Игорь Фролов - Вертолетчик

• Название: Вертолетчик
• Автор: Игорь Фролов
• Издательство: Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-28909-7

Без вертолетчиков в Афгане не обходилась ни одна боевая операция. Для пехоты огневая поддержка с воздуха — все равно что крыло ангела-хранителя. Автор — вертолетчик, налетавший в небе Афгана свыше 700 часов, — показывает войну с необычного ракурса. Как будто нет крови и ужаса, а только поэзия, любовь и что-то очень смешное, сквозь которое все-таки, если хорошенько присмотреться, проступает трагическое. Сквозь затуманенные тени вертолетных лопастей вырисовывается мозаика человеческих судеб и жизней, исковерканных войной.

---

Партия длится уже несколько часов, никто не идет на ужин. Каждые полчаса соперники выходят на крыльцо перекурить. Половина казармы остается у доски, анализируя позицию, половина вытекает вместе с игроками на улицу под звездное небо. Игроки курят, — сдерживая возбуждение, дружелюбно обмениваются неиспользованными вариантами. Обоих пробирает внутренняя дрожь, смотрят друг на друга мельком, словно невзначай, — они удивлены встречей с достойным противником и похожи на влюбленных в самом начале пути.

Идет эндшпиль, полный тонких маневров. Лейтенант счастлив таким невероятным пониманием позиции — на каждый его ход (он парирует и угрожает одновременно) майор откликается таким же. Закрытая позиция почти не меняется, белые и черные замерли друг против друга как два самурая — передвижения фигур означают всего лишь дыхание позиции, биение двух сердец…

Партия заканчивается глубоко за полночь, когда казарма, не выдержав затянувшейся непонятности, разбредается по койкам и засыпает. Двое доигрывают уже в коридоре на табуретке под тусклой лампочкой. Лейтенантский король все же преграждает путь проходной пешке майора. Ничья.

Звезды бледнеют. Наступает крайнее утро в Союзе.

2

…Это всегда начинается одинаково. Заход на посадку прямо на стоянку, — привычная тряска на снижении, машина по-птичьи приседает в воздухе, касается двумя точками ребристого железа настила, опускает нос, разворачивается на месте, покачиваясь. Как хорошо пахнет! — красным закатом, пылью, горячим железом, керосином, порохом — дыши, дыши, вдруг все опять исчезнет! Быстрым шагом он идет к модулю напрямик, подлезая под колючкой, провисшей меж покосившихся столбов, пересекая вечерний плац между модулями, уже бегом мимо крыльца оружейки… Сколько лет прошло, а здесь ничего не изменилось! Навстречу: «А ты кто?». «Конь в пальто! Ребята, езжайте домой, снова мы работаем!». Сейчас только брошу вещи в свою комнату — и на ужин, наверное, уже все наши собрались!

И от такого счастья — вернулся! — он просыпается и недоуменно таращится в незнакомую темноту — где все, ведь только что… А обратно уже никак не нырнуть — твердость прошлого бетонна. Но если не открывать глаза, можно ненадолго продлить, представляя, что, протянув руку к изголовью, нащупаешь часы с десятком мелодий, одна из которых пиликает сейчас на самых тонких струнах твоей сонной души. Всего четыре утра, но пора вставать. Снова начинается день, который длится уже много лет…

Перед восходом здесь так тихо, что скрежет песка под ногами отдается эхом в дальних горах. Взяв оружие, борттехник, зевая, идет на стоянку. Спотыкаясь в кромешной тьме и матерясь, он нашаривает руками проход в ограждении из колючей проволоки (если промахнуться и войти в колючку, можно повалить весь шаткий ряд столбов, не говоря уже о царапинах и порванном комбезе), двигается правым крюком, чтобы не упасть в невидимый окоп между ним и его машиной. Открывает дверь — нутро вертолета дышит вчерашним жаром — привычным виртуозно-кривым движением ставит стремянку, поднимается в салон. Сзади уже слышны голоса летчиков — АНО быстрей включай, ни хера не видно, где ты там!

Молочно светят плафоны, в черных стеклах отражается кабина. Сумрачный двойник поднимает руки, пальцы привычно пробегают по клавиатуре приборной доски. Машина просыпается: загораются зеленые транспаранты, жужжат насосы, щелкают реле за панелями, еще ночной ветерок задувает в открытые блистера, запах влажной от росы пыли смешивается с сигаретным дымом. Прорвался в спящий эфир гнусавый выкрик речевого информатора, и ударом по тумблеру борттехник оборвал его.

Свист первого двигателя вплетается в гудение турбоагрегата, перекрывает его — лопасти тронулись и заскользили, набирая скорость. Вертолет раскачивается, жуя резину, размах колебаний уже становится опасным, но рев усиливается, лопасти сливаются в стеклянный, огненно очерченный диск, и болтанка сворачивается. Машина лишь мелко дрожит под бешеным вихрем винта, нетерпеливо ожидая приказа. Легкое движение ручки — и она плавно встала на пуанты, загарцевала, звеняще легка, едва касаясь колесами земли.

…Гаснут лампы, и за окнами обнажается серая вода рассвета. Они уходят в столовую, и ненаигравшаяся машина жалобно потрескивает вслед остывающими лопатками турбин. Потерпи, милая, — это всего лишь пробный запуск, пробуждение — после завтрака мы дадим тебе волю.

