Джером Джером - На сцене и за кулисами

• Название: На сцене и за кулисами
• Автор: Джером Джером
• Издательство: Престиж Бук
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-371-00258-7

«На сцене и за кулисами: Воспоминания бывшего актёра» (On the Stage — and Off: The Brief Career of a would be Actor, 1885) — первая книга Джерома К. Джерома, в которой он делится своим опытом игры на сцене. Перевод д'Актиля.

---

Он решает подождать, пока вы выстрелите второй раз; вы стреляете вторично, и пистолет дает вторую осечку. Тут только вы замечаете, что бутафор забыл надеть пистон, и убегаете за кулисы. Оставшийся на сцене актер думает, что все кончено, и потому, не дожидаясь вас, падает и умирает. Вы бежите уже с надетым пистоном и хотите его убить, но находите его распростертым на полу.

В нашем театре нет никаких костюмов. Поэтому на какие только хитрости и ухищрения не заставляет пускаться нужда и необходимость. Ты себе представить не можешь, до чего дошла наша изобретательность доставать и придумывать себе костюмы. Мой старый сюртук с белым жабо и кружевами вокруг рукавов, которые нашивает мне перед спектаклем одна молодая девушка, служит мне, когда я играю роли франтов в старинных комедиях; когда надо изображать французского солдата, я отворачиваю назад передние фалды и прикрываю их красной клеенкой. Пара белых рейтуз вполне заменяет лосины; когда же надо изображать испанского заговорщика, я обыкновенно выпрашиваю у своей хозяйки скатерть…»

В конце октября я приехал в Лондон и первым долгом пошел в мой старый театр на Суррейской стороне. Там я нашел совсем новый состав актеров и нового антрепренера, который, однако, знал меня и сейчас же принял к себе в труппу на молодые роли за то, что у меня была одна совсем новенькая пара платья. Но не успел я пробыть здесь и одной недели, как антрепренер разорился и театр закрылся. Должно быть, его окончательно разорили те двенадцать шиллингов, которые он заплатил мне в субботу вечером. В понедельник утром в театр пришли какие-то люди и отвинтили газовые рожки; антрепренер сказал, что не может больше содержать театра, и отпустил нас на все четыре стороны.

Тогда я с двумя или тремя актерами этой труппы отправился в Ист-Эндский театр, который открывался на очень короткое время также по случаю приезда одного известного всему миру актера. Это был по счету сороковой известный всему миру актер, имя которого я слышу в первый раз. Вследствие этого пришлось сделать заключение, что я очень неразвитой человек и что мое образование в области сценического искусства и всемирных знаменитостей, очевидно, сильно хромает.

Устройство этого театра было довольно оригинальное, так как вход был сделан через ресторан, принадлежащий хозяину театра, но наша маленькая труппа была вполне гарантирована от этого искушения, потому что со всех нас вместе едва ли можно было собрать один шиллинг. Мои финансы были в самом плачевном состоянии. От нескольких фунтов, которые у меня были до поступления на сцену, после того как я накупил себе театральных костюмов, а также истратил на переезды с места на место и т. д., у меня осталось несколько жалких шиллингов. Я чувствовал, что придется распрощаться со сценой, но решил бороться до последней крайности, чтобы избегнуть обычных возгласов: «я говорил, что так будет», «я знал, что рано или поздно тебе придется бросить эту пустую затею», которыми так любят награждать и доводить нас до бешенства наши друзья и приятели.

Желающих поступить в этот Ист-Эндский театр было видимо-невидимо. Но мне почему-то повезло, и я был принят в этот театр, где встретил нескольких знакомых из балаганного театра, которых я покинул; они, очевидно, пришли к тому же заключению, что и я, то есть что нельзя прожить, получая несчастных десять шиллингов в неделю. Театр был открыт только две недели, и за это время ничего особенного не случилось, кроме одного неприятного инцидента со мною, которого я никогда не забуду. Дело в том, что меня страшно осмеяли, а все по вине идиота-режиссера. Давалась мелодрама; действие происходило в каких-то неведомых странах, и потому режиссер настоял, чтобы я надел самый гнусный и безобразный костюм. Я знал, что меня поднимут на смех, и мои ожидания сбылись. Только что я появился на сцене, как вдруг на галерке кто-то громко спросил: «Что это такое, Билл?» Затем другой голос ответил: «А вот угадай, будешь молодцом».

После этого раздался взрыв смеха. Я готов был сгореть со стыда и до того взволновался, что долгое время не мог припомнить и начать свою роль. Наконец, я собрался с силами и только что раскрыл рот, как вдруг кто-то крикнул во всю глотку, голосом, полным удивления: «Ах, черт его возьми, ведь это чучело живое!»

