Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...

• Название: За Сибирью солнце всходит...
• Автор: Иван Яган
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В новую книгу курганского писателя Ивана Ягана вошли повести, увидевшие свет в Южно-Уральском книжном издательстве.

Повесть, давшая название сборнику, рассказывает о сложных и драматических судьбах нескольких поколений украинских переселенцев в Сибири. Ее герои — честные и работящие люди, умеющие свято хранить чистоту родственных и семейных традиций, ревниво оберегающие чувство братства.

Чистые в нравственном отношении люди — герои и двух других повестей сборника.

---

Слушаю Рудаева и кажется, что Иван Петрович рассказывает сказку о современном Левше. Уж больно неправдоподобная история: двое рабочих сделали лучше и быстрей то, что не смогли сделать несколько инженеров специального отдела. Рудаев заметил мое сомнение.

— Вам не верится, вижу. Вот мы сейчас спустимся в цех, покажу вам тот стенд.

— И все-таки мне кажется, Иван Петрович, вы преувеличиваете способности Гребнева и принижаете возможности и знания конструкторов отдела механизации.

— Ничего подобного! Разве я вам сказал, что Гребнев изобрел электронно-вычислительную машину? Стенд-то ведь очень прост. Конструкторы его не смогли сделать быстро потому, что не чувствовали и не понимали, как срочно он нужен цеху. Может быть, действительно у них были другие дела, поважнее. А таким компактным у Гребнева стенд получился потому, что Сан Саныч опять-таки лучше конструкторов представил назначение приспособления. Он собственными ладонями гладил каждую деталь картера, уяснял, что к чему. Потому, что уже видел и делал подобное. Скажем, в магазине примеряешь на собственную ногу ботинки, так проверяешь все: не жмут ли, теплы ли, удобны, какова цена? Самому ведь носить. Так относится к работе Гребнев. А конструктора действовали именно без такой «примерки». Для них главное — не просчитаться, чтобы в буквальном смысле сошлись концы с концами. Но это холодная работа, без заботы об уютности, что ли, будущего детища... И потом, Гребнев никогда не стесняется прибегать к помощи конструкторов, а они, к сожалению, частенько пренебрегают советом рабочего. А рабочий сегодня, даже без диплома, — это уже половина инженера плюс огромный практический опыт... Так вот, те люди, которые принимают за рационализацию самые примитивные, усовершенствования лишь бы автором был рабочий, лишь бы была «массовость», не только недооценивают возможности современного рабочего, но и оскорбляют это звание, развращают некоторых дармовой копейкой. Так я считаю. Да вы это сами уже знаете. Я же интересуюсь работой комиссии парткома. А теперь пойдемте, покажу вам стенд...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Рабочий день в редакции обычно начинается весело, хотя бывают исключения. Голубевой почему-то очень нравится, если работники редакции приходят на работу чуть позже ее — минуты на две-три. В таких случаях она встречает входящих улыбкой и взглядом, полным материнской снисходительности. Ей приятно, что ли, чувствовать себя руководителем-либералом; она иногда прямо говорит: «У нас работа творческая, нам нельзя «от» и «до», «от звонка до звонка». Правда, на практике получается так, что Вениаму и мне приходится нередко работать по нескольку часов и после «звонка»: обрабатывать собранный материал: письма, присутствовать на заседаниях парткома, завкома, на активах... Но и оттого уже легче, что у редактора верный подход к творческой работе.

Если случается, что Голубева приходит на работу позже других, она становится обиженной и даже раздраженной. Снимет плащ и шляпу, повесит на вешалку, молча пройдет к своему столу и только тогда скупо произнесет: «Здравствуйте». Поправляя прическу, смотрит в зеркальце. Мы с Вениамом в это время просматриваем свежие газеты, купленные на вокзале. И вот редактор-либерал говорит, обращаясь ко мне:

— Вам что, делать нечего, Андрей Петрович? Газеты надо читать дома, а не на работе. Кончайте и идите по цехам, в номер не хватает материала...

— Как не хватает? По-моему, даже с избытком вчера было.

— То, что вы сделали, пойдет не все...

Вениаму Голубева не осмеливается делать таких замечаний, но само собой понятно: замечание в мой адрес касается и Шустова. Мы складываем газеты, берем блокноты и идем по цехам.

Вообще Голубева — человек сложный, А вернее сказать, не сложившийся. В ее характере нет ничего устоявшегося, постоянного. От беспощадной угрозы из ее уст до беспомощных слез из ее глаз — времени одна минута. Так же кратко время между ее искренним смехом и глубокой задумчивостью. Даже в одежде Анны Иосифовны есть что-то соответствующее характеру. Ни с того ни с сего она вдруг в жаркую летнюю пору может надеть теплые чулки или гетры, а зимой явиться в редакцию в осенней шляпке.

Мы с Шустовым стараемся делать так, чтобы веселых начал в работе было побольше — приходим в редакцию на две-три минуты позже Голубевой. Тогда начинается примерно такой разговор. Голубева:

— Что-то у вас, Вениам, сегодня вид усталый? Не выспались? Наверное, опять стишки писали...

