Эмманюэль Мунье - Манифест персонализма

• Название: Манифест персонализма
• Автор: Эмманюэль Мунье
• Издательство: "Республика"
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-250-02694-X

Издание включает важнейшие произведения Э. Мунье (1905–1950), основоположника и главного теоретика французского персонализма. Созданные в драматический период истории Франции они ярко передают колорит времени. В них развиты основные темы персоналистской философии: духовных мир личности, межчеловеческое общение, свобода и необходимость, вера и знание, выбор и ответственность. С позиций личностного существования рассматриваются также проблемы социальной революции, государства, власти, демократии, национальных отношений. Главной же темой остается положение личности в современном мире, смысл ее жизни и деятельности. Большинство произведений, вошедших в издание, впервые публикуется в переводе на русский язык. Для читателей, интересующихся историей современной философии, проблемами культуры.

От редактора fb2 — требуется вычитка по бумажному оригиналу.

---

В условиях такого скрытого двурушничества и слепой добропорядочности мы опять обнаруживаем новые лики на фальшивой спиритуалистической монете, о которых мы говорили выше.

Можно было бы подумать, что зло сводится к выспренним разглагольствованиям о нравственности, прикрывающим недобросовестность виновных добродетельным энтузиазмом, которому к тому же нетрудно следовать, ибо он совпадает с задачами текущего момента. Вот поэтому-то мы почти совсем не доверяем публичным выражениям возмущения, поскольку под ними не стоят личные подписи тех, кто их провозглашает.

Но идти надо еще дальше. Мы не можем ждать спасения от морализаторства, даже если оно искренне. Будем понимать под ним набор предписаний и запретов, который имеет своим оправданием и целевым предназначением только самого себя. Мораль морализаторства — это орудие того же самого жульничества, каким является дух в идеализме. Перед человеком стоит только одна задача — это милосердие. Точные предписания, которые христианин понимает под этим словом, у нехристианина могут вызвать такой же взгляд на нравственную деятельность. Он будет считать, что цель всякого предписания состоит не в установлении режима точно дозированной безмятежности, а в подготовке людей, отдающих себя без остатка другим, людей, в высшей степени свободных и лишенных расчетливости. Такие люди, христиане они или нет, считаются с установленными правилами, ибо хорошо знают свою слабость; они будут верить в то, что внутренняя свобода подобна свободе писателя или художника и достичь ее можно, только соблюдая и эти правила. Но они знают также, что если бы руководствовались ими в порыве высшего великодушия, то правила, отличающиеся строгостью и непреклонностью и требующие внимания к себе, сковали бы их. Грамматика моральных правил, как только она начинает применяться в качестве кодекса и перестает пересматриваться в качестве стиля жизни, вне деятельности, не порождает ничего, кроме академизма. Поскольку ее задача состоит в подготовке этапов движения от животной жизни к жизни духовной, содействуя сохранению дисциплины и оказывая помощь на этом тернистом пути, то в том случае, если вдохновение не нисходит к ней свыше, она в конечном итоге завладевает теми, кому должна была проложить путь, подобно болтунам, которые, стоя на паперти собора, гасят наши эмоции своими комментариями. Человек, склонный к систематизации, довольно скоро всецело подчиняется ей, а вслед за этим направляет ее на оправдание всякого рода нелепостей, свойственных коллективным предписаниям.

В таком случае то, что называют моралью, оказывается тем же, что наши социологи понимают под коллективной совестью, которая является совестью экономических каст и государственных лозунгов. Это — момент упадка, который используется в прямо противоположных интересах для того, чтобы под знаменем морального порядка проповедовать возврат к хорошим манерам. Они находят сторонников и создают собственную мистику, получающую широкое распространение, поскольку хорошие манеры в значительной части отождествляют с духом и они придают жизни приятный оттенок, обеспечивая уверенность в собственных силах и стабильность в любой коммерции. Порядок будет считаться утвердившимся как в индивидах, так и в обществах, когда такой минимум хороших манер станет регулятором большинства отношений. Именно поэтому-то честные люди протягивают руку негодяям, которые эксплуатируют их совесть при помощи своих бумажников, чудовищным образом соединяя вместе невинность и мошенничество во имя установления морального порядка. Впрочем, тот же самый союз мы находим и в противоположном революционном лагере, о чем вскоре пойдет речь.

