьму.

Напоследок трудового дня Крыленков заглянул к Марии Петровне Козловой. Он вообще предпочитал обыскивать одиноких женщин, чтобы не нарваться на мужской кулак. Хозяйки дома не оказалось, дверь открыл мальчишка — ее сын. Так как малолетний испуганный сопляк не являлся помехой, начальник уголовного розыска конфисковал у вдовы 15 фунтов сахару-рафинаду, 17 фунтов сахару-песку, три бутылки подсолнечно-го масла, 4, 5 куска мыла, три селедки, связку ключей, медный поднос, пачку стеариновых свечей, охотничью двустволку и шесть бутылок самогону. Бражку, как обычно, оставил на месте, приказав мальчику «раствор не трогать и матери наказать тоже — он нужен для медицинских целей».

На следующий день к Козловой зашел милиционер Белоусов со своим самогонным аппаратом, (он знал, что у хозяйки этот агрегат сломан) и под его строгим надзором вдова выгнала ему из своей бражки самогона.

Хорошо жилось и пилось членам уездного уголовного розыска. Но по городу Клину поползли разговоры о самочинстве Крыленкова и его подручных. Козлова даже потребовала через суд вернуть ей награбленное. Как бы в насмешку вдова получила назад три селедки, один кусок мыла и бутылку подсолнечного масла. В отместку за жалобы и проявление недовольства его революционными действиями Крыленков передал в народный суд Клинского уезда следственное дело на трех обворованных им вдов, обвинив их в «спекуляции монопольными продуктами».

В суде настороженно отнеслись к присланным бумагам и не поверили краснорожему Крыленкову, что самогонка немедленно уничтожалась в его присутствии «при помощи вылития в ватер». Народный суд нашел, что «никаких вещественных доказательств, кроме трех аппаратов и электрической лампочки, в суд милиция не представила», что протоколы допросов, проводимых Крыленковым и его милиционерами, противоречат его же обвинительному заключению… Короче, в Московский губернский революционный трибунал было отправлено мотивированное постановление в отношении действий клинской уездной милиции.

Ревтрибунал согласился, что клинские милиционеры присваивали себе имущество бедных вдов, но «ввиду маловажности преступления и объявленной ВЦИК от 5 ноября 1919 года амнистии дело против Белоусова, Цветкова и Крыленкова следствием прекратить».

Надо думать, амнистированные на радостях ограбили еще двух-трех баб и широко отпраздновали гуманное решение ревтрибунала.

По документам ЦГАМО, фонд 4612, опись 1, дело 580.

Брусенский монастырь

В Коломне, как и в тысячах других городов и весях России, в 1919 году решили устроить концентрационный лагерь для подозреваемых во враждебном отношении к новому режиму. Единственным пригодным зданием, где можно было держать на запоре несколько сот людей, посчитали мужской монастырь. Но куда девать уездное управление милиции, уже успевшее захватить под свои нужды эту старинную обитель? Конечно, в Брусенский женский монастырь, ибо начальника уездной милиции давно тревожило, что двести тамошних монашек живут, по его словам, «очень хорошо: темная одураченная масса народа носила им всего».

В женский монастырь 18 июня 1919 года явилась жилищная комиссия, члены которой описали все имущество, после чего поднялись в келью к игуменье Ювеналии и предложили настоятельнице обители немедленно очистить помещение. И тут монахиня Ефанория ударила в набат. Сбежались горожане — около тысячи человек. Ругали новую власть, грозили расправиться с жилищной комиссией. Но вскоре прибыли вооруженные милиционеры во главе с начальником городской милиции Тимофеевым и разогнали толпу.

Приступили к поиску зачинщика беспорядка. Но вот беда, ни одна из сестер обители не желала указать на монашку, что зазвонила в колокол, как ни допытывались у них стражи порядка. Тогда решили арестовать игуменью. Сестры, окружив милиционеров, умоляли их не увозить их настоятельницу, даже оказали сопротивление — укусили рядового Конькова за палец. Кто конкретно укусил, среди гама и сумятицы установить не удалось, поэтому арестовали пятерых подозреваемых — Антонину, Дивору, Евгению, Фаину, Нимфодору — и отвезли их вместе с игуменьей в Троицкий мужской монастырь, который уже успели переоборудовать под тюрьму. К вечеру в тюрьме появился еще один восставший — монахиня Ефанория, сама пришедшая сообщить следователям, что в набат ударила она. Арестовали и ее.

Начались допросы. Все обвиняемые — и те, кто содержался под стражей, и те, кто оставался на свободе, — говорили примерно одно и то же: звон слышали, кто приказал звонить, не знаем. Лишь шестидесятипятилетняя Дивора немного разнообразила допросы, проворчав: «Игуменья старая, а вместо нее правит ее родственница Ангелина — истеричная особа, которая только и умеет кричать».

Из коломенской тюрьмы арестованных монашек отправили в московскую. Здесь следователь Эргард обвинил их в «попытке поднять восстание» и передал дело на суд Московского губернского ревтрибунала. Ревтрибунал постановил: дело семидесятидвухлетней игуменьи Ювеналии «выделить и направить к доследованию», а монахиню Ефанорию «заключить под стражу сроком на пять лет, но, принимая во внимание ее низкий культурный уровень, заключение применить условно». Монахине Нимфодоре дали три года. Остальным — «принимая во внимание их неграмотность и ту забитую жизнь в глухих стенах монастыря, куда ни одна искра общественной жизни не могла проникать благодаря высоких каменных скал, всем вышепоименованным обвиняемым вынести общественное порицание».

Так было подавлено восстание в Брусенском женском монастыре.

По документам ЦГАМО, фонд 4612, опись 1, дело 301.

Публичное распитие вина

В столовой подмосковного города Дмитрова 24 июля 1919 года в отдельном кабинете обедали заведующий уездным продотделом А. М. Кисилев и заведующий городской свечной лавкой М. Г. Пономарев. В соседний кабинет зашло в это время перекусить более высокое должностное лицо — секретарь исполкома товарищ Евдокимов, который и услышал за перегородкой громкие голоса. Он решил ознакомиться с означенным шумом, для чего и отложил временно трапезу. Каково же было его возмущение, когда за перегородкой он обнаружил двух знакомцев, которых недолюбливал. Праведный гнев секретаря исполкома вызвали не наличие в отдельном кабинете двух советских ответственных работников, а наличие у них под столом уже на две трети опорожненной бутылки церковного вина. Товарищ Евдокимов был дока по части сыска и не преминул сунуть нос и в подозрительный стакан, красовавшийся на столе в равном удалении от обоих обедавших… Из него пахло точь-в-точь так же, как и из бутылки!