Владимир Маяковский - Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926

• Название: Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926
• Автор: Владимир Маяковский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1957

Цель настоящего третьего по счету полного собрания сочинений — дать научно выверенный текст произведений Маяковского. В основу издания положено десятитомное прижизненное собрание (восемь томов были подготовлены к печати самим поэтом). В отношении остальных произведений принимается за основу последняя прижизненная публикация.

В седьмой том входят стихотворения второй половины 1925 года — 1926 года и очерки об Америке.

В данной электронной редакции опущен раздел «Варианты и разночтения».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

[1926]

Любовь*

Мир
  опять
     цветами оброс,
у мира
    весенний вид.
И вновь
    встает
       нерешенный вопрос —
о женщинах
      и о любви.
Мы любим парад,
        нарядную песню.
Говорим красиво,
        выходя на митинг.
Но часто
    под этим,
         покрытый плесенью,
старенький-старенький бытик.
Поет на собранье:
        «Вперед, товарищи…
А дома,
    забыв об арии сольной,
орет на жену,
      что щи не в наваре
и что
   огурцы
      плоховато просолены.
Живет с другой —
         киоск в ширину,
бельем —
     шантанная дива.
Но тонким чулком
         попрекает жену:
— Компрометируешь
          пред коллективом. —
То лезут к любой,
        была бы с ногами.
Пять баб
    переменит
         в течение суток.
У нас, мол,
     свобода,
         а не моногамия.
Долой мещанство
        и предрассудок!
С цветка на цветок
         молодым стрекозлом
порхает,
    летает
       и мечется.
Одно ему
     в мире
        кажется злом —
это
  алиментщица.
Он рад умереть,
экономя треть,
три года
    судиться рад:
и я, мол, не я,
и она не моя,
и я вообще
     кастрат.
А любят,
    так будь
        монашенкой верной —
тиранит
    ревностью
         всякий пустяк
и мерит
    любовь
       на калибр револьверный,
неверной
     в затылок
         пулю пустя.
Четвертый —
       герой десятка сражений,
а так,
   что любо-дорого,
бежит
   в перепуге
        от туфли жениной,
простой туфли Мосторга.
А другой
    стрелу любви
          иначе метит,
путает
    — ребенок этакий —
уловленье
     любимой
         в романические сети
с повышеньем
       подчиненной по тарифной сетке…
По женской линии
тоже вам не райские скинии.
Простенького паренька
подцепила
     барынька.
Он работать,
      а ее
        не удержать никак —
бегает за клёшем
        каждого бульварника.
Что ж,
   сиди
        и в плаче
          Нилом нилься.
Ишь! —
    Жених!
— Для кого ж я, милые, женился?
Для себя —
      или для них? —
У родителей
      и дети этакого сорта:
— Что родители?
        И мы
          не хуже, мол! —
Занимаются
      любовью в виде спорта,
не успев
    вписаться в комсомол.
И дальше,
     к деревне,
         быт без движеньица —
живут, как и раньше,
         из года в год.
Вот так же
     замуж выходят
           и женятся,
как покупают
      рабочий скот.
Если будет
     длиться так
          за годом годик,
то,
  скажу вам прямо,
не сумеет
     разобрать
         и брачный кодекс,
где отец и дочь,
       который сын и мама.
Я не за семью.
       В огне
          и в дыме синем
выгори
    и этого старья кусок,
где шипели
     матери-гусыни
и детей
    стерег
       отец-гусак!
Нет.
  Но мы живем коммуной
             плотно,
в общежитиях
       грязнеет кожа тел.
Надо
   голос
     подымать за чистоплотность
отношений наших
         и любовных дел.
Не отвиливай —
        мол, я не венчан.
Нас
  не поп скрепляет тарабарящий.
Надо
  обвязать
       и жизнь мужчин и женщин
словом,
    нас объединяющим:
             «Товарищи».

