Салман Рушди - Сатанинские стихи

• Название: Сатанинские стихи
• Автор: Салман Рушди
• Жанр: Современная проза

«Сатанинские стихи» — скандально известный четвёртый роман британского писателя индийского происхождения Салмана Рушди, изданный в 1988 году. Роман написан в жанре магического реализма. Основная тема романа — это эмигранты и эмиграция, невозможность ассимиляции в новой культуре, неизбежность возвращения к корням. Роман запрещен во многих странах. В 1989 году, Аятолла Хомейни приговорил Салмана Рушди к смерти за «Сатанинские стихи». Приговор остается в силе по сей день.

---

Это был танец, во время которого некий Хуан Хулио, прозванный Стервятником из-за своей мертвецкой внешности, выпил слишком много и оскорбил честь Ауроры дель Соль, и не останавливался, пока у Мартина не осталось выбора, кроме как драться, эй, Мартин, чего тебе так нравится трахать эту, мне она показалась несколько холодноватой. «Давай-ка отойдём от танцующих», — сказал Мартин, и в темноте, высвечиваемые волшебными огнями, мелькающими в листве деревьев вокруг танцпола, двое мужчин оборачивали пончо{429} вокруг предплечий, вытаскивали ножи, кружились, сражались. Хуан умирал. Мартин де ла Круз поднимал шляпу мертвеца и бросал её в ноги Ауроры дель Соль. Та брала шляпу и, осмотрев, уходила.

Восьмидесятидевятилетняя Роза Диамант в длинном серебряном платье, при ножнах, с мундштуком в облачённой в перчатку руке и в серебряном тюрбане на голове пила джин-энд-син{430} из зелёной рюмки и рассказывала дивные преданья старины{431}.

— Я хочу танцевать, — объявила она вдруг. — Это мой день рождения, а я ещё не танцевала.

*

Напряжение той ночи, когда Роза и Джабраил танцевали до рассвета, оказалось слишком большим для старой леди, рухнувшей на следующий день в постель в глубокой лихорадке, породившей ещё более бредовые видения: Джабраил видел Мартина де ла Круза и Аурору дель Соль, танцующих фламенко{432} на черепичной остроконечной крыше Диамантового дома, и перонисты в белых костюмах стояли на лодочном домике, призывая пеонов к светлому будущему: «Под Пероном эти земли будут экспроприированы и распределены среди народа. Британские железные дороги также станут собственностью государства. Долой их, этих бандитов, эти пиратов…» Гипсовый бюст Генри Диаманта висел в воздухе, наблюдая эту сцену, и белокостюмный агитатор направил на него палец и кричал: Вот он, ваш угнетатель; это ваш враг. Живот Джабраила болел столь ужасно, что он опасался за свою жизнь, но в то самое время, когда его рациональное сознание рассматривало возможность язвы или аппендицита, остальная часть его мозга шептала правду, которая заключалась в том, что он держался в заключении и управлялся силой Розиного желания, точно так же, как ангел Джабраил был обязан говорить, принуждаемый потребностями Пророка, Махунда.

— Она умирает, — понял он. — Скоро и мне уходить.

Извивающаяся на кровати во власти лихорадки Роза Диамант бормотала о яде омбу и враждебном отношении своего соседа, доктора Бабингтона, спросившего Генри: Ваша жена, кажется, достаточно тиха для пасторальной жизни? — и давшего ей (как презент к выздоровлению от тифа) копию счетов Америго Веспуччи{433} за его путешествия. «Конечно, этот человек был известный фантазёр, — улыбнулся Бабингтон, — но фантазия может быть сильнее фактов; в конце концов, его именем названы континенты». По мере того, как она слабела, она всё более вливала оставшиеся силы в свой собственный сон об Аргентине, и Джабраилов пуп чувствовал, что объят огнём. Он лежал, вжавшись в кресло у её кровати, и видения умножались час от часу. Музыка свирели заполнила воздух, и, самый замечательный из всех, маленький белый остров появился прямо возле берега, прорезывающий волны подобно плоту; он был бел, как снег, прямо к белому песку склонялись сбитые в кучки альбиносные деревца, которые были белыми, мелово-белыми, бумажно-белыми, до самых кончиков своих листьев.

После появления белого острова Джабраила одолела глубокая летаргия. Свалившись в кресло в спальне умирающей женщины и смежив веки, он чувствовал увеличение веса своего тела, пока всякое движение не сделалось невозможным. Тогда он оказался в другой спальне, в обтягивающих чёрных брюках, с серебряными клёпками на голенях и тяжёлой серебряной пряжкой на талии. Вы посылали за мной, Дон Энрико, говорил он мягкому, тяжёлому мужчине, с лицом, как у белого гипсового бюста; но он-то знал, кто просил за него, и не сводил глаз с её лица, даже когда увидел румянец, поднимающийся от белой оборки вокруг её шеи.

