Алексей Кожевников - Книга былей и небылиц про медведей и медведиц

• Название: Книга былей и небылиц про медведей и медведиц
• Автор: Алексей Кожевников
• Жанр: Прочая детская литература

---

- А что же?

- Посадили. И поливали, чтобы вырастить другие, себе для игры. Определенно так. Ключи лежали на дне борозды, рядом с картошкой, даже поглубже. Оброненные не могли забраться туда.

Начали вспоминать, как потерялись ключи, как вели себя медвежата в это время. Они явно удивились открытию, что из одного клубня вырастает картофельная гроздь, после заметно сильней стали поливать картофель и настойчивей рваться в огород дергать ботву. Все было за то, что медвежата пробовали вырастить новые ключи. Не хватало только слов рассказать об этом хозяину.

Иван целовал медвежат в недоуменные мордашки, похвалил: "Молодцы, сто раз молодцы, ребята!" - и отдал им ключи. Медвежата почему-то не обрадовались.

Тогда Иван вычистил ключи, они стали светлы и звонки, как прежде, и медвежата пришли в восторг.

В тот год началась первая мировая война. Ивана забрали в армию. Он хотел было продать медвежат, но жена отговорила:

- Продать успеется, это я и без тебя сумею.

Медвежата быстро росли и менялись. Один все сильней склонялся к пляскам и вывертам, к звяку и бряку, ко всему блестящему и звенящему. Другой полюбил помогать хозяйке: переносить воду, помои, солому, сено и особенно ломать в лесу сушняк на дрова. Там он показал себя богатырем.

Война затянулась, народ беднел. Жена Уздякова впала в нужду и продала медведя-артиста в бродячий цирк. Домовитый же так наловчился помогать ей, что вполне оправдывал свое пропитание. А других расходов на него не было он не одевался, не обувался, не пропивал, не прокуривал.

Об артисте не было никакой весточки Уздяковым, вскормившим и обучившим его искусству увеселения. Хозяин цирка все не находил времени написать им, а сам артист не успел одолеть грамоту, хотя один из цирковых работников старательно учил его этому. Медведь что-то уже мог писать мелом на тротуаре, тросточкой по земле, лапами по воздуху, но никто, даже учитель, не могли прочитать этого. Грамота была какая-то дочеловеческая.

Иван Уздяков служил в санитарном поезде. Работа была тяжкая и душе, и телу, вся жизнь среди болеющих и умирающих, вся шепотком либо совсем молчком. Иван тосковал и отводил душу только в редкие моменты, когда поезд делал вынужденные остановки. Тогда Иван брал гармонь, которую возил с собой, уходил от поезда в сторонку и давал концерт иногда случайным слушателям, а иногда только одному себе.

Однажды такая остановка случилась ночью, среди леса. Возле насыпи горел костерок, вокруг него сидели люди. Иван вышел к ним с гармошкой. Оказались беженцы из фронтовой полосы, уходившие от врага по-цыгански, на колесах.

- Сыграй! - стали просить они Ивана.

Вряд ли сумею угодить вам, - посомневался он.

- Почему?

- Я могу только плясовое, - пошутил Иван.

- Валяй, сойдет всякое. Нужда пляшет, нужда скачет, нужда песенки поет. А мы не плясали с того дня, как зачалась военная катавасия.

Для начала Иван сыграл "Последний нонешний денечек". Это пришлось беженцам по душе, ударило их по сердцу. Ивану подпевали, кое-кто даже со слезой. За "Денечком" он играл "По диким степям Забайкалья", а потом перешел на плясовое. Нашлись охотники потопать ногами, похлопать ладошами у костра вокруг Ивана взвихрился удалой хоровод.

И вдруг весь хоровод ахнул, рассыпался, хлынул от костра в темноту, а из темноты на свет к Ивану подскочил большущий медведь и начал семенить, топотать перед ним быстро умелыми лапами.

На секунду Иван растерялся, сделал гармонью фальшивый аккорд, но в следующую вполне овладел собой и продолжал играть. В медведе, увешанном по груди и брюху металлическими бляшками, как генерал медалями и орденами, он узнал своего Ключника, проданного в цирк. Узнал Ивана и медведь. На радостях они выдали беженцам, может быть, свой лучший концерт; плясали и парой, и по очереди, и в обнимку, кувыркались вроде разыгравшихся котят. Вокруг спокойно стояли беженцы, они знали, что недалечко случилось крушение товарника, среди прочих пострадал вагон, где ехали цирковые звери, они разбежались, их ищут, хозяин особенно горюет о медведе. Пока Иван с медведем давали представление, кто-то из шустрых беженцев сообщил хозяину цирка, что медведь нашелся.

К утру все уладилось: дорогу освободили, цирку дали крепкий вагон. Иван и медведь распрощались, теперь уже навсегда.

МЕДВЕЖЬЯ ЛЮБОВЬ

Это случилось в лесах Вятского края на строительстве дороги. В карьер, где брали песок, забежал маленький-маленький медвежонок. На нем еще не успела вырасти шерсть, был еще только серовато-бурый первородный пух.

