Владимир Митыпов - Геологическая поэма

• Название: Геологическая поэма
• Автор: Владимир Митыпов
• Издательство: Издательство «Современник»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Владимир Митыпов — известный бурятский прозаик, пишет на русском языке. Его творчество знакомо читателям по повестям «Ступени совершенства», «Зеленое безумие земли», романам «Долина бессмертников», вышедшим в 1975 году в «Современнике», и «Инспектор Золотой тайги».

Герой романа В. Митыпова, молодой геолог Валентин Мирсанов, убежден, что для открытия новых крупных месторождений в Восточной Сибири и Забайкалье необходимо по-новому взглянуть на жизнь земных недр. Отстаивая свои взгляды, он проявляет лучшие черты людей своего поколения: увлеченность делом, дерзость ума, человеческую и профессиональную честность.

В романе отражена преемственность поколений в нашем обществе: все лучшее, благороднейшее, что достигнуто отцами, бережно передается сыновьям.

---

После еды, не мешкая, принялись устраиваться на ночь. Палатку решили не ставить — комары не досаждали, дождя не предвиделось. С наветренной стороны костра расстелили брезент, раскатали мешки, надули матрасы. Раздеваясь, Валентин спросил у Романа:

— Как ты? Подряд три дня в седле наверно, трудно с непривычки.

Роман пренебрежительно махнул рукой.

— Пшено это, Валя! Конь везет, а ты сидишь — все дела. — Он помолчал и спросил уже другим, серьезным телом — Так ты думаешь, он предчувствовал?

— Кто? — не понял Валентин.

— Этот твой вертолетчик. Мне показалось, у тебя что-то такое было в подтексте, а?

Валентин ответил не сразу. Аккуратно свернув одежду, он сложил ее под голову, залез в мешок и только после этого сказал:

— Не было ни в под, ни в над… Я думаю, ему надо было просто вовремя уйти. Страх притягивает беду. Не зря сказано: смелого пуля боится.

— Погоди, ты же сам назвал его смелым…

— Я говорил — мужественный, а не смелый. Это разные вещи. Смелый, он вообще не ведает сомнений.

— Ид-дешь ты пляшешь со своим психоанализом! Фрейд нашелся.

— Ладно, засыпаем!

— Давай.

Замолчали. Гриша уже сладко похрапывал. Валежины, уложенные в огонь по-таежному сомкнутыми концами на толстую поперечину, горели несильно, замедленно и устойчиво.

Лежа на боку, Валентин глядел на Кавокту, хорошо видную сквозь просветы кустарника. Река шла с ровным негромким гулом, в котором, однако, явственно различались журчание, и рокот, и плеск, и взбулькиванье. Переливчато мерцающая слюдяным блеском поверхность ее была неуловимо черна возможно, по контрасту с ночной белизной прибрежных отмелей, с пенными бурунами на перекате. Над дальней косой чуть угадывалась призрачная дымка, и даже не дымка, а лунный свет, который от речной прохлады вроде бы сгустился в голубоватый легкий туман. Ночь и луна преобразили лес деревья по берегам стояли не по-дневному сомкнуто, отрешенно застыв, их хвойные одеяния отливали прохладной голубичной сизостью. Островки кустарника издали казались бархатисто-белесыми, вроде вербных шариков. На травянистых полянах словно лежал иней.

Против ожидания, сон не приходил. Давно приучивший себя засыпать по желанию, Валентин ощущал чувство досады и недоумения. Неужели его до такой степени растревожил предстоящий маршрут с Романом? Или все это воспоминание о том едва знакомом вертолетчике? Вздохнув, он повернулся на спину.

— Не спишь? — послышался ничуть не сонный голос москвича.

— Нет.

— Я тоже. Слушай, ночь-то какая, а? Море удовольствия! Леший бродит, русалка на ветвях висит…

Валентин фыркнул.

— Чего смеешься? Я ведь и в школе когда-то учился, не только в институте… — Роман завозился, устраиваясь поудобнее в мешке, проворчал — Дерсу Узала-то наш, а? Храпит себе, как овцебык… даже завидно… — Чиркнул спичкой, закуривая. — Не думал в этом году попасть в поле, — продолжал он минуту спустя. — Не до поля было. Стрелец монографию кончает, помогать ему надо. И своя диссертация… ну, правда, чернуху я слепил…

— Какую чернуху? — нерешительно спросил Валентин — лихая Романова лексика действовала на него обескураживающе — он начинал чувствовать себя безнадежно отсталым провинциалом.

— Ну, набросок, допустим, черновой вариант… Слушай, что я хотел спросить: как ты Стрельца обработал, а? Петушиное слово знаешь?

— Какое слово?

— Нет, кроме шуток! — Роман пропустил вопрос мимо ушей. — Часов в шесть утра возникает у меня в номере — мы рядом жили в гостинице — и выдает: полетишь, говорит, с одним местным геологом, у парня идеи, наверняка вздор, но посмотреть надо, это наш долг. А я спросонья сразу не врубился и говорю: «Простите, шеф, какой смысл лететь, если вздор?..» На столе у меня лежали сигареты — так он берет и закуривает, а ведь лет десять назад завязал. Тут уж я начал догонять: невероятный случай, у шефа сбой! Пардон за извинение, я пас, я молчу. Он тупо смотрит в окно и тоже молчит. Ну, полный завал!