[1926]

Послание пролетарским поэтам*

Товарищи,
     позвольте
          без позы,
              без маски —
как старший товарищ,
          неглупый и чуткий,
поразговариваю с вами,
           товарищ Безыменский,
товарищ Светлов,
        товарищ Уткин.
Мы спорим,
      аж глотки просят лужения,
мы
      задыхаемся
       от эстрадных побед,
а у меня к вам, товарищи,
           деловое предложение:
давайте,
    устроим
        веселый обед!
Расстелим внизу
        комплименты ковровые,
если зуб на кого —
         отпилим зуб;
розданные
     Луначарским
           венки лавровые —
сложим
    в общий
        товарищеский суп.
Решим,
    что все
       по-своему правы.
Каждый поет
      по своему
           голоску!
Разрежем
     общую курицу славы
и каждому
     выдадим
         по равному куску.
Бросим
    друг другу
        шпильки подсовывать,
разведем
     изысканный
          словесный ажур.
А когда мне
      товарищи
          предоставят слово —
я это слово возьму
         и скажу:
— Я кажусь вам
        академиком
             с большим задом,
один, мол, я
      жрец
         поэзий непролазных.
А мне
   в действительности
            единственное надо —
чтоб больше поэтов
         хороших
             и разных.
Многие
    пользуются
         напосто́вской тряскою,
с тем
   чтоб себя
       обозвать получше.
— Мы, мол, единственные,
            мы пролетарские… —
А я, по-вашему, что —
          валютчик?
Я
    по существу
       мастеровой, братцы,
не люблю я
      этой
        философии ну́довой.
Засучу рукавчики:
        работать?
             драться?
Сделай одолжение,
         а ну́, давай!
Есть
  перед нами
       огромная работа —
каждому человеку
        нужное стихачество.
Давайте работать
        до седьмого пота
над поднятием количества,
            над улучшением качества.
Я меряю
    по коммуне
         стихов сорта,
в коммуну
     душа
        потому влюблена,
что коммуна,
      по-моему,
          огромная высота,
что коммуна,
      по-моему,
          глубочайшая глубина.
А в поэзии
     нет
       ни друзей,
            ни родных,
по протекции
       не свяжешь
            рифм лычки́.
Оставим
    распределение
             орденов и наградных,
бросим, товарищи,
         наклеивать ярлычки.
Не хочу
    похвастать
         мыслью новенькой,
но по-моему —
        утверждаю без авторской спеси —
коммуна —
      это место,
          где исчезнут чиновники
и где будет
     много
        стихов и песен.
Стоит
   изумиться
        рифмочек парой нам —
мы
     почитаем поэтика гением.
Одного
    называют
        красным Байроном,
другого —
     самым красным Гейнем.
Одного боюсь —
        за вас и сам, —
чтоб не обмелели
        наши души,
чтоб мы
    не возвели
         в коммунистический сан
плоскость раешников
          и ерунду частушек.
Мы духом одно,
       понимаете сами:
по линии сердца
        нет раздела.
Если
   вы не за нас,
        а мы
          не с вами,
то черта ль
     нам
       остается делать?
А если я
    вас
      когда-нибудь крою
и на вас
    замахивается
          перо-рука,
то я, как говорится,
         добыл это кровью,
я
   больше вашего
        рифмы строгал.
Товарищи,
     бросим
         замашки торгашьи
— моя, мол, поэзия —
          мой лабаз! —
всё, что я сделал,
        все это ваше —
рифмы,
   темы,
      дикция,
         бас!
Что может быть
       капризней славы
                 и пепельней?
В гроб, что ли,
       брать,
          когда умру?
Наплевать мне, товарищи,
            в высшей степени
на деньги,
     на славу
         и на прочую муру!
Чем нам
       делить
        поэтическую власть,
сгрудим
    нежность слов
           и слова-бичи,
и давайте
    без завистей
          и без фамилий
                  класть
в коммунову стройку
          слова-кирпичи.
Давайте,
    товарищи,
         шагать в ногу.
Нам не надо
      брюзжащего
           лысого парика!
А ругаться захочется —
           врагов много
по другую сторону
         красных баррикад.

[1926]