Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

• Название: Иван Грозный (Книга 2, Море)
• Автор: Валентин Костылев
• Жанр: История

---

- Господь бог поможет нам...

- Все ли из этих пушек будут честною рукою направлены по ворогам? Сомненья грызут мою душу... Свой глаз понадобится на поле брани. Курбский под Невелем с великою силою не мог одолеть малую часть врага и побросал наш наряд... Думал я, будто он невиновен в том, будто заведомо он не предавал нас, а вышло, что... День со днем чернее и чернее становятся мои мысли... Взгляни на площадь. Что труда здесь, что слез и казны, и вот одна из собак, со злобы и ненависти к царю, вдруг опоганит московские стяги, побросает пушки и побежит, жалко поджав хвост... И после того: "Прости, государь, не моя вина!"

Голос Ивана Васильевича дрогнул. Малюта взглянул на его лицо и с испугом отшатнулся. Оно побледнело, покрылось глубокими морщинами, глаза сверкнули страшным гневом.

- Подай коня, - прошептал царь.

Малюта поманил стремянного, державшего под уздцы царского аргамака.

Иван Васильевич ловко вскочил на лошадь и, не ответив на поклоны бояр и воевод, быстро поскакал в Кремль, сопровождаемый братьями царицы, Темрюками, князем Вяземским и Алексеем Басмановым.

Ветер усиливался - холодный, предзимний, гоня облака, поднимая пыль на площади, леденя душу бояр, напуганных внезапной переменой в настроении царя.

Малюта помолился на храм Покрова, почтительно поклонился боярам и воеводам и неторопливой походкой направился в Кремль.

Во дворце Ивана Васильевича ожидали московские оружейники. Они принесли в дар государю новую легкую пищаль, стрелявшую уже не при помощи фитиля, а посредством особого замка, воспламенявшего заряд трением стали о кремень. Брызги искр зажигали порох. Царь был сильно обрадован. Выйдя на дворцовый дворик, выстрелил в сарай из новой пищали.

- Слава всевышнему! - перекрестился он, разглядывая ружье. На лице его снова появилось выражение спокойствия и удовлетворенности. - Давно бы так.

Оружейники, которых ввел во дворец дворянин Кусков, расхваливая особенности устройства новой пищали, доказывали, что все прежние фитильные ружья надо упразднить. В них-де много неудобств: фитили во время боя от сырости часто гаснут, получаются осечки. Загораясь, они выдают неприятелю местонахождение стрелков, и очень опасны те ружья для воина. Случаются разрывы дула.

Царь внимательно выслушал оружейников, приказав Кускову передать свое царское повеление боярину Челяднину, чтоб он одарил оружейников да поднес им по чарке водки.

Малюта, появившийся в палате государя, был обрадован его веселым видом. Он опасался нового припадка гнева, которые в последнее время часто посещали Ивана Васильевича. Лекарь Бомелий просил Малюту всячески оберегать царя от неприятностей. Сама царица каждый день умоляла Малюту помалкивать о раскрытии крамольных дел.

Иван Васильевич, увидев Малюту, пошел ему навстречу с пищалью в руках. Он радостно воскликнул:

- Гляди, Лукьяныч! Приношение моих оружейников.

И он стал пояснять, в чем кроются достоинства новой пищали.

Царь неодобрительно отозвался только о том, что крышку на полке с огнивом приходилось перед выстрелом отодвигать рукой, а это замедляло стрельбу. Оружейники обещали придумать другое.

- Не ерманские, не дацкие, не свейские... не Курбские... не Тетерины... Это сделали мои люди... мои, - сказал с самодовольной улыбкой царь.

- Их много, государь...

- Так ли?

- Дерзаю думать, што так, - поклонился царю Малюта.

По лесным глухим дорогам скакал к Москве с литовского рубежа всадник. Молод, строен и хорошо вооружен. Чтобы ни с кем не встретиться, он умышленно объезжал города и села, делая большие крюки, с трудом преодолевая болота и овраги, лежавшие на его пути.

Всадник этот - слуга князя Курбского - Василий Шибанов. Никто не решился отвезти московскому царю послание князя. Как особенную драгоценность, Василий зашил его в свой зипун у самого сердца.

Нередко молодой гонец останавливая коня и, вдыхая в себя запах родного русского соснового бора, крестился с чувством, с благоговейным торжеством, и юношески беспечно улыбался, оглядываясь по сторонам.

Родина! О, как истосковался он по родной земле! Хоть перед смертью, хоть ненадолго господь бог привел-таки посмотреть на дорогие сердцу, заброшенные среди полей и лесов русские села и деревушки, на милые, такие простые, бедненькие бревенчатые церковушки, на затянутые голубым октябрьским ледком озера и речки... В них отражается благословенное небо отчизны, погруженной в глубокое размышление, как мать, задумавшаяся о судьбе своих детей. Нет, нет! Он, Василий Шибанов, не изменник, он только слуга Курбского... Будь милостивой, родная Русь! Он знает: в Москве его ждет страшная смерть, но он - не изменник... Князь Курбский в его лице имеет раба, а родина - преданного сына... Ее гнев священен, и, что бы ни случилось, Василий Шибанов был, есть и умрет покорным, любящим свою землю россиянином. И над его могилой, в его стране будут расти серебристые березки, и вольные пичужки будут встречать весну и воспевать солнце так же, как и над могилами героев-предков, как над могилами честных его земляков-сородичей.. Он поверил князю, обманулся...

