Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

• Название: Иван Грозный (Книга 2, Море)
• Автор: Валентин Костылев
• Жанр: История

---

Одного соглядатая Малюта самолично бичевал за ложное, придуманное им, доносительство. "Врагов и без вранья не мало. Надо берегчи огонь и плети для явных злодеев. Пожалеть надо и палачей. Того еще не хватало, чтобы мнимых крамольников им "отделывать". Будто они сложа руки сидят. Дурень! Не велика корысть государю от безвинно-пытанных. Противно и грешно то".

Малюта много знал, многое угадывал с первого вопля пытаемого, а иногда не надо было и пытки. Подозреваемый в измене под тяжелым, оловянным взглядом Малюты сам, без понуждения во всем признавался и выдавал всех своих сообщников. Были и такие, что со страха наговаривали сами на себя всякие небылицы. Таких Малюта приказывал окатить холодной водой, отхлестать плетью и выгнать вон из съезжей избы, называя их бездельниками.

В день отъезда царя из Москвы и в последующие дни соглядатаи, по словам Малюты, "в жмурки играли", ловили людей с завязанными глазами, кто попадется. Это значило, что им делать было нечего.

Всюду слышались вздохи и плачи об отъезде государя. Никогда Малюта и не думал, что в народе есть такая крепкая привязанность к государю. Куда ни глянешь, везде скорбь и молитвы о здравии Ивана Васильевича. И чем ниже званием человек, тем более тосковал он о царе.

Выходит: у страха глаза велики. Стало быть, он, Малюта, и сам запугал себя изменою, и царя запугал, согрешил перед богом, царем и людьми?

Несколько ночей подряд раздумывал об этом Малюта. Не спалось. При воспоминании о многих своих доносительствах и опрометчивых поступках ему делалось совестно.

Вот он стоит на кремлевской стене один, в суровой неподвижности. Луна щедрою рукой разбросала свое лучистое сияние в тихой, безветреной и безоблачной московской ночи, посеребрив оснеженные верхушки кремлевских башен, крыши бревенчатых домиков, кривые, узкие улочки, Москву-реку. Малюта ошибся. Он приготовил возы с кандалами, чтобы ковать крамольников, он уже мечтал о том, как он доложит царю об истреблении внезапно обнаруженного сонма преступников, и вдруг...

Изменники не столь многочисленны, как ему думалось. Он готовился во всеоружии встретить восстание в Москве после отъезда царя. Для того и остался здесь. А вышло, что дела не только не прибавилось, но и поубавилось.

Изменники в "верхах"! Вот когда это стало ясно. И они притихли, боятся слово молвить, боятся толпы, черни больше, чем застенка. Вчера один купец боярскому сыну, приживальщику боярина Фуникова, нос расквасил за то, что тот осмелился осудить царя за его уход из Москвы. Купец дюжий, глазастый, злой... Насилу оторвали его от боярского сына.

Холодно. Пронизывающие ветры мечутся среди деревянных, как-то съежившихся от стужи домиков. Побелели к вечеру московские улочки и переулки. В сумерках уныло перекликались одинокие благовесты, развеваемые шквалами внезапных ветров. В садах гудели столетние сосны. Обезлюдели площади, только сгорбившиеся на низкорослых косматых конях грузные сонные стражники слонялись в мутной сумрачной пустоте, стуча в трещотки.

Феоктиста пошла со своей сенной девушкой Маринкой за водой к речке Синичке. Скучно было целые дни сидеть дома. Ходить боязно даже в храм божий. Везде мерещился Василий Грязной со своими озорными конниками. Лихие люди кишмя-кишели около братьев Грязных. Отец наказывал, когда уезжал, сидеть дома, не подвергать себя опасности.

За водой надо было сойти вниз, к проруби, недалеко от дома. Безлюдье, с непогодою, охрабрили, - Феоктиста чувствовала себя в безопасности, спускаясь к реке.

И вдруг где-то сбоку, в кустарниках, раздался голос - жалобный, молящий. Феоктиста, держась за Маринку, в страхе приблизилась к кустарникам.

- Чернец!

- Замерз я, красавица-боярышня, застудился!.. Приюти меня, праведница, помоги старцу бездомному, горлица непорочная... На ногах не стою я от немощи...

Феоктиста и Маринка подхватили старца под руки и повели в дом.

Анисья Семеновна, мать Феоктисты, добрая, набожная, похвалила дочь за ее милосердие к нищей, бесприютной братии. Мать и дочь принялись ухаживать за старцем, который на вид был совсем больной. Ему дали чарку вина, уложили его в постель.

Старец назвался Зосимою, иноком-богомольцем, странствующим по селам и деревням "во имя просветления разума человеков праведным словом божиим". Он жаловался на то, что еретики "задушили правду Христову". "Расползлись люди в сторону от Христова учения, как слепые щенята от матери". В подслеповатых, усталых глазах старца при огоньке свечи можно было разглядеть вспышки гнева и упрямой ненависти к "еретикам".

