Салман Рушди - Сатанинские стихи

• Название: Сатанинские стихи
• Автор: Салман Рушди
• Жанр: Современная проза

«Сатанинские стихи» — скандально известный четвёртый роман британского писателя индийского происхождения Салмана Рушди, изданный в 1988 году. Роман написан в жанре магического реализма. Основная тема романа — это эмигранты и эмиграция, невозможность ассимиляции в новой культуре, неизбежность возвращения к корням. Роман запрещен во многих странах. В 1989 году, Аятолла Хомейни приговорил Салмана Рушди к смерти за «Сатанинские стихи». Приговор остается в силе по сей день.

---

Плюс вот что: они вошли в город демонов, где в любой момент могло что-нибудь случиться; ваши окна могли разбить среди ночи без какой-либо причины; вас могли ударить на улице невидимые руки; в магазинах вы слышали такое сквернословие, от которого уши сворачивались в трубочку, но, стоило вам обернуться в направлении звука, вы видели только пустой воздух и улыбающиеся лица; и каждый день вы слышали об этом мальчике, о той девочке, побитых привидениями.

Да, земля призрачных демонов; этим всё объясняется; лучше всего останьтесь дома, не выходите чаще, чем для отправки письма на почту, останьтесь, заприте дверь, прочитайте свои молитвы, и гоблины (возможно) оставят вас в покое.

Причины поражения? Баба, да кто ж их сосчитает? Мало того, что она была женой лавочника и рабом кухни, но даже на самых близких людей нельзя было положиться; — были мужчины (о которых она думала как о приличных людях, шарифах), дающие телефонные разводы своим домашним жёнам и сбегающие с какой-нибудь женщиной-харамзади[131], и девушки, убитые за приданое{701} (кое-какие вещи можно было перевозить через иностранную таможню без налога); — и хуже всего, яд этого дьявольского острова заразил её маленьких дочек, которые, повзрослев, отказались говорить на родном языке: несмотря даже на то, что они прекрасно понимали каждое слово, они сделали это только для того, чтобы ранить; и ещё Мишала зачем-то остригла свои волосы и раскрасилась всеми цветами радуги; и каждый день — борьба, ссора, неповиновение, — и хуже всего, ничего нового не было в её жалобах, только то, что и у прочих женщин вроде неё, ибо теперь она перестала быть только единственной, только самой собой, только Хинд — женой учителя Суфьяна; она погрузилась в анонимность, бесхарактерное множество, став просто одной-из-прочих-женщин-вроде-неё. Таков урок истории: ничто не остаётся женщинам-вроде-неё, кроме страданий, памяти и смерти.

Вот что она делала: дабы забыть о слабости своего мужа, она обращалась с ним обычно подобно царице, подобно владычице морской, ибо в потерянном мире Хинд её слава покоилась в его; дабы забыть о существовании призраков за пределами кафе, она оставалась в закрытом помещении, отсылая других за кухонной провизией и домашними надобностями, а также на бесконечную охоту за бенгальским и индийским кино на видео, посредством чего (наряду с постоянно увеличивающимся запасом индийских киножурналов) она могла оставаться в контакте с событиями «реального мира», вроде загадочного исчезновения несравненного Джабраила Фаришты и последующего трагического известия о его смерти в авиакатастрофе; и давала некоторый выход своему чувству поражения и истощающего отчаяния, крича на своих дочерей. Старшая из них, дабы наверстать своё, срезала себе волосы и позволяла своим соблазнительно напряжённым соскам выпирать сквозь поношенные рубашки.

Появление дьявола во всей красе — рогатого козлочеловека — оказалось, в свете вышеозначенного, последней или, во всяком случае, предпоследний каплей.

*

Обитатели Шаандаара собрались в вечерней кухонке на импровизированную кризисную конференцию. Пока Хинд метала проклятия в куриный суп, Суфьян усадил Чамчу за столиком, снабжённым, бедняге на потребу, алюминиевым стулом с синим пластмассовым сиденьем, и начал ночное слушание. Теории Ламарка, рад я сообщить, цитировались ссыльным школьным учителем, вещающим своим лучшим дидактическим тоном. Когда Нервин повторил сомнительную историю падения Чамчи с неба (сам главный герой был слишком погружён в куриный суп и страдания, чтобы говорить за себя), Суфьян, посасывая зуб, сослался на последнее издание «Происхождения видов»{702}.

— В котором даже великий Чарлз принимал понятие мутации в чрезвычайных обстоятельствах, гарантирующее выживание вида; что с того, что его последователи — всегда более дарвинисты, чем собственно люди! — посмертно аннулировали эту ламаркистскую ересь, настаивая на естественном отборе и только; — однако, вынужден признать, эта теория не распространяется на выживание отдельного экземпляра, но только на вид в целом; — кроме того, относительно характера мутации, проблема заключается в том, чтобы понять фактическую полезность изменения.

— Па-апа! — Анахита Суфьян, воздевши очи к небесам и обхватив щёки ладонями, прервала его рассуждения. — Хватит. Короче, как он превратился в такого… в такого, — восхищённо, — урода?

