Райнер Рильке - Книга образов

• Название: Книга образов
• Автор: Райнер Рильке
• Издательство: Терция, Кристалл
• Жанр: Поэзия
• Год: 1999
• ISBN: 5-8191-68603-3

Райнер Мария Рильке (1875–1926) — выдающийся австрийский поэт, Орфей XX века, по мнению Э. Верхарна «лучший поэт Европы». Его имя символизирует то лучшее, что было создано австрийской и немецкой поэзией XX века.

В данную книгу вошли лучшие переводы произведений Р. М. Рильке.

Для широкого круга читателей.

---

в тишине по лестнице шаткой,

кроме гладкой стали жезла.

Ничего, кроме рясы, что плечи жгла,

(и озноб сквозь нее, словно когтями,

исходя от сводов, впивался в монаха),

ничего, что было бы призвано им,

ничего, кроме страха днями, ночами,

ничего, кроме все охватившего страха,

что гнал его вдоль этих гонимых,

вдоль этих темных и недвижимых

и, быть может, виновных лиц.

Любого, кто мешкал рухнуть ниц,

он убийцей считал, и, озлоблен и мрачен,

рвал одежды на нем своею рукой,

а затем, у окна забывшись, с тоской

думал: Кто и зачем это нынче схвачен?

Кто я такой? Кто он такой?

IV

Вот час, когда в тщеславном ослепленьи

держава смотрит в зеркала свои.

Последний отпрыск царственной семьи,

монарх безвольный, грезит в забытьи,

ждет почестей на троне; и в смятеньи

откинувшись и уронивши длани

дрожащие на пурпурные ткани,

один в неверном бытии.

Вокруг него склоняются бояре,

одетые в сверкающие латы,-

царь словно обречен жестокой каре

князей, что нетерпением объяты.

Подобострастия полны палаты.

Все помнят о почившем государе,

который часто, буйствуя в угаре

безумия, их бил о камни лбом.

И думы думают они о том,

что старый государь, садясь на трон,

плотней поблекший бархат подминал.

Был мрачной мерой власти он,

и из бояр никто не замечал,

что алые подушки закрывал

наряд тяжелый, золотом горя.

И думают, что мантия царя

померкнет на преемнике больном.

Хотя пылают факелы, но даже

жемчужины не светятся огнем,

что в семь рядов на шее, словно стража;

и оторочка из рубинов та же —

светилась, как вино, — теперь, на нем

черна, как сажа…

Память их не спит.

Они тесней толпятся возле трона,

но все бледнее царская корона

безвольного монарха, — свысока

на них глядит он грустно и смущенно;

все ближе, раболепнее поклоны,

и мнится — в зале слышен звон клинка.

V

Не сгинет от меча и от коварства

монарх, тоской нездешней охранен,

он принимает торжество и царство,

и за него душой болеет он.

К окну в Кремле подходит царь безвольный,

и видит город — белый и престольный —

в тот час, когда ушла ночная мгла,

и в первый день весны звонят по гулким,

березою пропахшим переулкам

к заутрене колокола.

Колокола, чья песня так прекрасна,-

вот первые цари его державы,

его отцы, что с дней татар со славой —

из гнева, кротости, борьбы, забавы,

легенд и крови возникали властно.

Он чувствует их царственное право

его душой овладевать порой,

таинственно входить в его глубины,-

тишайшего на царстве властелина,

всегда, теперь и прежде, на вершины

благочестивой звать мечтой.

И царь благодарит их всей душой

за то, что к жизни щедрым и огромным

порывом, жаждой одарен.

Перед богатством предков силен он,

их житие таинственным и темным

мерещится на фреске золотой.

Как серебро вплетаясь в ткань парчи —

в делах минувших сам себе он мнится,

что было свершено — опять свершится,

в его державе тихой повторится,

в которой меркнут яркие лучи.

VI

Сапфиры в темном серебре оправы

чуть светятся девичьими очами;

и лозы свились гибкими ветвями,

как звери в брачный час среди дубравы;

и жемчуг держит стражу величаво,

в узорах дивных сберегая пламя,

рожденное и скрытое тенями.

Венец, покров и серебро страны —

они в движение вовлечены,

как зерна на ветру, как ключ в доли не,-

все светится в мерцаньи со стены.

Темнеют три овала посредине:

лик Матери, и с двух сторон узки,

как две миндалины, в уставном чине

над серебром воздеты две руки.

