Владимир Маяковский - Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925

• Название: Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925
• Автор: Владимир Маяковский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1957

Цель настоящего третьего по счету полного собрания сочинений — дать научно выверенный текст произведений Маяковского. В основу издания положено десятитомное прижизненное собрание (восемь томов были подготовлены к печати самим поэтом). В отношении остальных произведений принимается за основу последняя прижизненная публикация.

В шестой том входят стихотворения 1924 года — первой половины 1925 года, поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Летающий пролетарий».

В данной электронной редакции опущен раздел «Варианты и разночтения».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

[1924]

Селькор*

Город растет,
      а в далекой деревне,
в тихой глуши
      медвежья угла
все еще
   стынет
      в дикости древней
старый,
   косматый,
         звериный уклад.
Дико в деревне,
         и только селькоры,
жизнь
   подставляя
         смертельным рискам,
смело
   долбят
      непорядков горы
куцым
   своим
      карандашным огрызком.
Ходит
   деревнею
          слух ухатый:
«Ванька — писатель!» —
            Банда кулацкая,
камни запрятав,
         таится у хаты,
бродит,
   зубами
         по-волчьи лацкает.
В темном лесу
      настигнут к но̀чи…
«Ванька идет!
      Православные,
            тише!»
Раз топором!
      А после гогочут:
«Што?
   Теперь,
      небойсь, не напишет!»
Труден
   и тяжек
         путь селькора.
Но славят
        и чтут вас
         каждый день
все,
       кто беден,
      все, кто в горе,
все, кто в обиде,
          все, кто в нужде!
Враг богат,
      изворотлив
         и ловок,
но не носить нам
            его оков.
Ваш карандаш
      вернее винтовок,
бьет
   и пронзает
      лучше штыков.

[1924]

На помощь*

Рабочий!
       Проснись,
         вставай
            и пройди
вверх
   и вниз по Цветному*.
В тебе
   омерзенье
            и страх родит
этот
   немытый
      омут.
Смотри и слушай:
         прогнивший смех,
взгляд
   голодный и острый.
Идут,
   расфуфырясь
         в собачий мех,
жены, дочки
      и сестры.
Не за червонец даже,
         за грош
эта
      голодная масса
по подворотням
          на грязи рогож
распродает
      свое мясо.
Сюда
   попробуй
         сунься,
            полезь!
Здесь
   бьют
      пострашнее танков!
Иссушит,
      сгрызет
         и свалит болезнь
тебя,
   и детей,
      и правнуков!
Идут —
   накрашены обе щеки —
аллеей
   грязной и торной,
а сбоку
   с червонцами покупщики,
как будто —
      над падалью вороны.
Я знаю:
   такое
      не вытравишь враз,
века
        проституток калечат.
Я знаю:
   десятки
         красивеньких фраз
болезни веков
          не излечат.
Рабочий,
       нужду
         учись понимать
не той лишь,
      с которой венчанный.
Своя ли,
   чужая ль жена
            или мать —
рабочий, вниманье женщине!

[1924]

Посмеемся!*

СССР!
   Из глоток из всех,
да так,
   чтоб врагу аж смяться,
сегодня
   раструбливай
         радостный смех —
нам
       можно теперь посмеяться!
Шипели: «Погибнут
         через день, другой,
в крайности —
         через две недели!»
Мы
       гордо стоим,
         а они дугой
изгибаются.
      Ливреи надели.
Бились
   в границы Советской страны:
«Не допустим
      и к первой годовщине!»
Мы
      гордо стоим,
          а они —
         штаны
в берлинских подвалах чинят.
Ллойд-Джорджи*
            ревели
               со своих постов:
«Узурпаторы!
      Бандиты!
             Воришки!»
Мы
       гордо стоим,
           а они — раз сто
слетали,
   как еловые шишки!
Они
       на наши
      голодные дни
радовались,
      пожевывая пончики.
До урожаев
      мы доживаем,
                  а они
последние дожевали
         мильончики!
Злорадничали:
      «Коммунистам
               надежды нет:
погибнут
      не в мае, так в июне».
А мы,
   мы — стоим.
         Мы — на 7 лет
ближе к мировой коммуне!
Товарищи,
         во-всю
         из глоток из всех —
да так, чтоб врагам
         аж смяться,
сегодня
   раструбливайте
            радостный смех!
Нам
        есть над чем посмеяться!

[1924]

Флаг*

Ты пёр
   позавчера
      за громыханьем
            врангелевских ядер.
Теперь
   в изумленьи юли!
Вот мы —
         с пятьдесят —
            стоим
               на пяди
Советской
      посольской земли.
Товарищи,
          двое
          док
таких, что им
      и небо пустяк,
влезли
   и стали
      крепить на флагшток
в серпе и молоте
           ситцевый стяг.
Флажок тонковат,
         помедлил минутцу,
кокетничал с ветром,
         и вдруг
            флажок
развился в ветре
           и стал пламениться,
зажег облака,
      поднебесье зажег.
Париж отвернулся,
         Париж крепится,
хранит
   солидность,
         годами вселённую.
Но вот
   пошла
      разрастаться тряпица
на весь Париж,
      на мир,
            на вселенную.
Бурчат:
   «Флажок за долги?
            Не цена!»
А тут —
      и этого еще не хватало! —
Интернационал
через забор
      махнул
         и пошел по кварталам.
Факт —
   поют!
      Играют —
            факт!
А трубы дулись,
          гремели.
А флаг горит,
      разрастается флаг.
Переполох на Гренелле*.
Полезла консьержка*.
         Консьерж полез.
Из всех
   из парадных окрест,
из тысяч
      свистков
      «Аксион франсез»*
ревет
   кошачий оркестр.
Орут:
   «Чем петь,
          гоните долги!»
Мы жарим.
      Смолкают, выждав.
И снова
   свистят,
           аж трещат потолки.
Мы вновь запеваем —
            трижды.
Я крикнуть хочу:
          «Извините, мусьи!
Мы
       здесь
       пребываем по праву.
Для этого
        мили
      Буденный месил,
гоняя
   белых ораву.
Орете не вы,
      а долги орут.
Доели
   белые,
      знать.
Бросали
   франки в них,
         как в дыру,
пока
   догадались
      признать.
В драках,
       чтоб песне
         этой
            распе́сниться,
рубили нас
      белые
         в доски.
Скажите,
       их пушки
         вашим
            ровесницы?
Их пули
      вашинским
         тёзки?
Спуститесь на землю!
         Мораль —
               облака.
Сторгуемся,
      милые тети!
У нас
   от нашествий,
         у нас
            от блокад
ведь тоже
        трехверстный счетик.
Мы стали
        тут
      и не двинемся с места.
А свист —
          как горох
         об гранит.
Мы мёрли,
          чтоб петь
         вот это
            вместо
«Боже,
буржуев храни»*. [1924–1925]

Третий фронт*