Андрей Воронин - Инкассатор: Страшный рассказ

• Название: Инкассатор: Страшный рассказ
• Автор: Андрей Воронин
• Жанр: Боевик
• Год: 2004
• ISBN: 985-14-0822-0

Случайное дорожно-транспортное происшествие в центре Москвы становится для Юрия Филатова точкой отсчета в раскрытии зловещих преступлений.

---

«Инфляция, — думал Александр, уставившись в экран компьютера невидящим взглядом. — В наше время все обесценивается — деньги, слова, мысли и чувства. Если написать: „Ему стало страшно“, это будет простая констатация факта, и тот, кто это прочтет, ни за что не сумеет по-настоящему понять, что ты имел в виду. Нужно так описать состояние страха, чтобы у людей мороз по коже шел, когда они это читают. А как, черт возьми, это сделать, когда до тебя об этом писали сотни, тысячи писателей? Они, эти толпы бумагомарак, давно уже успели затаскать и опошлить все существующие слова и сравнения, а новых, увы, до сих пор никто не изобрел. Вот и пиши после этого кровью сердца… Ты здесь наизнанку выворачиваешься, а господин редактор посмотрит на плоды твоих трудов и скажет, кривя физиономию: „Старо, избито, я это уже где-то читал…“ Читал он, видите ли! Да на всем белом свете всего-то и есть, что три-четыре бесконечно повторяющихся сюжета! Но ничего, на этот раз я справлюсь. Должен справиться. Обязан…»

Он чувствовал, что на этот раз действительно имеет шанс справиться, доказать себе и всем этим сволочам на твердом окладе, окопавшимся в редакциях, укрывшимся за ворохами анонимных отписок, что он один стоит больше их всех, вместе взятых. Боль и горечь переполняли его до краев; сейчас ему ничего не надо было выдумывать, жизнь придумала все за него, оставалось лишь делать записи — сухие, точные, почти дневниковые. Он чувствовал, что может создать если не шедевр, то что-то по-настоящему дельное — нечто такое, за что ему не будет стыдно, даже если рассказ снова не напечатают.

Его взгляд скользнул по недавно написанным строкам, переместился немного правее и уперся в пузатую медицинскую склянку с хлороформом. Хлороформа в склянке оставалось больше половины; рядом со склянкой лежал скомканный носовой платок, а еще правее, на самом уголке стола, поблескивал старенький секундомер. При виде этих предметов в темя толкнулась тупая головная боль, но тут же прошла. Александр подумал, не повторить ли ему эксперимент, но потом решил, что не стоит: одного раза было вполне достаточно — если не для его героя, то для него самого.

«Старая, покрытая липким налетом деревянная полка, служившая прежним хозяевам чем-то вроде буфета, все еще висела в углу. Скрипя рассохшимися половицами, он подошел к ней, отдернул пожелтевшую, изъеденную молью ситцевую занавеску и увидел стоявшую между бутылкой подсолнечного масла и криво надорванной пачкой крупнозернистой соли медицинскую склянку с коричневой резиновой пробкой. Склянка притягивала взгляд с той же мрачной, не поддающейся описанию силой, что и открытые ворота сарая. Но если черед сарая еще не пришел, то время воспользоваться содержимым склянки как раз приспело, тем более что этот эксперимент ни к чему его не обязывал — по крайней мере, пока.

Он потянулся за склянкой, но передумал и вернулся к кровати, чтобы одеться. Ему вдруг показалось унизительным и даже небезопасным лежать без сознания в одном нижнем белье при ярком солнечном свете. Он знал, что это ерунда — на двадцать верст вокруг него не было ни одной живой души, — но все-таки оделся и даже завязал шнурки на старых кроссовках, как будто собирался на прогулку по лесу. После этого он вытащил из-под кровати потертую спортивную сумку „Адидас“, раздернул заедающую „молнию“ и, порывшись внутри, извлек оттуда новенький, купленный на прошлой неделе секундомер в круглом хромированном корпусе. Нажав на выступающую сверху кнопку с продетым в нее кольцом, он немного послушал звонкое стрекотание механизма, похожее на песню механического сверчка, притаившегося в щели за домашним ядерным реактором в футуристическом жилище двадцать третьего века. Загнав сумку обратно под кровать небрежным движением ноги, снова подошел к полке и, не медля, снял с нее пузырек.

В пузырьке был хлороформ».