Один из коновозчиков поймал медвежонка и решил отвезти на главную базу в нескольких километрах от карьера. Отвезти, как барана, рядом с собой, в таратайке. Но звереныш сильно рвался убежать, пускал в ход зубы и когти. Тогда рабочий привязал его к таратайке, как водят взрослый скот. Медвежонок рычал, скулил, упирался, бороздил лапами песчаную насыпь дороги. На базе рабочий привязал его крепким ремнем к деревянной стенке кухни, сам пошел к кухарке попросить для зверенка еды.

Сбегались люди, грудились у кухни, разглядывали медвежонка, гадали, сколько ему времени - месяц, два, три, обсуждали, чем кормить его. Постепенно разгорелся спор.

В самый разгар спора вдруг раздалось визгливо-надсадное, режущее уши:

- Кар-ра-уул! Спасите! Бегите! Медведица... ма-атка...

Все повернулись на этот крик. Кричала кухарка, остолбенело стоявшая на довольно высоком крыльце кухни и мотавшая головой в сторону ворот. А там, в воротах, свирепо ломала калитку огромная лохматая медведица. По незнанию человеческих порядков толкала ее в ту сторону, куда она не открывалась, а закрывалась. Выломав калитку, она шагнула во двор на задних лапах, готовая драться со всем миром. Но драться было не с кем, все разбегались кто куда. Даже конь и таратайка, с которыми приехал медвежонок, прыснули на жердяную изгородь. Конь перемахнул через нее, а таратайка ударилась, запуталась и сломалась.

Быстро оглядев опустелый двор, медведица подбежала к своему дитенку, понюхала, полизала его и остановилась над ним так, как делала при кормежке. Дитенок жадно припал к матери. Все время, пока он сосал, матка поводила головой, оглядывая двор, и беззвучно, но грозно щерила зубастую пасть предупреждала, что ждет того, кто вздумает тронуть ее. И тронуть никто не решился.

Накормив дитенка, медведица толкнула его мордой, что значило: пошли! Он сделал шага два, затем его остановила привязь. Медведица зло схватила ее зубами, мотнула головой, и ременная привязь лопнула, как нитка.

Медвежонок впереди, по-ребячьи беспечно косолапя, матка за ним, настороженно оглядываясь, неторопливо пересекли залитый солнцем двор и скрылись в лесу. Перетрусившие люди начали выползать из своих убежищ, снова собираться у кухни.

Рабочий, привезший медвежонка, сказал:

- Упустили. Надо было стрелять.

- Кого? - спросила кухарка.

- Известно, матку. В ней двадцать пудов мяса да шкура.

- Дурак, только и знаешь, - сердито отрезала кухарка.

- А тебе что надо? Что позабыл я?

- Любовь.

- Каку любовь?!

- Медвежью, материнскую.

- Да ты рехнулась, нашла у медведя любовь. Он же - зверь, кровожадный.

- Материнская любовь везде есть, везде одинакова, не страшится ни ружья, ни батожья, ни самой смертушки. Да что с тобой разговаривать! Кухарка окинула рабочего осуждающим взглядом, словно запущенного непростимо, и ушла в кухню. Там она еще поворчала: - Медведь - зверь. А ты кто? Сперва отнял дитю у матери, потом самое ее хотел стрелять.

- Ну, разошлась, дура баба, - рабочий махнул на нее рукой и занялся поломанной таратайкой.

МЕДВЕДЬ-ПАХАРЬ

Я ехал из Калуги в Москву поездом местного сообщения. В купе со мной ехала стайка говорливых колхозниц. Они наперебой рассказывали друг другу про недавнюю Великую Отечественную войну, оккупацию, партизанщину. Мне особенно запомнился рассказ про медведя.

- Вся наша Калужань, бабоньки, была под фашистами. И они так ограбили, так раздели ее, горькую, что не выскажешь. Не оставили ни лошаденок, ни коровенок, ни поросят, ни курят. Все, что способно гореть, сожгли.

Выгнали фашистов по весне. Вернулись мы из лесов, где партизанили, в родные места. Наше село было так изничтожено, что уцелел от него один чугунный утюг. И тот с отбитой ручкой. Один-одинешенек от сотни дворов и домов. И лежит не там, где было жилье, а вдали от него, вдали от дорог, среди поля. Какая адова сила зашвырнула его туда?

Начали мы рыть землю, искать захороненные от немцев плужки, бороны. Время было самое посевное. Нашли, подняли на свет божий, а впрягать некого. Впрягались сами по четыре бабоньки в плужок. Надо бы поболее, по пять-шесть бабонек, да не хватает на все плужки. А оставлять их без дела нельзя, надо спешно сеять, пока с голодухи не съели семена. Ну, тянем. Сердце в груди стучит, как молот в кузнице. Станет невмоготу, падем наземь, на плужок, и плакать, причитать: "Почему вы такие тяжелые, упрямые, безжалостные".