Игорь Фролов - Вертолетчик

• Название: Вертолетчик
• Автор: Игорь Фролов
• Издательство: Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-28909-7

Без вертолетчиков в Афгане не обходилась ни одна боевая операция. Для пехоты огневая поддержка с воздуха — все равно что крыло ангела-хранителя. Автор — вертолетчик, налетавший в небе Афгана свыше 700 часов, — показывает войну с необычного ракурса. Как будто нет крови и ужаса, а только поэзия, любовь и что-то очень смешное, сквозь которое все-таки, если хорошенько присмотреться, проступает трагическое. Сквозь затуманенные тени вертолетных лопастей вырисовывается мозаика человеческих судеб и жизней, исковерканных войной.

---

Кстати, о местных жителях. Люди здесь смуглы, красивы и воинственны. Время ползет песчаным барханом, и скучающие племена, чтобы хоть как-то разнообразить свое бытие, иногда нападают друг на друга. Они рады, когда к ним приходит большая война — как большая вода, — это желанный гость в стране вечного покоя. Здесь проявляется весь спектр их души — от гостеприимного радушия до вероломства и фанатичного зверства, от бескорыстного самопожертвования до алчности и продажного предательства. Их дети большеглазы, сообразительны, подвижны. Они попрошайничают, гримасничают и воруют. Они бегают по бескрайним маковым полям, собирая на штаны пыльный дурман (проносясь над ними, грозим пальцами), они скатывают его в грязные шарики и продают их нашим солдатам.

К детям постарше не рекомендуется поворачиваться спиной. Но и в этой возрастной категории есть свои прелести. Девчонки в больших кишлаках не закрывают лиц и красят ноготки на пальчиках рук и ног красным, и за ними хочется идти долго, глядя на их косички, острые плечи, на их платья, расписанные Климтом, на прозрачные, стрекозиного крыла шаровары, на их пыльные пятки. Они могут завести такого как я куда угодно. И обычно я иду на поводу — в камуфляже с закатанными рукавами, с автоматом на плече, с пистолетом в нагрудном кармане, чувствуя своими ребрами чугунные ребрышки гранаты, — иду, ободряемый ее вертлявостью, ее крупнозубой улыбкой из-за плеча, — иду, прекрасно зная, что меня аккуратно и хитро ведут, ловят глупого губастого гунна на чудного живца, на воображаемого смуглого горячего гольца (слышишь это гу-гу-гу, это ого-го-го?! — так проявляются перебои с кровоснабжением). Тем не менее, несмотря на все мои знания и подозрения, хочется отбросить прочь наши племенные распри и воскликнуть, доставая из-за пазухи жемчуга и кораллы: о, моя юная туземка, сестра Суламиты, оставь же свои кровожадные планы, веди меня в прохладные покои, я очень богат, я дам тебе все, что ты пожелаешь, в моих клыках накопилось столько сладкого яда — как у давно не доеной кобры, — так дай мне вкусить от зеленой грозди твоей, дай отравить тебя невиданной нежностью…

Но сегодня у тебя нет повода идти у нее на поводу. Это всего лишь авторские воспоминания. О чем же думает борттехник, глядя на ствол пулемета, рассекающий горячий воздух пустыни?

3

Этот незаконный праздник длится уже месяц, урывками. «Явки, пароли, чужие дачи…» — стучит по клавишам автор, мечтательно улыбаясь, — нет, это же надо умудриться так залететь в абсолютно свободной и жадной до любви зоне? 302! Он до сих пор недоумевает.

«Какая дикая, животная красота! — писал борттехник в дневнике сразу после первого посещения столовой. — Ни одно стадо, ни одна стая не откажется выбрать ее в свои королевы, и они будут любить ее, обожать ее и повиноваться ей — даже самые гордые и свирепые; они будут ходить за ней, ловя ее взгляды и подставляя свои тела под ее пинки, и могучие лапы будут подгибаться от истомы; они будут ползать перед ней на брюхе и лизать эти ноги — наперебой, наперегрыз, напередуш, — задыхаясь и скуля от счастья. Но мы же с тобой не такие. Мы очень гордые! Мы будем глазеть на нее ежедневно и надеяться на счастливый случай, пока не истечет срок нашего пребывания на этой земле (плюнь через плечо, имеется в виду данная страна)».

Но случай — пусть и под самый занавес — все же случился. И началось все с телевизора, неосторожно упомянутого в историях — хорошо, что имя догадался другое поставить. Там все закончилось благополучно и красиво. Правда же настоящего текста более ветвиста во всех смыслах — от кустарника шахматных вариантов до рогов королевского оленя.

Итак, пропуская уже известную предысторию («О любви» и «Еще раз о любви») — полгода взглядов, полуулыбок, слухов, и одного разговора, который он затеял, храбрый после бессонной пьяной ночи, — сейчас он постучался, комкая предлог в горячей руке. В настоящем варианте она была одна и предложила чаю. Но с коньяком. Борттехник, рассматривая звездочки, вслух галантно удивился такой роскоши и тут же смутился, подумав, что вышел грязный намек на неизвестного ему дарителя армянских даров. Она лишь едва усмехнулась — есть еще хорошие люди.

