Анатолий Краснопольский - Я прошу тебя возвратиться

• Название: Я прошу тебя возвратиться
• Автор: Анатолий Краснопольский
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Павел Федотович - мастер что надо. Но бывает такой период у человека, когда его нужно подтолкнуть, расшевелить, понимаете? Женя Ангел летит в Ленинград с описанием будущей операции. Я уверен: будет "добро"

на взлет.

- Будет?

Я достал записную книжку, нашел заложенную в нее вырезку из газеты "Известия".

- Вот, - говорю, - слушайте. "Ростов-на-Дону.

Здесь открывается пятая Всесоюзная конференция нейроинбернетиков", Анна из-за плеча пытается заглянуть в текст информации. - Представляете, с помощью специальной машины в разорванный мозг передается импульс мышцам, и ноги несут человека!

- Фантастично, - шепчет Анна, и в ее голосе я улавливаю едва рассеивающееся сомнение.

Пытаюсь его рассеять окончательно:

- А Ивану Васильевичу такая машина не нужна.

Вот тополь. Видите, на его стволе скоба, вроде кольцо из железа, оно сдавило кору, вот-вот зажмет сердцевину, и тополь погибнет. Нам нужно что? Разомкнуть кольцо.

И все.

- И все. - Она уже идет на поводу у моих мыслей.

И снова поворачивается ко мне, и снова царапает эмблему. - А вы ничем не рискуете?

"Рискую не стать человеком", - подумалось мне.

Я увлек Анну в обратную сторону, она покорно вернулась, и мы зашагали вниз по бульвару Леси Украинки.

- Аннушка. - Я впервые назвал ее так и увидел, как при этом она замерла. Такой я запомнил ее в нашу первую встречу. - Аннушка, - повторил я, - мне действительно не хватает опыта, хотя мои годы...

- Мне все понятно, - сказала она огорченно.

- Нет, не все, - сказал я, собирая остатки своей храбрости. - Я знаю, вам трудно. Знаю, что ваш отец прекрасный человек. И вы божественная...

- Какой же мне еще быть с моей профессией?

- Ыу, что касается профессии, то, может, не надо летать.

- Не летать? - изумиласьАнна, когда при переходе

улицы нахлынул очередной поток машин и мы оказались посреди магистрали. - Земля летит, и все люди летят вместе с ней, а мне хочется чуточку больше. - Потом она как бы опомнилась и, взяв меня под руку, заговорила: В Вильнюсе я посмотрела все пять выпусков мультика "Ну, погоди!". Я так и не поняла, чего хочет волк от маленького бедненького зайца.

Я по-дурацки растянул губы и этой застывшей улыбкой проводил поток машин. Мы перешли на другую сторону улицы.

- Аннушка... в общем я предлагаю вам руку и сердце...

И как это у меня вырвалось, не знаю, но вырвалось, и хоть сквозь землю со стыда.

Анна воскликнула:

- А я думала - вы гигант.

- Сегодня гиганты выглядят именно так.

Как еще я мог отшутиться? Но девушка не шутила:

- В каком магазине уцененных товаров продаются эти словосочетания, что вы так легко их сбываете? - Она глянула на меня в упор. - Впрочем, чего я требую от человека без опыта? А не приходило вам в голову, доктор, для чего однажды я подкараулила вас на вашей излюбленной лавочке? Подстерегла, не изумляйтесь. - Анна замедлила шаг. - Как опытный агент, и заранее узнала о вас все: талантливый, решительный, ищущий.

- Талантливому человеку труднее отказать? - перебил я.

- Нет, просто талантам страдания на пользу. Он не верит! - Тут Анна засуетилась, достала из сумки блокнотик. - И я разработала несколько вариантов вашего пленения. Вот, - она показывает исписанный листик. Вариант первый: я прохожу мимо, ослепляю вас, но увы...

вас увлекал шорох листьев "шпитальпого" парка. Сработал вариант "Театр". Чего вы смеетесь?

- Вариант "Театр", - говорю я в таком же детективном тоне, осложняется и перерастает в операцию "Попалась".

Анна обиженно, как ребенок, надула губы:

- Женщина всегда права, и, если БЬ! этого не поймете, вам никогда не повезет в жизни.

Ранний вечер. Час "пик". На Крещатике многолюдно.

Я пыряю в метро, словно в пропасть...

А сейчас сквозь надрывный гул автобусов, сквозь сбивчивый говор моих попутчиков слышу, как ты говоришь:

- А эта стюардесса молодец.

И смеешься. Почему ты смеешься?

- Смеюсь, друг мой. Приятно все-таки знать, что мои сын наивный человек. Не терплю расчетливых. Так пот, дружище, твоя Анна вынуждает тебя бороться за свою любовь. Да, да. Бороться. Я завидую тебе.

Завидуешь. Чему?