Огромный ангар летной столовой — три ряда четырехместных столиков, под потолком гудят кондиционеры. Все еще спят, только два экипажа, идущие на свободную охоту, тихо входят в гулкий пустой ангар, как в утренний храм, рассаживаются за два средних столика, повесив автоматы на спинки стульев. Нас мало, и официантки еще не устали, они добры и приветливы, они еще видят наши лица, разговаривают с нами, шутят и смеются, касаясь мягкими ладонями наших плеч и голов. Это не ангар столовой в чужой стране, а утренняя кухня, где мужикам накрывают на стол их теплые со сна любовницы, провожая в дорогу.

— Схожу за чаем — говорит, поднимаясь, борттехник. Сердце его колотится. Он заходит за кулисы и встречает… Но, уворачиваясь от его рук: «Здесь нельзя, увидят, не задерживайся, — вручая чайник и подталкивая к выходу. — После обеда жди…».

Взлетели азимутом на север, прошли над кишлаком. На плоских крышах еще спали люди, — проснувшись от налетевшего грохота, они хватали ожившие одеяла и держали, пока цепкий ветер не улетел дальше. Во дворах метались ослы, вытянув морды трубой и взбрыкивая задними ногами.

Битым стеклом вспыхнула речка, мягко вильнул мелкий каньон, и вертолеты вырвались в пустыню, пуская вскачь трехтысячеголовые табуны своих сил. Они стелились над землей парой гончих, и рядом, не отставая, летели трепещущие голубым шелком тени. Ветер врывался в открытые блистера и гулял по кабине, встающее солнце скачками неслось по изломанной вершине хребта. У подножия гор вилась белая река бетонки — вдруг отклонившись, она выбежала в пустыню и устремилась вперед, к встающим на горизонте скальным воротам. Одиноким жуком полз по дороге цветастый автобус, — завидев летящую навстречу пару, жук прикинулся мертвым, — и, поддаваясь всегдашнему соблазну, вертолеты снизились, прижимаясь к дороге, касаясь бетона шнурами заземления, сравнялись с автобусом в росте и перепрыгнули его по очереди.

Уходя от дороги в пустыню, спросим: разве они летели? Скажем так: земля, тронувшись у горизонта, сливалась под ногами в тугой, головокружительно гудящий пучок песчаных струн (мелькнула басовая булыжника), и только ветер в лицо через осколочную дырку в лобовом стекле, легкая тряска от дисбаланса лопастей да перегрузки на виражах говорили, что это их полет — а иначе сознание не вынесет жуткого движения сорвавшейся с места неуправляемой планеты, водопада земли и неба, который рушился навстречу. А гул двигателей позволяет подобрать любую музыку — только задайте канву мелодии и ритма, и ваш мозг сам соберет из этой бездонной коллекции гармоник все необходимое — конечно же, могучее, классическое — например, заигранный сегодня «Шторм» — но, как понимает автор, тогда двигатели исполняли именно его! Я не удивлюсь, если окажется, что Вивальди вывозил на вертолете сам дьявол — так отчетлив и несомненен звук лопастей, свист уходящих нурсов, и взрывы! Это невероятно! — думает ошеломленный автор, снимая наушники.

А чего стоит слалом между холмов, когда машина скользит змейкой, лопасти рубят воздух у самых склонов, стригут траву и гонят вверх камни. Пока вертолет петляет по распадкам, его можно только услышать, но и звук обманчив, — холмы размножают его, скрывая истинное направление, и если случится встреча, у вертолета будет первый ход и лишний темп. Такие встречи в этих лабиринтах бывали не раз, — из-за поворота прямо в лоб выскакивали люди с оружием, уже встревоженные нарастающим со всех сторон шумом винтов, — выскакивали и столбенели перед ревущим, бликующим стеклами чудовищем, которое неслось на них на высоте их роста, — и так, столбами, не пытаясь поднять оружие, валились ничком, чтобы не получить прямой в голову резиновым кулаком шасси, чтобы не быть размазанными по голубому днищу, как воробьи. Они валились, а борттехник уже стрелял, зная, что иначе пули вопьются в беззащитный тыл машины, и последствия слепоудачного попадания в одно из сухожилий вертолета будут ужасны в безманевренной тесноте холмов (самое легкое: кабина, хрупко и слизисто чмокнув, как брошенное в стену яйцо, с лету врезается в не успевший отпрыгнуть бугор). Интеллигентская привычка не бить в морду первым сошла на нет сразу же после первого удивления — ну ни хера себе, мы же не трогали тебя, урод!

Кстати, о местных жителях. Люди здесь смуглы, красивы и воинственны. Время ползет песчаным барханом, и скучающие племена, чтобы хоть как-то разнообразить свое бытие, иногда нападают друг на друга. Они рады, когда к ним приходит большая война — как большая вода, — это желанный гость в стране вечного покоя. Здесь проявляется весь спектр их души — от гостеприимного радушия до вероломства и фанатичного зверства, от бескорыстного самопожертвования до алчности и продажного предательства. Их дети большеглазы, сообразительны, подвижны. Они попрошайничают, гримасничают и воруют. Они бегают по бескрайним маковым полям, собирая на штаны пыльный дурман (проносясь над ними, грозим пальцами), они скатывают его в грязные шарики и продают их нашим солдатам.