Эмманюэль Мунье - Манифест персонализма

• Название: Манифест персонализма
• Автор: Эмманюэль Мунье
• Издательство: "Республика"
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-250-02694-X

Издание включает важнейшие произведения Э. Мунье (1905–1950), основоположника и главного теоретика французского персонализма. Созданные в драматический период истории Франции они ярко передают колорит времени. В них развиты основные темы персоналистской философии: духовных мир личности, межчеловеческое общение, свобода и необходимость, вера и знание, выбор и ответственность. С позиций личностного существования рассматриваются также проблемы социальной революции, государства, власти, демократии, национальных отношений. Главной же темой остается положение личности в современном мире, смысл ее жизни и деятельности. Большинство произведений, вошедших в издание, впервые публикуется в переводе на русский язык. Для читателей, интересующихся историей современной философии, проблемами культуры.

От редактора fb2 — требуется вычитка по бумажному оригиналу.

---

Вот некоторые из невысказанных, но реальных причин, в силу которых столько ревностных борцов за духовные ценности пока еще не сумели осознать требований, вытекающих из их же убеждений. Станут их повседневном ли они говорить в свое оправдание, что мы критикуем многие институты, в этом плане индифферентные сами по себе, где ни чистой, ни нечистой совести делать нечего? С этим мы согласны, драма нашего времени не пишется по сценарию столкновения между добром и злом. Существуют не только беспорядок и люди, вступающие с ним в сделку. В тот самый момент, когда этот беспорядок достигает своего апогея, естественным образом возникает кризис современной цивилизации. Даже взятые независимо от их искажений, индивидуальная свобода, семья, собственность, государство в тех формах, в которых они ныне еще существуют у большинства западных народов, являются биологическими пережитками, не соответствующими новым условиям жизни. Наша революция не отвергает преемственности в истории и стоящих за ней вечно живых сущностей. Индивидуальная свобода, семья, собственность, если их правильно понимать, являются для нас вечными ценностями. Но и само вечное выступает как телесное, а всякая плоть с течением жизни костенеет. Исчезновение людей, партий, журналов, цивилизаций необходимо, чтобы вернуть жизни ее ресурсы, когда тело, которое было ее носителем, одряхлело и превратилось в неподвижный скелет. Способ, обеспечивающий непреходящий характер и чистоту самих духовных реалий, всегда оставался одним и тем же. Существует что-то, что остается, и что-то, что меняется, и, как говорит Ньюмен, требуется, чтобы вот это изменилось, а вот то осталось самим собою.

Между тем всякий раз, когда вечная ценность вынуждена воплощаться в новом теле, возникает сопротивление. У одних это просто рутина, лень, сопротивление тому, что их побеспокоили. У других — что весьма существенно — это недостаток воображения, неспособность представить себе новое расположение того, что извечно занимало определенное место. Кто-то (и именно поэтому такие люди меня интересуют) чувствует себя внутренне более уязвимым. Искренне поддерживая те или иные ценности, они полагают, будто те оказались под угрозой, когда нападкам подвергся лишь механизм их воплощения. Лучше окаменеть, чем все потерять: и они не замечают, что неподвижность как раз и убивает жизнь, что если бы вечное всегда было вынуждено сохранять облик, который был создан той или иной эпохой, то тогда-то оно и перестало быть вечным.

Чтобы провозгласить эти простые истины, совсем не надо обращаться к бог знает какой историографической или эволюционистской мистике. Впрочем, она все равно полностью противоречила бы нашему чувству. Нам нет необходимости верить в то, что все движется, потому что некоторые вещи вынуждены двигаться. Напротив, мы определяем их развитие как раз по отношению к точным ориентирам. Мы всегда все соотносим с положением человека, это-то и является нашей путеводной звездой.

Любовь к миру и людям требует внимания к уровням зрелости истории. Сегодня, когда история — и это надо признать — настоятельнейшим образом требует от нас инициатив и отваги, сколько людей понимает подлинные проблемы нашей эпохи, если даже большинство наших самых лучших приборов существует со времен Первой империи?

Революция в стане революционеров

Признанные революционеры горят нетерпением, когда мы вместо того, чтобы спекулировать на расхожих образах богочеловечности, предлагаем изучать человечность, как таковую, которая свойственна всем людям, в том числе и контрреволюционерам. Подобные трезвость и мягкотелость опасны, говорят они, поскольку рискуют притупить революционную остроту, ослабить гнев, ненависть, жестокость, необходимые для поддержания классовой борьбы. Так что же, следовательно, чтобы спасти человека, надо перестать быть человеком? — Да, говорят они нам: из-за необходимости, диктуемой революцией, «в течение пятидесяти лет проблема человечности не будет стоять на повестке дня».