А кто эти еретики, - ни Феоктиста, ни Анисья Семеновна понять не могли.

- Ныне беса от священнослужителя не отличишь... Все в рясу облачились... Иной человек ныне по две обедни слушает, да по две души кушает. Властию прельщаются. И у самого митрополита Афоньки борода апостольская, а усок дьявольский...

Говоря это, Зосима через силу поднялся с ложа, погряс в воздухе костлявыми кулаками:

- Горе супостатам, проклятым еретикам! Призываю кару господню на гнездо диавольское! Проклятие!..

Обессилев от возбуждения и через силу произнесенных проклятий, старец упал навзничь, тяжело вздохнул и притих.

Женщины испугались, думая, что он умер, но, прислушавшись, поняли, что старец просто утомился и засыпает.

Анисья Семеновна и Феоктиста помолились и вышли в соседнюю горницу, довольные тем, что по-христиански приютили несчастного путника, облегчили ему горькие страдания.

III

Сон не сон, а что-то неладное. Чудеса какие-то. Так чувствовал себя Андрей, попав, наконец, после долгих странствований по морям в Лондон. Побывал он и в "Дацкой" земле, и в "Голанской", видел и "Отланское море"*. Вместе с купцами московскими во время плавания диву давался на "погоды великие", пережил и морские "волнения безмерные". Корабли Керстена Роде отчаянно боролись с ними. Товары купецкие, запасы всякие и рухлядь торговая - всё это нередко подмачивалось водою. Не миновала московских путешественников и морская болезнь. Пришлось видеть и то, как валы пробивали у иных чужеземных кораблей "скулу", и корабли те на дно уходили, "как деревья парусные** от бурь ломало и к воде склоняло". Плачи и вопли утопающих пришлось слышать в пути. Все было. Всего насмотрелись. Всего наслушались. Всего натерпелись. Случалась скудость в пресной воде. Ставили ведра под дождь, тем и спасались.

_______________

* Атлантический океан.

** Мачты.

Единственно, что порадовало московичей, - это лондонские сады и парки, убранные цветниками, заросшие широкими, развесистыми деревьями.

Но... сырость!

Всё мокрое на тебе, словно бы водой облили... Вот бы посадить сюда батюшку царя, пускай бы... А то, ишь, он, хитрый, там в тепле да в холе на берегу матушки Москвы-реки сидит. Тоже! Себе на уме. А людей загнал нивесть куда, нивесть зачем, - ворчали недовольные.

Глава посольских дьяков Петр Григорьевич Совин, впервые очутившийся в Лондоне, чувствовал себя как дома: ходит нарядный, веселый, все о чем-то с аглицкими чиновниками беседует.

Диву давались на него торговые люди.

Однажды непоседа Юрий Грек, вопреки наказу Совина, тайно отправился погулять на набережную, да зашел там в кабачок, познакомился с какой-то девицей, восторженно обнял ее, да за голову ее рукой ухватил, чтобы поцеловать, и вдруг... страсти господни! С девичьей головы волосы в его руке так и остались... Парень смутился, обомлел. Ан, у девицы на голове другие волосы: много их, густые, черные, а у него, у Юрия, в руке целая голова волос рыжих, золотистых... В ужасе перекрестился парень - уж не волшебство ли какое, а вокруг народ хохочет, глядя на него, хохочет до слез... Юрий Грек обомлел, дрожит, не знает, что теперь ему с этой головой делать. Прощенья давай просить: "Прости, девка, не чаял я, что у тебя две головы".

Он робко вернул те волосы девушке, а она снова надела их на себя. Лицо ее было обиженное. Грек, низко кланяясь, продолжал просить у нее прощения. Она улыбнулась. Простила.

Когда Юрий Грек вернулся домой и рассказал товарищам об этом случае, Совин объяснил торговым людям, что-де это - парик; женщины в Англии так любят свою королеву, что во всем ей подражают и носят такие же волосы, как у ее величества, королевы Елизаветы.

Совин на три дня запретил Юрию Греку выходить из дому. Купцы долго и вразумительно внушали Юрию Греку, что-де не годится себя вести так в чужом государстве. Да и женщины тут не такие, как в новгородской деревне, к ним и не подступишься: юбки на проволоке оттопырились вокруг стана, будто полка какая, хоть чаши либо сосуды на них ставь. Слушавший разговор купцов толмач Алехин сказал им, что эти полки "фижмами" здесь прозываются. Вчера ему один англичанин объяснял.

- Да где же там телеса-то? - задумчиво произнес старик Поспелов. Целый воз тряпок да кружев, до человека-то и не доберешься! То ли дело сарафаны, что носят наши бабы и девки. И цветисто, и любовно, и богу угодно...