Григол Чиковани - Шони

• Название: Шони
• Автор: Григол Чиковани
• Издательство: Литература да хеловнеба
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1964

В сборник грузинского советского писателя Григола Чиковани вошли рассказы, воссоздающие картины далекого прошлого одного из уголков Грузии — Одиши (Мегрелии) в тот период, когда Грузия стонала под пятой турецких захватчиков. Патриотизм, свободолюбие, мужество — вот основные черты, характеризующие героев рассказов.

---

Вот-вот ноги ее коснутся нижних ветвей. Поборов страх, она сама подбивает Вамеха.

— Еще выше! Еще!

— Молодец, Вамех, давай! — кричали ребята.

— Еще немного, совсем чуточку!

— До самого неба!

А Вамех ничего не видел, кроме обнажавшихся при каждом взлете ног Цагу, ее запрокинутого лица и развевающихся волос.

Ута молча стоял в стороне. Ему нравилось, что его молочный брат так высоко подбрасывает качели, что Цагу смеялась, бесстрашно и весело. Не замечал Ута, что не за доску держится Вамех, а за округлые бедра его сестры…

Неожиданно для самого себя Вамех обхватил девочку обеими руками и снял с качелей. Секунду он стоял, прижимая ее к груди, пораженный собственным поступком. Потом Цагу выскользнула из его рук, как форель, и оправила вздернутый подол.

— И все-таки ты не добросил меня до неба, — сказала она, будто ничего не случилось, и убежала в просяное поле, которое начиналось сразу за плетнем.

После того как Вамеха забрали во дворец учиться, он редко приезжал к Мурзакану, но Цагу не забывал ни на минуту. Никакие новые впечатления не могли стереть в памяти ее образ, ни дни, проведенные в Имеретии, Гурии и Абхазии, ни встречи с заморскими послами и купцами, ни приемы, которые проводились при дворе. Каким бы делом ни был занят царевич, — он не переставал думать о Цагу.

Ута неотлучно находился при нем. Только спали они в разных комнатах, — а больше не расставались ни на мгновение. Ута очень походил на сестру. Его голос, глаза, улыбка, случайный взгляд и движения напоминали Цагу. Это усиливало любовь Вамеха к молочному брату.

Однажды, когда Мурзакан с женой приехали во дворец навестить мальчиков, они привезли с собой Цагу. Целый год не видел ее Вамех. Изменилась за это время Цагу, налилась, тонкая талия подчеркивала упругие бедра, округлилась юная грудь. Как поглядел на нее Вамех, так встали перед его глазами качели и послышался звонкий голос: «Выше! Выше! До самого неба!» Испугался Вамех — вдруг опять не удержится и обнимет это стройное тело уже не ребенка, а девушки. Цагу улыбалась, словно проникнув в его мысли. Она сама подошла к нему и поцеловала в лоб — как взрослые целуют детей.

Вамех смутился, хотел сказать что-нибудь дерзкое и не смог. Он стоял, не отводя глаз от ее тела, от которого исходил аромат земли, травы, реки, аромат спелого плода.

Цагу впервые видела этот роскошный зал для парадных приемов, впервые видела Вамеха в богатом платье, и вспоминала закопченные тростниковые хижины и своих сверстников, босых и оборванных. Да и сама она одета не лучше. Цагу покраснела, со стены на нее насмешливо смотрели богато одетые рыцари и дамы. Опустив голову, она испуганно разглядывала дорогой персидский ковер, на который осмелилась ступить своими пыльными рваными чувяками.

Вамех понимал, что чувствовала Цагу. «Вот тебе!»— с наивной спесью думая он, радуясь, что хоть чем-то смог ее поразить.

— Оставайся у нас, Цагу! — заговорил он наконец.

— У меня есть свой дом.

— А разве дворец не лучше?

— Мне больше нравится дом моего отца.

— А если мой отец прикажет Мурзакану тебя здесь оставить?

— Я все равно не останусь.

— А если твои родители тоже останутся? — не отставал Вамех.

— Они не оставят своего дома, — твердо стояла на своем девочка.

— Мне тоже у вас нравилось больше! — воскликнул Вамех, восхищенный ее ответом.

Он почувствовал, как сразу воспрянула и, поборов смущение, стала вновь уверенной и смелой Цагу.

— Ты говоришь неправду.

— Нет, правду. Такого платана нет больше нигде, и таких качелей. Ты помнишь? — разгорячился Вамех.

— И все-таки ты не подбросил меня до неба, — подхватила Цагу. — Нигде больше нет такого платана и таких качелей — это правда. Но ты не смог раскачать меня до самого неба — это тоже правда, — вызывающе закончила она, повернулась и выбежала из зала.

Этих слов не забывал Вамех всю свою жизнь.

Через три года Дадиани отправил сына в Гелати. Годом позже, по просьбе Мурзакана, царица взяла Цагу себе в служанки. «Наверное, Цагу сама захотела при ехать во дворец, ради меня оставила она родной дом», — предавался мечтам Вамех.