Необходимо расстроить эти планы. То, что непреклонные души, воспитанные на идеях кантовского ригоризма, судорожно цепляющиеся за эти лишенные всякой привлекательности формы морализаторства, смогли сохранить некоторые признаки усредненной добродетели, мы согласны. Но что это за добродетели? Как отличить в этом наборе буржуазных добродетелей, соединенных с наивно-честной вежливостью и лозунгами о национальном единстве, что является жизнью и истиной, а что — выгодой, капризом, привычкой? Разве здесь заботятся о том, чтобы «спасти» саму жизнь? А что представляет собой то крайнее возмущение, которое объединяет вместе налогоплательщиков и разорившихся коммерсантов? Когда кровь сходит с мертвого лица, иногда кажется, что на нем проступает печать достоинства; но одна только непреклонная смерть накладывает эту маску на некогда подвижные черты лица. Таково и достоинство большинства наших нравственных людей, обладающих удобными для них добродетелями, гарантированными от всякого риска, и кичащихся собственной добросовестностью.

Духовные средства: прежде всего не дать им возможности найти себе новое убежище, поскольку именно этим средствам должно быть свойственно изгонять из убежищ всех тех, кто принимает энтузиазм борцов за общественное спасение или борьбу за революцию в качестве подлинной вовлеченности личности. Просвещать тех, кто в силу своей апатии или краснобайства становится соучастником зла, разоблачать тех, кто пользуется и тем и другим, чтобы играть словами и использовать нравственность в корыстных целях, и прежде всего — разоблачать этих последних.

Они стоят у истока всякого зла: из-за их корыстолюбия, которое сеет беспорядок по всему миру, прикрываясь добродетелями труда; из-за насилия и ненависти, в чем они сегодня упрекают доведенных до отчаяния людей, которых их же строй в течение целого столетия отторгал от любви; из-за того, что они нацепили ухмыляющуюся маску лицемерия на каждую добродетель и на каждую ценность, подлинными защитниками которых они себя представляют. Разве не ясно, какой злой умысел лежит в основе морального порядка, о котором они сегодня трубят на всех перекрестках, а завтра будут поддерживать его своими пулеметами? Они стремятся не к утверждению справедливости, этого единственного средства искоренить ненависть, не к выявлению подлинной добродетели за скрывающими ее масками, а к удушению своих жертв под тем предлогом, что они-де руководствуются зловредными чувствами, заложенными в их сердцах угнетением, и укреплению вокруг угнетателей ореола респектабельности, удостоверяющей естественный характер их господства.

Необходимо, чтобы все раз и навсегда поняли, что мы не станем соучастниками такого положения дел и что попытки заставить нас сделать это, предпринимаемые то тут, то там, то справа — с целью сделать нас его соучастниками, то слева — с целью показать, что мы уже к нему причастны, не окажут на нас никакого влияния. Наилучшим средством попасть в эту западню было бы принять данный Порядок, провозглашающий правила, не имеющие никакой конечной цели и быстро становящиеся обманчивой и бессодержательной риторикой, правила, которые интересы тут же выдают за предназначение, как это случается с любой необузданной силой. Единственное средство не допустить этого состоит в том, чтобы вызвать чувство недоверия у честных людей, поскольку по причине своего несовершенного и двусмысленного сознания они образуют резервное войско, стоящее на страже установленного беспорядка.

Честные люди: это вы и я, это все мы, верящие в то, что сумели сохранить свою безупречность, а на самом деле погрязли в равнодушии.

Ограниченную, но последовательно продвигающуюся вперед работу по распашке целинных земель — вот что мы попытаемся сделать в ближайшее время. Мы начнем со скромных утверждений и станем безостановочно расширять их по мере накопления опыта и совершенствования знаний: но прежде всего мы постараемся не отделываться одними обещаниями. Итак, подведем первые итоги.

Мы нисколько не сомневаемся в том, что насилие всегда является пороком и что практический идеал ненасилия должен быть тем пределом, к которому нам необходимо непрерывно приближаться. Здесь следует сделать два уточнения.

Такое основополагающее ненасилие является политикой добродетельной силы, которая не имеет ничего общего со страхом и слабостью.

Впрочем, ныне мы все вместе до такой степени включены в систему силовых игр, что представляется очень трудным из-за этой коллективной вины способствовать успешному развитию какого-либо земного дела, не вызывая тем самым насильственных последствий, сколь бы ограниченными они ни были. Стремление избежать их любой ценой (если не считать исключительных случаев), вероятно, значило бы жертвовать духовным предназначением человека, ибо судьбы людей вплетены в материальные условия до такой степени, что любое стремление воздействовать на них не обходится без жестоких потрясений.

Принимая это во внимание, мы выражаем свою твердую решимость: во-первых, изучить и подвергнуть проверке на опыте все еще неисследованную область ненасильственных методов, никогда не теряя из виду их эффективность и стремясь наверстать упущенное время, чтобы понапрасну не тормозить осуществление нашего действия; во-вторых, никогда безоговорочно не пользоваться насильственными средствами и соблюдать следующие условия: 1) прежде всего и по мере того, как они будут созревать, становясь эффективными, мы с упорством испытаем все ненасильственные средства, имеющиеся в нашем распоряжении, и согласимся на насилие лишь как на последнее, крайнее средство;