У князя свои счеты с царем Иваном Васильевичем.

Он, Шибанов, никогда не был врагом царю и может смело предстать перед его грозными очами и с честью, мужественно, как надлежит правдивому сыну своей родины, встретить царскую немилость, ибо - да! он, Василий Шибанов, провинился...

"Родина! Ты одна поймешь и простишь меня, злосчастного странника, малоумного Василия Шибанова".

У заставы, в Дорогомилове, не удалось проскочить через рогатку в город незамеченным. Василия Шибанова остановили. Стали расспрашивать: чей, откуда? Шибанов сказал, что одному царю ответит - кто, чей и откуда он.

Окружили его всполошившиеся стремянные стрельцы и, по приказу Григория Грязного, проводили к Малюте Скуратову для допроса.

Спускались сумерки.

Малюта встретил при входе в каземат неизвестного ему всадника со свечою в руке. Пристально из-под густых бровей оглядел его с ног до головы, вздохнул:

- Ладно, пойдем... Эй, молодцы! Возьмите у него коня.

Василий Шибанов отдал поводья стрельцу и смело пошел следом за Малютою.

Оставшись наедине с Шибановым, Малюта сел на скамью и тихо, ласково спросил:

- Откуда ты, добрый молодец? Чей?

- Одному царю мочен я то сказать...

- Ничего. Говори мне. Государь без моего опроса не допустит лицезреть его царскую милость.

- Из Литвы я, когда так, а сам роду московского, веры христианской, православной... Гонец я князя Курбского.

Малюта вскочил со скамьи, крепко вцепился в плечи Шибанову, несколько минут молча смотрел выпученными глазами на парня.

- Курбского? - спросил он сдавленным, едва слышным голосом. - Ты ума лишился... рехнулся?

- Нет. В доброй памяти я и горжусь, што я посол князя Андрея Михайловича Курбского к моему государю.

Смелый вид и сухой деловитый голос парня совсем озадачили Малюту.

- Гордишься?! - вскинув брови, воскликнул Малюта.

- Клянусь, што никогда не кривил душою перед государем и до смерти не отрекусь от него. Люблю я и Андрея Михайловича. А прискакал к царю с посланием от него. Оно зашито у меня вот тут, в зипуне.

Малюта выхватил из-за голенища длинный нож, разрезал полу зипуна у смирнехонько стоявшего Василия Шибанова. Он стал с любопытством рассматривать письмо Курбского. Затем хлопнул в ладоши. Появились стрельцы.

- Возьмите его, накормите посытнее и посадите в подклеть, заковать в железа его. Да строго-настрого сторожите его. Отвечаете головою.

Малюта отправился к царю. Дорогою, перед царевой моленной остановился; на коленях попросил у бога прощенья, что опоганил себя, взяв в руки письмо крамольника. А затем помолился о том, чтобы царь спокойно принял послание изменника Курбского.

Иван Васильевич только что вышел из покоев царицы задумчивый, взволнованный; опять царевич Иван поссорился с царицей Марией. Царь хотел его наказать, а он спрятался где-то во дворце. Царевич Иван становится дерзким, непослушным, упрямым... Даже отца перестал бояться. Федор совсем другой мальчик. Тихий, богомольный, смиренный...

"Не в час", - подумал Малюта, но уже дороги к отступлению не было.

- Батюшка государь, знатную весть принес я тебе.

- Говори.

- Гонец Курбского прискакал в Москву. С посланием до твоей царской милости.

Иван Васильевич побледнел, улыбнулся, закрыл глаза, тяжело дыша, словно не находил в себе сил что-нибудь выговорить.

- Смелый он... Упрямый... Дюже молод...

- Пускай. Таких я люблю... Хочу взглянуть на такого... - отрывисто, через силу проговорил царь, приняв из рук Малюты бумагу.

Быстро развернул послание. Малюта видел, как дрожат руки царя, как помутился его взгляд. Приготовился к взрыву царского гнева.

Царь стал читать послание, задыхаясь, в волненьи то и дело прерывая чтение.

"Царю, от бога препрославленному, пресветлому прежде в православии, а теперь за наши грехи ставшему противником этому. Да разумеет разумеющий, да разумеет тот, у кого совесть прокаженная, какой даже не найти и среди безбожных народов! - писал Курбский. - За что, о царь, - спрашивал он далее, - сильных во Израили ты побил и воевод, данных тебе богом, разным казням предал и победоносную и святую кровь их пролил, мученическою их кровью церковные пороги обагрил?