Нетронутый чай остывал. Коньяк в бутылке мелел. Борттехник плыл и удивленно улыбался собственной смелости и говорливости. Расслабление было так велико, что ему нечего сообщить автору о промежуточном этапе. А может, он намеренно утаивает, сохраняя остатки чести и честности? Ну, разве что самый минимум: первое трепетное прикосновение к ее ладони под банальным предлогом — я умею гадать по руке — и осторожную встречу их коленей. Они еще сидят за столом…

Но как трудно делать вид, что изучаешь линии этой узкой ладони, пальцы которой гнутся назад так легко и доверчиво, и сочинять всякую ерунду, если другая ее ладонь вдруг неожиданно застенчиво касается твоей склоненной головы…

Тут автор, не выдержав напряжения, вышел на балкон перекурить, а когда вернулся, увидел на занавеске две близкие тени и услышал ее шепот: «Нельзя быть таким нежным с женщинами, товарищ старший лейтенант». Застеснявшись, автор тихо ушел. Он помнил окончание фразы: «Привяжутся — не отвяжешь».

Еще он помнил, как неуправляемо затряслись ноги борттехника, когда его губы коснулись уголка ее губ…

А потом, легкий и светлый как утреннее облако (и ничего-то ведь не было!), он заблудился между трех модулей, долго плутал, пока верные ноги услужливо не вынесли мечтательного хозяина к бане.

Отваливающийся кафель, ржавая кривая лесенка, спокойствие свежей воды, переливающейся через бортики на дощатый пол. Прийти на закате, когда поднимающийся ветер треплет маскировочную сеть, раздеться, обмыться под душем, и, прошлепав босыми ногами по скрипучим доскам настила, упасть в холодную хлорированную воду. Плавать и нырять, греться в парилке, снова бросаться в бассейн — пока на зеленеющем небе не засветятся первые звезды, — потом надеть комбинезон на мокрое тело и пойти на ужин — чтобы сидеть за столиком, пока все не уйдут. Пить остывающий чай и смотреть, как она убирает со столов.

Но план провалился. В бассейне, к неудовольствию борттехника, плескался человек.

— Гроссмейстер, у вас же еще неделя профилактория! — приглядевшись, удивился борттехник.

— Час, как прилетел, — выбираясь из воды, сказал майор. — Слышал, «двенадцатый» садился? (Борттехник пожал плечами — час назад он ничего не слышал, только свое сердце). Что-то я устал отдыхать, назад потянуло. — Майор подошел, по-собачьи потряс мокрой рукой, протянул борттехнику. — О, да ты, я чую, майорским напитком питаешься?

— Да уж, — сказал борттехник, и ему отчаянно захотелось выложить свою горячую тайну старшему товарищу, но вовремя вспомнил ее палец на своих губах. — Лысый из Чагчарана привез, — заложил он крутой вираж, — подарок артиллеристов. Ему лопасть из ДШК прострелили, ночевал там.

— Хорошо, что не голову. Ладно, у меня тоже бутылочка припасена — и не одна. Перед отпуском выиграл у баграмчан спор по крену. Вот помылся с дороги, сейчас пойду в балок — моя-то еще не знает, что я вернулся. Завтра, кстати, я тебя с ней познакомлю — целый месяц от всех таю, преступная связь, блин. Подарков ей привез… Заодно поговорим и о шахматах — сделаю тебе предложение, от которого невозможно отказаться… Эх, — потянулся майор всем крепким черноволосым телом, — если бы ты знал, как хорошо жить! Но ты этого не знаешь — маленький еще!

Натянув штаны и перебросив куртку через голое плечо, майор ушел.

— Знаю, знаю, — сказал борттехник и кинулся в воду головой.

…Ночь бессонна. Борттехник не может лежать в своей жаркой постели, в грубо храпящей, пахнущей керосином и кислой пороховой гарью комнате — он выходит на улицу.

Он вышагивает по дорожке возле крыльца, бормоча и мыча. Его перебивает часовой, вдруг отделяющийся от угла модуля, — темный рыцарь в каске и бронежилете, — вам плохо, товарищ старший лейтенант? Борттехник досадливо морщится, мотает головой, часовой, успокоившись, просит сигаретку. Борттехник слепыми пальцами вытягивает и отдает ему целый пучок, просит не мешать, и продолжает шагать взад-вперед и бормотать, дирижируя пальцем.

Он возвращается в комнату, прокрадывается через шестикратный храп на маленькую кухню, включает там свет, кипятит чай, достает свою большую тетрадь и китайскую перьевую. Он пишет, начиная каллиграфически, но быстро срывается в каракули, которые утром выглядят кардиограммой мерцательной аритмии. Конечно, стихи — повторять этот ужас не будем, да и тетради той давно нет.

Следующим вечером майор позвал борттехника к себе в балок. Доставая бутылку со звездочками и стаканы, сказал:

— Сколько можно любительством заниматься. Предлагаю тебе сыграть матч на звание чемпиона 302-й эскадрильи. Отборочный мы прошли в Кагане, не будем скромничать, остальные не тянут. Наш с тобой спарринг мне нравится. Возрастной разрыв чуть больше, чем у Карпова с Каспаровым, ничьих столько же. В общем, ты привлекателен, я — чертовски привлекателен, и я не понимаю, почему бы нам не занять свободное время до конца войны — осталось-то два месяца (тук-тук-тук). Я привез часы и пару дебютных справочников — один твой. А на кон ставим по штуке чеков. Стимул и ответственность. Если согласен, то выпьем за нашу борьбу.