Хуан Гойтисоло - Ловкость рук

• Название: Ловкость рук
• Автор: Хуан Гойтисоло
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1964

Романы, с которыми знакомится здесь читатель, написаны Хуаном Гойтисоло на протяжении первого десятилетия его литературной деятельности. Писатель проделал за это время немалый путь вместе со своим народом. Через развенчание фашистской лжи пришёл он к утверждению антифашистского идеала.

Франкистский режим признал Гойтисоло серьезным противником.

Романы «Прибой» и «Остров» были запрещены цензурой, они увидели свет за границей. Последние годы писатель живет во Франции, сохраняя тес­ную связь с родиной, не останавливаясь в своем творческом развитии. «Я думаю, что будущее народов испанского языка,— сказал Гойтисоло в одном из недавних интервью,— будет отчасти развиваться под знаком кубинской революции. Куба — это не только Куба. Куба — это в какой-то мере и Испания...»

Подземные толчки, вызвавшие к жизни творчество Гойтисоло, стали в наши дни мощными ударами, сотрясающими почву под ногами крова­вого диктатора. Сегодня народ Испании — накануне больших событий. Будем надеяться, что новые книги Хуана Гойтисоло расскажут нам об этих событиях.

---

— Ты думаешь, он? — спросила донья Сесилия.

Дон Сидонио в нерешительности замялся. 

— Не знаю...

Молча они пришли к единому выводу. Подозревать сына было унизительно, но все говорило против него.

— Можно пойти посмотреть,—сказал дон Сидонио.

Они направились в спальню сына; донья Сесилия зажгла свет.

В комнате, как обычно, стоял страшный беспорядок. Луис всегда старался тратить как можно меньше сил. Покурив, он оставлял окурки прямо в кресле. Выходя из уборной, не спускал воду. Никогда ни с кем не здоровался, никогда не отвечал на приветствия других. Словом, эгоизм освобождал его от чувства долга.

Постель была разбросана и испачкана, весь пол усеян окурками и бумажками. Донья Сесилия в отчаянии взирала на все это.

— И так надрываешься целый день. Сил нет прибирать в этом хлеву.

Дон Сидонио наклонился и поднял с дорожки окурок сигары.

— Что еще? — спросила жена.

— Кажется, моя.

Донье Сесилии было невыносимо стыдно высДгшивать обвинения против Луиса. Со свойственной ей кротость^ и всепрощением она объясняла проступки сына его неопытностью. «Молодые люди все одинаковы»,— повторяла она себе. И продолжала боготворить своего отпрыска.

— Сигары похожи одна на другую.

Дон Сидонио поднес окурок к носу; раздув ноздри, принюхался.

— Нет, жена, я знаю, что говорю.

Донья Сесилия не сдавалась. Она боялась обвинить сына без достаточных на то оснований и хотела быть чистой перед самой собой.

— То, что эти сигары одного сорта, еще ничего не доказы-вает,—возразила она.—Он сам мог купить такие же сигары, как у тебя.

Но она тут же пожалела о сказанном. С тех пор как Луис в прошлом году отказался учиться, ни она, ни муж не давали ему денег. Изредка она тайком совала сыну пять дуро, и Луис клал их в карман, даже не подумав поблагодарить мать. Он был твердо убежден, что все обязаны оказывать ему услуги, а он вовсе не должен благодарить за это. Но, как правило, родители не давали ему ничего, и, однако, у Луиса всегда были деньги. Он курил дорогие сигары, вечно перезванивался со своими приятелями и вообще вел довольно сумбурную жизнь. И хотя у них не раз вертелся на языке вопрос о деньгах, ни она, ни муж не осмеливались спросить сына. Сейчас ее слова вызвали законное недоумение. Вопрос, который напрашивался сам собой, вдруг прозвучал из уст дона Сидонио.

— Ты говоришь, купил? Хотел бы я знать, откуда у него деньги.

Донья Сесилия не ответила. Наклонив голову, она притворялась, будто внимательно рассматривает раздавленные на ковре окурки.

Дон Сидонио ходил из угла в угол, держа в руках конверт с марками.

— Да! Откуда он достает деньги? Не работает и вообще ничего не делает, мы не даем ему ни сентимо, и тем не менее он не отказывает себе ни в чем. Ходит в кино, курит, покупает романчики...

И он указал пальцем на стопку книг, сваленных на столе: пьесы социалистических театров, французские и советские романы...

— Вот эти книжки во всем виноваты. Они отвлекают его, забивают голову всякими глупостями; из-за них он теряет столько времени.—Дон Сидонио обернулся к жене и внимательно посмотрел на нее.— Может быть, ты знаешь, как он достает деньги?

В его вопросах звучал упрек. Донья Сесилия молчала.

— Нет, ты тоже не знаешь, предпочитаешь не знать,— поправился дон Сидонио.— Мы оба предпочитаем не знать. Мы видим, как он ходит в кино, гуляет с уличными женщинами, покупает книги и сигары, и ничего ему не говорим. Будто это самая обычная вещь, чтобы у мальчишки в его возрасте был туго набитый кошелек. Но знай, больше так продолжаться не может. Мы обязаны выяснить, откуда у него деньги.

Донья Сесилия растерянно смотрела на мужа.

— Но позволь, Сидонио. Ты говоришь так, будто тебе точно известно, что альбом взял Луис. Пока он не вернется, мы ничего не можем установить. Может быть, это сделал совсем не он.