- Тому, как Анна принуждает тебя продлить ваш полет, ваш праздник. Да и пе лишне тут вспомнить старину. Еще древние открыли свойства и виды любви. Они знали все о полюбивших во сне, о полюбивших по описанию. О тех, кто влюбляется лишь после долгого срока, о тех, кто полюбил какое-нибудь качество и не любит после того других, с ним несходных. Настолько ли ты понял Анну, чтобы выбрать подходящий момент для признания?

Все произошло как у тебя. С первого взгляда.

- Ох этот первый взгляд. Как первый снег. Тает быстро. Первый взгляд как ранние цветы. Они увядают рано. Это быстрое утешение и нестойкость первый взгляд.

А как же, отец, твой первый взгляд?

- Мой? А ты небось подумал, что мне потом было легко? Любовь всегда насыщена, наполнена содержанием, она предметна, ее можно осязать. Она проходит у тех, кто не способен работать на нее. Да, да, мои друг, работать на любовь. Работать, как раб. Впрочем, ты и не заметил, как начал делать то, чего в другом случае не сделал бы. Правда?

Ах, отец, ты добрый человек и просто-напросто утешаешь меня.

- И ты добрым будь. Это выгодно: добрые живут долго, мой мальчик.

Шутишь. Ты всегда в трудную минуту умел отшутиться.

- Но ведь ты убедил Анну?

Кажется... Но прежде ее убедил полковник Якубчик: этот оскольчатый перелом, как мина замедленного действия, мо/кет сработать в самый неподходящий момент.

- Что ж, он прав, твой шеф. Терапевт уточняет диагноз и через неделю. А попробуй ты пройти мимо явной угрозы. Хирург, как и сапер, не имеет права на ошибку.

Ну вот, теперь ты видишь, в какое время я отправился к тебе.

- Вижу. Трудная у тебя минута. Но я и не подумаю, что мой сын навещает меня в час своего праздника, тогда бы ты явился ко мне просто с пустыми руками. Впрочем, заведено так на свете: когда вам, детям, приходится туго, вы вспоминаете нас, клянетесь в любви и преданности. И мы, даже оставшись за чертой времени, не покидаем вас. Вы ложитесь спать, а мы у ваших изголовий, только вот потрогать ваши головы не в силах. Но как мы плачем, как плачем неслышными слезами, когда теряем в вас свои надежды. Но я жил и радовался не зря. Если твой друг Женя Ангел наперекор всему все-таки отправится в Ленинград, значит, ты чего-то уже достиг.

Ты слышишь грохот турбин, да? Это сверлит пространство "тушка". Там девушка в синем костюме. Она вглядывается в лица пассажиров. Кто-то спокойно хрустит конфетой, привычно разглядывая газеты. Кто-то пугливо бросает взгляд в иллюминатор, наверное, летит первый раз и чуточку трусит. Девушка спокойна. Если даже не выпускается шасси и командир корабля кружит и кружит над землей, надеясь на чудо. Проходя по салону, она спокойно произносит: "На время снижения самолета всем необходимо пристегнуть ремни. Они вмонтированы в сиденья ваших кресел. Уважаемые пассажиры..." И будет предлагать ничего не знающим об опасности людям леденцовую карамель, которая устранит неприятное ощущение в ушах. А Жене Ангелу она, конечно, принесет целый кулек "долгоиграющих" тянучек и сто раз напомнит ему, что с профессором Гребенюком я уже дважды говорил по телефону, что Ленинград-теоретик и Киевпрактик стали близки благодаря Аэрофлоту. Пользуйтесь же его услугами, колумбы двадцатого века.

...Крутой дорогой поднимаюсь к госпитальному городку. На минуту сворачиваю в сторону от главных ворот, к бывшей казарме, музею "Косой Капонир". В этой круглой башне когда-то служил Жадановский. Борис Петрович возглавил восставших саперов и был ранен в бою.

В киевском госпитале у него было удалено четыре ребра. Потом приговор суда: смертная казнь, потом замена ее пожизненной каторгой, потом освобождение революцией... Я живу на улице Жадановского... Его поддерживала фельдшерская школа, созданная при госпитале. Ее, кстати, позже закончил герой гражданской войны Щорс.

Это было в 1914 году. Тогда наш киевский госпиталь принял четырнадцать тысяч раненых. Это была адовая работа врачей, сестер милосердия! Не хватало перевязочного материала, медикаментов и просто помещении.

Раненые ютились в наспех построенных бараках и палатках. Тогда солдата считали пушечным мясом. И мои коллеги, в ком бились сердца сынов отчизны, боролись за жизни человеческие оружием беззаветности, чуткости, бескорыстия, лечебного мастерства. Что ж еще, как не это, могло заменить лекарство?!

Я иду тихими утренними аллеями. Весной наш городок наряжается в густую зелень. Люстры каштанов разливают белый-белый свет, в высоких тополях дремлют низкие дождевые облака... Постой, постой... В те дни сорок первого, после того, как ть1 передал свои дела женщине-врачу, наш киевский госпиталь находился в Харькове. Значит, ты, отец, был где-то рядом. Л потом, уже в сорок третьем, госпиталь, наступая в составе Третьего Украинского фронта, дошел до Славянска...