Александр задумался, не зная, стоит ли упоминать о том, откуда взялся хлороформ, а потом решил, что да, стоит. Потому что в теперешней жизни обыкновенному законопослушному обывателю вовсе не так просто раздобыть хотя бы пару таблеток димедрола, не говоря уже о хлороформе или, к примеру, мышьяке. И если уж он решил написать по-настоящему правдивый рассказ, пренебрегать деталями не следует. Именно мелкие, узнаваемые детали заставляют читателя поверить в правдивость текста, почувствовать себя участником событий, происходящих в реальном пространстве и времени…

Тем более что в происхождении склянки с хлороформом не было ничего сверхъестественного. Он украл ее из больницы, где работала Ольга (и Ника), прямо в операционном блоке, пока жена мыла руки после очередной аппендоэктомии, а любовница стояла рядом, держа наготове полотенце и периодически бросая на Александра испуганные взгляды через плечо. Она всегда была ужасной трусихой, эта Ника, и, сталкиваясь с этим, Александр всякий раз удивлялся, как она ухитряется не грохаться в обморок при виде крови. Она была операционной сестрой и часто ассистировала Ольге во время операций. Поначалу эта ситуация — жена и любовница, работающие в одной упряжке, — казалась Александру чреватой большими неприятностями; несколько позже, когда выяснилось, что Ольга либо ничего не замечает, либо не хочет замечать, это стало его забавлять, а к началу третьего года такой жизни необходимость в присутствии жены кивать Нике как посторонней, уже не вызывала ничего, кроме глухого раздражения. Постоянная ложь была обременительна, как прикованное к ногам пушечное ядро, но перестать лгать Александр не мог. Перестать лгать означало бы сделать окончательный выбор, отказаться от одной из своих женщин ради другой, а на это он пока не был способен. Каждая из двоих была дорога ему по-своему, каждую из них он любил и отчаянно ревновал ко всему, что движется, давно привык считать обеих своей неотъемлемой собственностью и не видел никаких причин к тому, чтобы по доброй воле от этой собственности отказываться.

Тут он вспомнил все, что ему вчера наговорила по телефону Ника, и до звона в ушах стиснул зубы. Надо же, какая вышла нелепость…

Впрочем, в данный момент думать ему полагалось не о Нике, а о хлороформе, и он с некоторым усилием заставил себя в деталях припомнить, как увидел в открытом стеклянном шкафчике склянку с надписью «Хлороформ» и как, продолжая весело болтать о каких-то пустяках, протянул руку, взял склянку и опустил ее в карман пиджака, толком даже не представляя, зачем это делает. В тот момент это казалось ему началом веселой шутки, какого-то невинного розыгрыша, до которых он был великим охотником и которые Ольга, да и не она одна, считала не такими уж веселыми и невинными. Даже Ника однажды сказала, что у него странное чувство юмора, на что он, помнится, ответил, что лучше странное чувство юмора, чем совсем никакого…

Короче говоря, в тот момент ему просто было любопытно, хватятся они своего хлороформа или не хватятся. Они не хватились; потом у них с Ольгой как-то вдруг возник спор, куда пойти ужинать, и за этим спором он совсем позабыл об украденной склянке, а когда вспомнил, вынимать ее из кармана было поздно: момент, когда это можно было превратить в шутку, остался далеко позади. Ольга на него дулась, и ему не хотелось усугублять ситуацию, признаваясь в бесцельной и, по большому счету, довольно глупой выходке. Потом у него вдруг разыгралась фантазия: он представил, как они с Ольгой возвращаются домой, он подходит к ней, все еще продолжающей дуться, со спины и прижимает к ее лицу обильно смоченный хлороформом платок. Она бьется, пытаясь вырваться, испуганно мычит, а потом перестает сопротивляться, и он берет ее, бесчувственную, на руки и несет в спальню…

Вот об этом писать, пожалуй, не стоило, тем более что осуществить свою фантазию он так и не отважился. Пузырек с хлороформом долго болтался дома, перекладываемый из одного тайника в другой, пока Александру это не надоело и он не увез дурацкую склянку в загородный дом. Кстати, он до сих пор не понимал, почему привез ее сюда, а не выбросил в мусоропровод. Неужели замысел как заноза уже тогда сидел у него в подсознании?

Подумав, он решил обойтись без лишних подробностей: описание кражи хлороформа получилось бы чересчур длинным и, главное, не имеющим никакого отношения к сюжету задуманного рассказа. Он хотел написать о человеке — неглупом, тонком и, по большому счету, очень неплохом, — совершающем убийство на почве ревности, и рассказ о глупой неудавшейся шутке нарушил бы цельность создаваемого образа. Если написать все как надо, можно заставить читателя хотя бы отчасти сопереживать убийце; но если убийца при этом еще и дурак, сочувствовать ему никто не станет. Ведь что такое сопереживание? Человек замечает в характере героя сходство со своим собственным характером и думает: да, я бы тоже так смог, если бы очень захотел. А если герой обнаруживает явные признаки глупости, читатель от него подсознательно отталкивается, — опять же, потому, что видит в герое себя и не хочет выглядеть дураком даже в собственных глазах (хотя в глазах окружающих он, как правило, именно так и выглядит).