Дон Сидонио пожал плечами.

— Не он? Тогда скажи, кто мог это сделать. Служанка? Бабушка? Глория? Или кто-нибудь из малышей?

Сесилия опустила голову.

— Нет, я не говорю этого... Я только хочу сказать, что, может быть, он вовсе не крал. Ты же знаешь Луиса. Может, он просто хотел посмотреть коллекцию, а так как комод был закрыт...

Ее слова повисли в воздухе. Донья Сесилия сама почувствовала, что не верит в них. Супруг, заметив ее смущение, решил снова пойти в атаку. ,

— Посмотреть, говоришь? С каких это пор он увлекается марками? Разве он когда-нибудь проявлял интерес к чему-нибудь полезному? Мы сами избаловали его, всегда потакали и оправдывали. «Ах, бедняжечка, он еще обидится. Не говори ему ничего, а то он расстроится». А теперь видишь, чем он нам платит: он плюет на нас и делает, что ему заблагорассудится.

Дон Сидонио негодовал на себя за свое мягкосердечие и, как всегда, приходя в ярость от проделок сына, клялся быть с ним непреклонным. Однако он прекрасно знал, что Луис ни во что не ставит его и прямо в лицо высказывает свое жестокое презрение. Чувство собственного бессилия приводило дона Сидонио в отчаяние.

И все упреки сыпались на голову доньи Сесилии, которую муж обвинял больше, чем сына. На лгце доньи Сесилии было написано покорное смирение. От мысли, что она принимает на себя удары, направленные против Луиса, она чувствовала' себя ближе к сыну.

— Довольно! Так больше продолжаться не может. Я устал от его выходок. Хватит. На улице он с бандой своих дружков-анархистов может делать все, что угодно, меня это не касается. Но в доме я ему не позволю. Я уже сыт по горло его бесцеремонными приятелями, которые только заплевывают коридор, гадят в ванной, превращают дом в конюшню. Довольно, пора прекратить это. Анархистам не место в моем доме. Хватит и того, что правительство терпит их на улице.

Дон Сидонио постепенно повышал голос; в дверь с любопытством заглядывали младшие дети. Крик привлек их внимание. Донья Сесилия погнала их прочь.

— А ну, уходите отсюда! Не видите разве, не до вас?! Уходите, уходите...

Двое малышей со стрижеными головками, строя рожицы, исчезли за дверью. Из коридора доносился их сдержанный смех и шепот. Донья Сесилия попыталась успокоить мужа.

— Безусловно, мы должны что-то предпринять, но лучше, если мы сделаем это спокойно. Спешкой можно только навредить. Мы рискуем несправедливо обидеть мальчика, а потом выяснится, что он ни в чем не виноват. Знаешь, предоставь это мне. Если мальчик взял альбом, он мне сознается. Мы не можем устраивать ему сцену, не зная твердо, виноват ли он.

Доводы доньи Сесилии, как всегда, были старые, всем надоевшие. Когда дон Сидонио ругался с Луисом, она всегда призывала их к миру: «Успокойтесь, успокойтесь!» И дон Сидонио быстро делал вид, что уступает жене, соглашаясь с ее доводами, которые позволяли ему прикрыть собственную трусость. Переложив на плечи жены обязанность решать дальнейшую судьбу сына, глава семьи успокаивался. Он был уверен, что одновременно исполнил долг по отношению к сыну и благоразумно уступил жене.

Сейчас он также подождал, пока жена повторит давно известные истины, и только сказал:

— Хорошо, делай, как считаешь нужным. Хочешь портить мальчика, порти. Но иомнн, я к этому не причастен.

И даже не посмотрев в тумбочку, дон Сидонио вышел из спальни сына.

Когда Луис пришел домой, вся семья уже сидела за столом. Как обычно, ни с кем не поздоровавшись, Луис молча занял свое место.

Частенько он приносил с собой книгу или газету и читал за столом, нисколько не обращая внимания на разговор, который вели родители и младшие дети. В этот раз Луис не читал, но и не проявлял ни малейшего интереса к обсуждению последнего кинофильма. Он жадно поглощал еду, блюдо за блюдом, ни разу не подняв от тарелки глаз.

Передавая сыну тарелку супа, отец спросил:

— На улице холодно?

Луис не удостоил его ответом. Донья Сесилия предпочла не настаивать; мальчик, как видно, был не в духе, и она боялась, что муж с ним сцепится. С необыкновенным тактом донья Сесилия постаралась переменить тему разговора.

Луису ничего не стоило солгать, если это могло' принести ему хоть малейшую выгоду. Он лгал часто и беззастенчиво и даже не старался скрывать это. Ему было плевать на то, что о нем подумают домашние. Он не нуждался в чьем-либо одобрении.

На вопросы матери, не он ли прожег кресло в гостиной, Луис неизменно отвечал: «Нет». И если через некоторое время донья Сесилия окольными путями все же продолжала допытываться, зачем он это сделал, Луис бросал в ответ: «Затем, что надо». Вопиющее противоречие его ответов нисколько его не смущало.

Однажды донья Сесилия сказала сыну:

— Но почему минуту назад ты утверждал, что не ты это сделал?

И Луис, не задумываясь, ответил:

— Потому, что мне так захотелось.

Так он считал, и все должны были соглашаться с ним. А если не хотели, тем хуже для них.