— Да, не выспался. Соседи над нами по какому-то поводу гуляли всю ночь. Не дали спать.

— Вы знаете, — подхватывает тему Анна Иосифовна, — у нас ведь тоже крупнопанельный. Слышимость — ужас! Все слышно, что говорят.

— У нас разговора не слышно, но когда топают — слышно, — продолжает Вениам.

— А вы попробуйте с кружкой послушать. Не пробовали? Все, даже шепот можно услышать.

— Как — с кружкой?

— Приставьте железную кружку к стене, ухо приложите ко дну — все слышно. У меня соседка продавцом в продовольственном работает, так я слышу, как она хвалится мужу своими махинациями, как обвешивает, как пересортицей занимается, сколько приработка каждый день. Ох и жулье! Я уж все их способы изучила. Вам, Вениам, как будущему писателю, не мешало бы записать несколько способов, какими пользуются продавцы. Пригодится когда-нибудь.

Мне обидно, что Голубева каждый раз называет Вениама «будущим писателем». Обидно потому, что Шустов уже писатель.

— Да, Вениам, неплохо бы записать в блокнот и способ подслушивания, который изобрела Анна Иосифовна, — не выдерживаю я.

— И вовсе не я его изобрела... А вы, Андрей Петрович, только и можете язвить.

Придет время и Голубева обязательно отомстит мне за дерзость. Однажды она лукаво улыбнется и спросит, спросит с улыбкой:

— Андрей Петрович, вы какой размер обуви носите?

— Тридцать девятый.

— Надо же! У меня племяннику четырнадцать лет, а он уже сорок второй носит. Ну и ножка у вас! Прямо детская...

— Ну, наверняка, ваш племянник дурак.

— Это почему?

— Потому, что вам нечего в нем похвалить, кроме огромной ноги. А бабушка моя всегда говорила: «Ну и нога! Как у того дурня».

— Хамство, больше ничего, — обрывает разговор Голубева. Она берет бумагу, начинает усердно что-то писать. Пишет долго и старательно. Все умолкают, слышен только скрип перьев.

Когда Голубева уходит на обед, Вениам, улыбаясь, говорит мне:

— Вы обрадовались, думали, Анна Иосифовна хоть раз за месяц напишет передовицу или отчет с диспетчерского совещания? Знаете, что она писала?

— Нет.

— Она обводила буквы во вчерашнем приказе директора завода о подготовке цехов к зиме. Я проходил мимо к окну, воды напиться из графина, и нечаянно глянул на ее стол. Честное слово, каждую букву обводила...

— И то работа...

На Голубеву нельзя сердиться, потому что она сама быстро отходит. После самой серьезной размолвки на следующий день ведет себя так, как будто вчера ничего и не было. Может завести разговор о новом кинофильме, предложить коллективный поход куда-нибудь: в театр, в кино или на учебный полигон ДОСААФ. Планер — старая болезнь Анны Иосифовны. Сама она уже не летает из-за возраста, но в обкоме ДОСААФ ей поручают шефствовать над молодыми планеристами. Однажды Голубева уломала меня, и я согласился съездить посмотреть, как занимаются планеристы

Поехали на электричке, а от станции к полигону шли пешком. В городе спортсмены договорились с досаафовским мотоциклистом, что он приедет на полигон, чтобы с помощью мотоцикла запускать планер в воздух.

Ждали-ждали мотоциклиста, но его не было. Уже за полдень перевалило, на небе кучевые облачка появились. Самая подходящая погода: при кучевых облаках создаются сильные восходящие потоки, планер легко и высоко может подняться в небо. Всю эту теорию я узнал от Анны Иосифовны. Но мотоциклиста нет.

Правда, есть другой способ запуска планера — при помощи резинового каната. Но натянуть его до нужного предела могут разве десять крепких мужиков, а среди планеристов было двое мужчин — я и тренер, да и мы не из силачей. Остальные — женщины и девушки. Попытались было тянуть резиновый канат, но от стопора до планера даже наполовину не растянули. А день уходит, убывает.

— Есть идея! — хлопнул себя ладонью по лбу тренер и весь радостно засветился. Все-таки мужчина, и перед дамами оказаться бессильным ему не хотелось. Он вперил взгляд в горизонт

— Вы видите, вон там наше спасение ходит! Женщины посмотрели на горизонт, но там ничего, кроме колхозного стада коров.

— Вы стадо видите?

— Видим..

— Это и есть наше спасение...

Коровы паслись в километре от полигона. Инструктор, сказав «Девочки, я пошел», направился в сторону стада. Вскоре к полигону подошли инструктор и пастух, который, ухмыляясь, вел за собой на веревке здоровенного бугая. Бык был огромный, как слон, спокойный и покорный, как теленок. Его подвели к стопору. Из веревок сделали что-то вроде шлеи, надели быку на шею. Две веревки протянули по бокам, получились как бы постромки. Их связали на бычьем заду, затем к ним прицепили конец резинового каната. У всех поднялось настроение, никто не сомневался, что бык растянет резину. В нем было не меньше десяти лошадиных сил.