Ставки сделаны. Начиная с этого момента, мы можем по-прежнему возмущаться, иметь тех же самых, что и прежде, врагов, так же предвидеть будущее социально-экономическое развитие и даже взывать к тем же силам перед лицом грозящего бедствия, но наша повседневная задача теперь совершенно иная. Быть может, мы столкнемся со всем этим в нашей деятельности, но это будет уже новая песня и новая судьба.

Раньше мы вместе со всеми революционерами направляли наши атаки прежде всего против противников революции, то есть противников справедливости. Теперь настало время заняться самокритикой. Кое-кто называет это анархией и контрреволюцией[73].

Почти никто, кроме революционеров, не говорит о себе, что их совесть чиста. Буржуа, хотя бы потому, что он умен и чувствителен, не может обойтись без того, чтобы не увидеть, что его суждения постоянно расходятся с действительностью, что его идеал, если у него есть таковой, теряет свою привлекательность; он начинает лукавить, цепляться за старое, призывать на помощь всевозможные «несмотря ни на что», «надо принять любые меры» или становится циником. Революционеры же стоят на стороне реальности, они по-своему (по меньшей мере в рамках своей критики) владеют истиной эпохи, являются авторитетом для героических личностей, униженные люди ищут у них поддержки. Они с такой легкостью обретают правоту в полемике с порочным миром, что вполне естественным образом начинают считать себя праведниками и в борьбе с лицемерием создают новое лицемерие. Политикам остается только лишить их той чувствительности, которая во все времена была свойственна народу, придать им стандартный облик интеллектуалов, благодаря чему противник системы (а отнюдь не справедливости или человека) автоматически становится лицемером, а ее сторонник столь же автоматически оказывается непогрешимым и непорочным. Лишенные человеческих свойств, они тогда могут предстать элементами «силовых» систем, где индивиды являются представителями строго детерминированного рабовладельческого универсума, со всеми его «переходными периодами» и логическими выкладками, где нет места понятию о человечности.

Отрицаем ли мы сам факт классовой борьбы? Отнюдь нет. В нашу эпоху она по большей части была развязана капитализмом, который нивелировал личность буржуа, обрекая его на алчную погоню за безликими деньгами, и личность пролетария, угнетаемого с помощью денег и нищеты и ставшего рабом собственного идеала, который он выдвигал в качестве компенсации за то, что испытал все тяготы жизни. Не признавать классовую борьбу значило бы становиться на сторону лжи, которая пытается замаскировать ее, и осуществлять свою самую что ни на есть искреннюю деятельность как пособничество злу. Мы считаем, что мир, если его рассматривать с точки зрения силы, слишком порочен и погряз в грехах и поэтому его очищение возможно только с помощью силы: в таком случае, конечно, надо, чтобы в столкновении сил на одной стороне были ненависть и озлобление, а на другой стороне — негодование, вызванное чувством справедливости; перед лицом зла в сотни раз лучше «нечистый гнев», чем безразличное смирение.

Можно, поборов эту необходимость, смириться с ней как с меньшим из всех зол или методично поддерживать ее, находя удовольствие в том, чтобы подчинить ей человека. Капитализм несет ответственность за то, что вызвал к жизни классовую борьбу и позволил ей развиваться, в то время как революционные партии всеми средствами разжигали ее в сердцах людей, признавая главной движущей силой истории. Отсюда следует морализирующее упрощенчество, в чем нам уже не однажды приходилось убеждаться: добро растворяется в пролетарском мессианизме, а зло вообще отбрасывается.

Принимается ли при этом во внимание то, что между методами и целями существуют тесная связь и взаимодействие? Сытым людям легко называть материализмом революцию, осуществляемую ради хлеба насущного. Таким образом они пытаются повернуть «духовные силы» против революции, во имя справедливости. Не поэтому ли мы обращаемся со своими требованиями не к этим людям, а к революционерам: если вы боретесь с симптомами зла, а не с самим злом, которое существует как вне вас, так и внутри вас, если у вас нет метафизической концепции человека; если вы, как и буржуа, считаете, что бесконечное накопление материальных благ служит самоосуществлению человека, и призываете других верить в это; если вы стремитесь экспроприировать буржуа и занять его место, то вы под именем революции готовы узаконить и освятить язвы буржуазного строя и полностью подчинить ему те слои населения, которые он затронул пока только извне, столкнувшись с устойчивым, глубинным сопротивлением; если в борцах революции вы в качестве внутренней движущей силы видите только ненависть и злобу, если возбуждаете в них не святое требование справедливости, а черную зависть, то вы незаметно превращаете вспышки справедливого гнева в пыльные бури, вызванные корыстными интересами: тогда уж не удивляйтесь, если какая-нибудь мистическая сила, скажем фашизм, благодаря посулам и подачкам, перетянет на свою сторону те войска, которые вы считаете своими.