На что сам дьявол, оторвавшись от супа, вскричал:

— Нет, я — нет. Я не урод, о нет, конечно, я не такой!

Его голос, казалось, поднимавшийся из непостижимой пучины горя, затронул и встревожил младшую девушку, тут же подскочившую к сидящему и, опрометчиво погладив плечо несчастной бестии, попытавшуюся смягчить реплику своей сестры:

— Конечно же, вы не такой! Простите, конечно же, я не думаю, что вы — урод; просто вы очень похожи на него.

Саладин Чамча разрыдался.

Госпожа Суфьян тем временем устрашилась вида младшей дочери, коснувшейся твари рукой, и, обратясь к своим домашним, облачённым в ночные сорочки, принялась размахивать черпаком и умолять о поддержке:

— Да как же так можно?

— Побойтесь за честь, за безопасность наших крошек!

— Чтобы в моём собственном доме, да такое!..

Мишала Суфьян потеряла терпение:

— Господи Иисусе, мама!

— Иисусе?!{703}

— Думаете, это временное? — обратилась Мишала к Суфьяну и Нервину, вновь повернувшись спиной к шокированной Хинд. — Какая-то разновидность одержимости; может быть, вы сможете устроить экзорцизм{704}?

Знамения, сияния, вурдалаки, кошмары на Улице Вязов{705} постоянно волновали её взор, и её отец, столь же страстный любитель видео, как и какой-нибудь тинэйджер, казалось, принял такую возможность всерьёз.

— В романе «Der Steppenwolf»[132]… — начал он, но Нервин не мог больше терпеть.

— Основным требованием, — объявил он, — нужно принять идеологическое рассмотрение ситуации.

Это заставило всех замолчать.

— Если объективно, — сказал Джоши с лёгкой виноватой улыбкой, — что здесь произошло? А: Неправомерный арест, запугивание, насилие. Два: Нелегальное задержание, неизвестные медицинские эксперименты в больнице, — здесь раздался ропот согласия: воспоминания об интравагинальных осмотрах, скандалах с «Depo-Provera», неправомочных послеродовых стерилизациях и, далее в прошлое, нашумевшем наркодемпинге Третьего мира{706} всплыли в памяти всех присутствующих, имеющих представление о сущности инсинуаций докладчика (ибо то, чему ты веришь, зависит от того, что ты видел: не только зримого, но хотя бы того, к рассмотрению чего ты готов; и, в конце концов, надо ж как-нибудь объяснить рога и копыта!); что-то могло случиться в этом охраняемом медицинском приюте. — И, в-третьих, — продолжал Нервин, — психологическая травма, потеря самоосознания, недееспособность. Мы видели всё это прежде.

Никто не спорил, даже Хинд; были некоторые истины, против которых нельзя было возразить.

— Идеологически, — произнёс Нервин, — я отказываюсь принимать позицию потерпевшего. Несомненно, он потерпел, но мы знаем, что за любое преследование властями частично ответственен и преследуемый; наше пассивное содействие делает возможными такие преступления.

После чего, отчитав собрание за постыдную покорность, он попросил Суфьяна предоставить небольшую, свободную сейчас чердачную комнатку, и Суфьян, в свою очередь, сражённый чувством солидарности и вины, потребовал единственный пенни за аренду. Хинд, правда, твердила: «Теперь я знаю, что мир безумен, раз дьявол становится гостем в моём доме», — но она делала это сквозь зубы, и никто, кроме Мишалы, её старшей дочери, не слышал её бормотаний.

Суфьян, следуя пожеланиям своей младшей дочери, поднялся туда, где Чамча, укутавшись в его одеяло, хлебал огромные количества непревзойдённого Хиндиного йахни с курицей, присел на корточки и обнял несчастного, не перестающего мелко дрожать.

— Здесь для тебя самое лучшее место, — обратился он к Саладину таким тоном, словно разговаривал с дурачком или маленьким ребёнком. — Где ещё ты сможешь исцелить свои раны и восстановить здоровье? Где, как не здесь, с нами, среди своего народа, среди существ своей породы?

Только оставшись в одиночестве своей чердачной комнатушки, из последних сил ответил Саладин Чамча на риторический вопрос Суфьяна.

— Я — не ваш вид, — отчётливо бросил он в ночь. — Вы — не мой народ. Я полжизни потратил на то, чтобы уйти от вас.

*

Сердце у него начало пошаливать, колотиться и останавливаться, будто бы тоже требовало преображения в некую новую, дьявольскую форму, сменив на сложную непредсказуемость барабанных импровизаций{707} свои прежние метрономичные биения. Лёжа без сна в узкой постели, непрестанно дёргаясь, ворочаясь и путаясь оттого рожками в простынях и наволочках, он перенёс возобновление коронарной эксцентричности со своего рода фаталистическим принятием: если всё остальное, то почему бы не это тоже? Бадумбум, — шагало сердце, и тело его сотрясалось. Думбумбадумай о смерти. Смотри, а то ведь я действительно устрою её тебе{708}. Да: это был Ад, именно так. Лондон-Сити, превратившийся в Джаханнам, Геенну, Муспельхейм{709}.