Генри Диамант не позволил властям вмешиваться в дело Мартина де ла Круза, эти люди — моя ответственность, сказал он Розе, это — вопрос чести. Вместо этого он стал всё более демонстрировать своё неизменное доверие убийце, де ла Крузу: в частности, сделав его капитаном эстансийской команды поло{434}. Но в действительности Дон Энрико вовсе не оставался тем же, что до убийства Стервятника Мартином. Он становился всё более вялым, истощённым, потерял интерес даже к птицам. Что-то сломалось в Лос-Аламосе, сперва неощутимо, затем всё более очевидно. Люди в белых костюмах вернулись и не прогонялись. Когда Розу Диамант поразил сыпной тиф, многие в эстансии усмотрели в этом аллегорию падения прежнего порядка.

Что я здесь делаю, думал Джабраил в большой тревоге, стоя перед Доном Энрико в кабинете владельца ранчо, пока Донна Роза краснела на заднем плане, это чьё-то чужое место. «Я очень полагаюсь на вас, — говорил Генри: не по-английски, но Джабраил всё прекрасно понимал. — Моя жена должна предпринять моторный тур для своего выздоровления, и вы должны сопровождать… Обязательства в Лос-Аламосе удерживают меня от дороги». Теперь я должен говорить, что сказать, но когда рот его открылся, появились чужие слова, это для меня дело чести, Дон Энрико, щелчок каблуков, разворот, выход.

Роза Диамант в своей восьмидесятидевятилетней слабости погрузилась в грёзы об истории камней, которые хранила она более половины века, и Джабраил был на лошади позади её «испано-сюизы»{435}, проносясь от эстансии к эстансии, сквозь арайя новые{436} леса, под высокими кордильерами{437}, достигая гротескных ферм, построенных в стиле шотландских замков или индийских дворцов, посещая земли господина Кадвалладера Эванса (каждая из жён его была вполне счастлива тем, что ей досталась лишь одна ночь супружеского долга раз в неделю), и территорию печально известного МакСуина, очарованного идеями, прибывшими в Аргентину из Германии, и на флагштоке его эстансии взвился красный флаг, в сердце которого танцевала чёрная свастика в белом круге. Именно на эстансии МакСуина они натолкнулись на лагуну, и Роза впервые увидела белый остров своей судьбы и настояла на том, чтобы сплавать туда на лодке и перекусить на пикнике без сопровождения девицы и шофёра, взяв только Мартина де ла Круза, чтобы тот мог грести и расстилать алую ткань на белый песок и обслуживать её с мясом и вином.

Как бело — как снег, и как красно — как кровь, и как черно{438} — как эбен{439}. Как откинулась она в чёрной юбке и белой блузе, лёжа на алом, расстеленном по белом, пока он (тоже в чёрном и белом) наполнял красным вином стакан в её руке, облачённой в белую перчатку, — и затем, к своему собственному удивлению, гром и молнии, как ухватил он её за руку и принялся целовать, — что-то случилось, сцена смазалась, и в одну минуту они возлежали на алой ткани, катаясь по всей её длине так, что все сыры и холодные закуски и салаты и паштеты были сокрушены под натиском их желания, а когда они вернулись к своей «испано-сюизе», было невозможно что-либо скрыть от шофёра или девицы из-за пятен еды на всей их одежде, — тогда как в другую минуту она отстранялась от него, не безжалостно, но печально, отдёргивая руку и делая еле заметный знак головой, нет, и он вставал, кланялся, отступал, оставляя её честь и обед нетронутыми, — эти две возможности продолжали чередоваться в сознании Розы, лежащей при смерти в постели — она-сделала-она-не-сделала, творилась раз за разом последняя версия истории её жизни — и неспособной решить, какой истины она желает.

*

«Я схожу с ума, — думал Джабраил. — Она умирает, но я теряю разум». Луна поднималась, и дыхание Розы было единственным звуком в комнате: храп при вдохе и тяжёлый, с тихим похрюкиванием, выдох. Джабраил попытался встать со стула и обнаружил, что не может. Даже в этих интервалах между видениями его тело оставалось невыносимо тяжёлым. Как будто валун водрузили ему на грудь. И образы, прибывая, оставались спутанными, и в один момент он был на сеновале в Лос-Аламосе, занимаясь любовью с нею, пока она мурлыкала его имя, раз за разом, Мартин Крест, — а в следующий миг она игнорировала его средь бела дня под бдительным взглядом некой Ауроры дель Соль, — так что не было никакой возможности отличить желаемое от действительного или беспристрастные реконструкции от конфессиональных истин, — ибо даже на смертном одре Роза Диамант не знала, как рассматривать эти истории.

Лунный свет струился в комнату. Он бил в лицо Розы и, казалось, просачивался прямо сквозь неё, и в самом деле Джабраил мог различить ажурную вышивку на её наволочке. Затем он увидел Дона Энрико и его друга, пуританского и неодобрительного доктора Бабингтона, стоящими на балконе: столь явственно, как только можно было пожелать. Ему пришло в голову, что видения растут в своей чёткости по мере того, как Роза становится всё более и более слабой: исчезая сама, она, можно сказать, меняется местами с призраками. Ещё он понял, что от этого зависели и другие симптомы: его боли в животе, его каменная тяжелость, — и он испугался за свою собственную жизнь тоже.