И темные ладони в тишине

пророчат царство в образе старинном,

что зреет до поры плодом невинным

и наводнится ручейком единым,

единосущным, вечно светлым Сыном

в невиданной голубизне.

Так говорил ладоней взлет,

но лик ее — уже открытый вход,

в тепло вечерних сумерек ведущий.

И свет улыбки, на устах живущей,

с неверной мгле блуждая, угасал.

В земном поклоне царь сказал тогда:

Неужто ты не слышишь крик, идущий

из глубины сердец, и страх гнетущий,-

мы ждем твоей любви; скажи, куда

ушел зовущий лик; куда зовущий?

С великими святыми ты всегда.

В своей одежде жесткой царь продрог,

он в одиночестве познать не мог,

как близок он ее благословенью

и как ото всего вокруг далек.

Безвольный царь раздумием объят,

и пряди редкие волос висят,

скрывая в прошлое ушедший взгляд,

и лик царя, как тот, в златом овале,

ушел в широкий золотой наряд.

(Чтоб встретить Богоматери явленье).

Две ризы золотых мерцали в зале

и прояснялись в отблесках лампад.

Перевод Е. Витковского

XL. О ФОНТАНАХ

Я вдруг впервые понял суть фонтанов,

стеклянных крон загадку и фантом.

Они как слезы мне, что слишком рано —

во взлете грез, в преддверии обманов —

я растерял и позабыл потом.

Ужель я позабыл, что и к случайным

вещам простерты горних сфер объятья?

Что мне дышал величьем изначальным

старинный парк, в огне зари прощальном

вздымавшийся, — и звук в краю печальном

девичьих песен, темных, как заклятья,

взметнувшихся до сонных крон ночных

и будто явью ставших, будто их

уж отраженье ждет в пруду зеркальном?

Но стоит мне припомнить на мгновенье,

что сделалось с фонтанами и мной,

как вновь я возвращаюсь к низверженью,

где воды мне являют мир иной:

то мир ветвей, глядящих в мрак колодца,

мир голосов, чье пламя еле бьется,

прудов, что только берега извивы

в себе умеют повторить тоскливо,

небес, что вдруг отпрянули смущенно

от рощ закатных, мраком поглощенных,

и выгнулись иначе, и темнеют,

как будто озарили мир не тот…

Ужель я позабыл, что неба свод

не внемлет нам в торжественной пустыне

и что звезда звезду распознает

лишь как сквозь слезы в этой тверди синей?

А может быть, и мы здесь, в свой черед,

кому-то служим небом. Тот народ

глядит на нас в ночи и нам поет

свою хвалу. Иль шлют его поэты

проклятья нам. Иль плачут одиноко

и к нам взывают, ибо ищут бога,

что где-то рядом с нами, и с порога

подъемлют лампы и молитв слова

возносят — и тогда на наши лица,

как бы от этих ламп, на миг ложится

невыразимый отсвет божества…

Перевод А. Карельского

XLI. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Всевластна смерть.

Она на страже

и в счастья час.

В миг высшей жизни она в нас страждет,

ждет нас и жаждет —

и плачет в нас.

Перевод Т. Сильман

XLI. КОНЦОВКА

Смерть велика.

При ней мы живы,

смеемся, а в час,

когда забываемся жизнью счастливой,

ей так тоскливо

в глуби у нас.

Перевод С. Петрова

Из сборника «НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ»

I. ПЕСНЬ ЛЮБВИ

Что сделать, чтобы впредь душа моя

с твоею не соприкасалась? Как

к другим вещам ей над тобой подняться?

Ах, поселить ее хотел бы я

среди утрат, во тьме, где, может статься,

она затихнет и, попав впросак,

на голос твой не станет отзываться.

Но что бы порознь ни коснулось нас,

мы в голос откликаемся тотчас —

невольники незримого смычка.

На гриф нас натянули — но на чей?

И кто же он, скрипач из скрипачей?

Как песнь сладка.

Перевод В. Летучего

II. ПИЕТА

Прах с ног твоих, Исус, в ту ночь не я ли

омыла, робко опустив ресницы,-

по-юношески крепкие, они

белели в волосах моих, как птицы

в терновнике; теперь на них взгляни…

На тело, знавшее одни печали,

как в ночь любви, гляжу я в первый раз.

Мы вместе никогда не возлежали

и потрясенно бодрствуем сейчас.

Твои запястья, мой любимый, в ранах —