Затем со всех сторон послышались на мой счет шутки и остроты: «Вот бы народу собралось, если бы его выставить в окно магазина!» «Красивый костюм, нечего сказать; только для гулянья по воскресным дням!» «За такого урода смело можно дать тридцать шиллингов!» Нашелся только один добрый человек, который, видя мое замешательство, пожалел меня и сказал наставительным тоном: «Не обращайте на них внимания, дружище; делайте свое дело. Ведь они завидуют вашему костюму». Не знаю, как я сыграл и провел свою роль до конца. С каждой минутой я делался все раздражительнее и все больше и больше волновался, что вызывало еще большие насмешки галерки. Это так на меня подействовало, что потом я несколько дней боялся предстать перед публикой. Конечно, за кулисами все сильно жалели меня, потому что каждый из них не раз испытывал подобные неприятности. Смеяться и издеваться над кем-нибудь очень приятное занятие, но те, над кем смеются, не могут находить это смешным. Сидя в театре, я не могу слышать, когда смеются над актерами. Актеры очень чувствительный народ, и люди, которые осмеивают их, хотя бы и имея на то основания, понятия не имеют, какие причиняют им жестокие страдания и боль. Конечно, иногда не только можно, но даже должно выразить свое несогласие или протест против иной игры, но единственно с целью исправления ошибок и недостатков, а не для издевательства. «Высмеивают» только самые глупые люди, желающие блеснуть перед публикой своим пошлым остроумием.

Пробыв две недели в Ист-Эндском театре, я поступил в хор одной опереточной труппы, гастролировавшей в Уэст-Эндском театре. Здесь я пробыл три недели, в течение которых давалась одна и та же оперетка, и потом получил ангажемент, что было особенно легко вследствие приближающихся Рождественских праздников, и уехал в провинцию.

Мое пребывание в Лондоне было не особенно удачно и мне лично не принесло никакой пользы. Зато дало моим товарищам возможность опять увидеть и насладиться моей игрой. Относительно последнего они мне ничего не говорили, но я сам знаю, что моя игра доставляла им большое эстетическое удовольствие. Мои товарищи очень осторожны в расточении похвал. Я не могу их обвинить в лести; они, наоборот, скорее склонны говорить неприятные вещи, чем приятные. Они народ очень честный и не станут скрывать своих мыслей, а откровенно, прямо в глаза, скажут, что обо мне думают. Я уважаю их за такую прямоту, хотя уважал бы их еще больше, если бы они иначе думали и говорили обо мне. Сомневаюсь, чтобы у кого-нибудь могли быть более добросовестные друзья. Я слышал от многих, что у них есть «восторженные и всем восхищающиеся друзья», «льстивые» и «снисходительные друзья», но никто никогда не говорил, что у него такие хорошие друзья, как у меня. Я часто думал о том, что охотно поменялся бы своими друзьями, если бы нашелся такой человек, который бы был недоволен своими; что касается моих, то я могу поручиться чем угодно, что они — воплощенная справедливость и откровенность. Они незаменимы для человека, который хочет знать свои недостатки; кроме того, каждый самонадеянный человек извлечет из их общества огромную пользу. Я тоже извлек ее.

Глава XVIII Мой последний дебют

Я покинул Лондон как раз в тот день, когда, ровно двенадцать месяцев тому назад, выезжал в первый раз в провинцию в полной уверенности, что составлю себе известность и артистическую карьеру. Я покидал его с большим багажом с ранним почтовым поездом, выходящим из Истона, а приехал назад, уже не будучи актером, с больными ногами, голодный, в одном только платье, которое было на мне.

Несколько дальнейших отрывков из моих писем достаточно свидетельствуют о последних месяцах моей артистической жизни. Во всех этих письмах проглядывает грустный тон, да и не удивительно, потому что я писал их в то время, когда переживал самое большое разочарованье и когда дела мои были страшно плохи, а при таких обстоятельствах все окружающее представляется человеку в самом тусклом, неприглядном свете.

Вот что я писал спустя три недели после Рождества Христова:

«…Дела идут хорошо, деньги платят аккуратно. Пока все время дают пантомиму, работы мало, издержки тоже невелики, потому что живем на одном месте. Вот начнем переезжать с места на место, тогда будет намного труднее. Как провинциальная публика любит пантомиму и как я ее ненавижу! Не могу сказать, чтобы я был высокого мнения о провинциальной публике. Им еще много надо учиться и просвещаться, пока они поймут, что такое настоящее искусство. Самые плоские остроты и балаганные шутки веселят и приводят их в восторг. Как жителям Биллинсгейта надо еще много поучиться, чтобы знать английский язык, так много пройдет времени, пока провинциальная публика станет что-нибудь смыслить в драматическом искусстве.