Теперь, перед возвращением царевича из Гелати, Цагу места не находила от волнения. Она не могла простить себе, что когда-то сказала, будто не хочет оставаться во дворце.

«А вдруг он теперь и знать меня не захочет. Что он скажет мне?» — думала она, стоя за Кесарией с платьем в руках. Она мысленно сравнивала пышные бедра царицы, ее гладкую спину со своим отражением в зеркале. Потом взгляд ее упал на портрет Вамеха, и в ту же секунду во дворе раздался цокот копыт.

«Вамех!»

— Вамех! — повернулась в кресле Кесария, словно настороженная лань.

С той минуты, как Вамех ступил на Одишскую землю, Кесария слышала его торопливые шаги, словно видела, как он спешит во дворец.

— Платье! — Кесария встала.

Всадники спешились под окнами.

— Мой дорогой мальчик, мой Вамех, — шептала царица, оборотясь лицом к двери.

Под тяжелым шагом заскрипели на балконе половицы.

— Это он, ступает, как отец.

— Мама!

— И голос отцовский…

— Мама! — отлетели к стенам створки двери.

Служанки вышли, и только Цагу осталась возле царицы — бледная от ожидания.

Царевич вбежал, едва переводя дыхание после быстрой скачки, с раненой рукой на черной перевязи.

— Мама! — он прижал ее к груди.

— Мой сын, мой Вамех! — Она положила голову ему на грудь, прислушиваясь к его тяжелому дыханию, к сильному биению ее сердца. Она была так счастлива и взволнована, что не замечала раненой руки.

Вамех сразу увидел Цагу, охватил жадным взором ее зардевшееся лицо, блестящие глаза и соблазнительно алеющие губы, перед ним стояла не девчонка с качелей, а созревшая, полная страсти и очарования женщина.

«Вамех» — ее зов был тише легкого дуновения ветерка, но движение губ было понятнее тысячи голосов. Они взглянули друг на друга, связанные одним стремлением, единым желанием.

5

В просторном зале друг против друга стояли Искан-дер-Али и Вамех — наследник Одишский. За турком почтительно вытянулись потийский паша Исхак и анаклийский — Махмуд.

Косой луч заходящего солнца, пробиваясь в окно, освещал недовольное лицо Искандера-Али, проникая в глубоко сидящие под красными веками глаза, сверкали на гладко выбритом, покрытом каплями пота черепе.

Между царевичем и сардаром шел напряженный разговор. Продолжать его было трудно обоим, и Искандер-Али, глядя через окно на свой лагерь за дворцовой стеной, думал, как бы закончить этот ни к чему не приводящий спор, длящийся целую неделю.

За оградой, на месте разоренных виноградников и садов, расположился турецкий лагерь: шатры, пекарня, бойня, кухня. Горели костры, ржали оседланные кони.

Крестьяне, согнанные янычарами, тащили муку, вели скотину. Мычали коровы, гоготала и кудахтала птица, турецкая речь мешалась с мегрельской. Весь этот глухой шум слабо доносился до дворца и не нарушал царившего там молчания. В зале раздавалось только тикание стенных итальянских часов. Вдруг часы старчески захрипели, пробили девять раз и снова монотонно застучали.

Искандер-Али поднял голову и обернулся к Вамеху. Неподвижное, непроницаемое, словно маска, лицо его стало еще мрачнее. На висках напряглись вены.

Обернулись к Вамеху Исхак и Махмуд-паша.

— Что поделаешь, — недовольным и раздраженным голосом проговорил сардар, — видно, мы не найдем общего языка. Ты все тот же Фома, в той же шкуре.

Вамех не слушал его. Мысли его были устремлены к матери, которая, как он знал, стояла за дверьми и слушала их разговор.

— Люди говорят — большая кисть большие иероглифы пишет, — доносился до царицы голос сардара, — большой человек большие дела делает. Ты мог бы сделать добро своему народу и угодить султану. Я напоминаю тебе свое условие: если ты выйдешь со мной в поход на Имеретию, я ни одного воина не оставлю на Одишской земле. Султан освободит тебя от дани.

Царица вслушивалась в каждое слово, опираясь на руку Цагу.

— Я дважды отвечал тебе, сардар, — ты верно заметил, — я тот Фома, в той же шкуре — таким и останусь.

Кесария облегченно вздохнула:

— Мой мальчик!

— Даю тебе два дня на размышление, — в голосе Искандера-Али звучала угроза. — Не дашь мне желанного ответа, утром третьего дня твоя мать не увидит восхода.

Вамех стоял перед турком, высоко подняв голову.

Исхак и Махмуд удивленно и выжидательно смотрели на юношу.

Затаив дыхание ждала его ответа Кесария.

— Если я не ошибаюсь, у вас есть такая притча, — начал Вамех после долгого молчания. — Взошла коза на крышу и оттуда начала волка бранить. Слушал, слушал ее волк и говорит: «Эй, коза, не ты эти слова говоришь, а то место, где ты стоишь в безопасности».