— Тебя что удивляет? — Валентин беспокойно привстал. — Он же ясно сказал: долг.

— Долг-то долг… — Роман непонятно хмыкнул. — Но у Стрельца главное в науке — целесообразность, сечешь?

Валентин глядел на него, выжидательно молчал. Роман сделал подряд две-три затяжки и, приподнявшись, швырнул окурок в костер.

— Так и ушел, ничего не сказав… — Он вздохнул, залез поглубже в мешок. — Сложный человек. Неоднозначный. В отделе у него демократия. Без трепа, работать с ним легко. Свобода слова: «Шеф, тут вы не правы!.. Шеф, вы меня удивляете!» — ну, и прочее в этом духе. Знаешь, как оно от физиков пошло. Стиль. Лыжи, теннис. Полуспортивная одежда. В проруби купается. На работе может возникнуть в кедах. Зимой без шапки ходит — волосы у него красивые, и он это понимает. Свой в дугу, но… — Роман издал легкий смешок. — Один на этом так опарафинился! Кандидат, толковый парень. С год только и успел поработать, потом его «ушли». Остроумие подвело. Стрельца избрали член-корром, а подхалимы, сам знаешь, везде есть, они с того дня и завели бодягу: чуть чего — ах, наш академик, наш академик!.. Стрельцу эти визги вроде бы до поясницы, шутит себе: теперь, говорит, альпинизмом займусь. А этот друг, сильно остроумный, однажды взял и выдал, что между академиком и член-корром столько же общего, как между отдыхом и заслуженным отдыхом. Море удовольствия!.. Через полгода фрайер загремел в полный рост. Как говорится, позвольте вам выйти вон.

— Неужели Стрелецкий… — раздумчиво начал Валентин, но Роман живо перебил его.

— Абзац! — решительно заявил он. — Станет он мараться, кушать кого-то. Парень не вписался в созвездие Стрельца, и вся любовь. Хана подкралась незаметно.

— Созвездие? — несколько ошарашенно спросил Валентин, в то же время остро досадуя, что вынужден все время задавать вопросы, вроде недоумка.

Роман хихикнул. — Это в институте так прозвали наш отдел… Зевнув, он умолк. Некоторое время лежал, тихо посапывал, потом вдруг легонько всхрапнул.

— «Готов! — подумал Валентин. — Надо и мне — что-то заболтались мы». Он глянул на часы — на зеленовато светящемся циферблате было уже без малого два. В ногах лениво потрескивал костер, тусклое пламя изредка пыталось взметнуться, но тут же сникало обессиленно. Где-то рядом тоненько ныли невидимые в темноте комары. Ночь словно бы загустела, стала глуше, и звезды выглядели по-особенному яркими, крупными. «Созвездие Стрельца, — подумалось Валентину. — Вот как они живут в столицах…»

Он лежал на спине, устремив взгляд почти в зенит. Мириадами светил пылала бездна. Звезды большие, малые, мельчайшая звездная пыль, проступающая на самом пределе зрения… Непроницаемо-черные провалы… Млечный Путь, словно бледный газовый шарф… Валентин продолжал вглядываться, незаметно весь уходя в зрение, и в какой-то момент чувство пространства и реальности ускользнуло от него — он ощутил, что парит лицом вниз над этой невероятной бездной, глядит на нее с огромной высоты, и земной шар невесомо покоится у него на спине… Затем исчезло чувство тела, остались лишь глаза и мозг — глаза, бессильные охватить, и мозг, бессильный постигнуть…

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы прийти в себя. Это ночное колдовство небосвода он испытывал на себе и раньше, однако сегодня оно вызвало неожиданную мысль. Ему вдруг подумалось, что астрономы — это своего рода палеонтологи звездного мира: те крохотные лучи, те кванты света, которые они с великим трудом ловят в объективы телескопов, начинали свое путешествие к Земле в эпоху мамонтов, динозавров или вообще на заре времен, когда в водах девственного океана впервые зашевелилось что-то живое.

Костер угасал, обмахивая замирающими сполохами ближние кусты. Луна, клонясь к земле, уже заметно переместилась к западу. Все так же рокочуще шумела неутомимая Кавокта.

«К черту все, спать, спать!» — приказал себе Валентин и закрыл глаза.

Он уже начал засыпать, когда неожиданно громко и совсем, казалось, рядом брякнуло ботало, послышались прыжки, тяжелые, затрудненные, с долгими паузами. «Лошади, — сквозь сон подумал Валентин; мысли путались. — Под луной… На заре времен… Лунными ночами третичного периода… Наверно, чудесные были тогда ночи. Невероятные… И это уже не вернется. И с Томиком мы бродили лунными ночами, но только зимой… лунными ночами четвертичного периода…

Не бродить уж нам ночами.
Хоть душа любви полна
И по-прежнему лучами
Серебрит простор луна…»

11

Роман шел трудно, поскольку для него это был, по существу, первый настоящий маршрут в нынешнем году. Валентин понимал и не торопил его. Однако, поднимаясь на водораздел, он как-то, сам того не желая, постоянно оказывался далеко впереди. Сначала он останавливался, ждал, а потом решил, что Роману будет легче без такого молчаливого понукания, и перешел на свой обычный темп.