Сергей Зайцев - Петербуржский ковчег

• Название: Петербуржский ковчег
• Автор: Сергей Зайцев
• Издательство: Книжный дом
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-985-489-971-8

Действие романа развивается в 1824 г. Дворянин Аполлон Романов, приехав в Петербург из провинции, снимает комнату у молодой вдовы Милодоры, о которой ходят в свете нелестные слухи. Что-то непонятное и настораживающее творится в ее доме - какие-то тайные сборища по ночам... А далее героя романа ожидают любовь и патриотизм, мистика и предсказания, казематы Петропавловской крепости и ужас наводнения...

---

Потом раздался тревожный голос:

— Кто?..

Напуганные тем, что случилось с Милодорой, жильцы дома не спешили открывать дверь на стук, — как будто двери могли их уберечь, захоти Карнизов произвести новые задержания; как будто под началом Карнизова не было солдат с литыми железными плечами, способных снести с пути своего начальника любую дверь вместе с косяками...

— Это я, Миша. Открой...

Узнав голос Аполлона, живописец Холстицкий вздохнул облегченно; Аполлон даже слышал этот вздох. Но, отворив дверь и впустив ночного гостя, Холстицкий позволил себе рассердиться:

— Вы знаете, сударь, который час? — и он показал на старые настенные часы в комнате. — К тому же я поздно лег, я работал...

Часы показывали половину четвертого. Аполлон нервно мял в руках шляпу:

— Да, да, я виноват... Но так вышло... обстоятельства...

Холстицкий все сердился:

— Я поздно лег. И мне рано вставать. Мне хотелось бы выспаться у себя в доме, чтобы завтра-уже сегодня... — он кивнул на часы, — нормально работать. В эти многотрудные времена нужно много работать простому человеку, чтобы выжить — я имею в виду: чтобы выглядеть достойно, чтобы ни от кого не зависеть. У меня, как вы знаете, поместьев нет... У меня только маленькая клеточка в этом... Вавилоне, которую я должен наполнить...

Аполлон, оставив, наконец, в покое шляпу, мягко перебил:

— Миша, я хочу посмотреть на нее... Живописец остановил свой поток слов. И вдруг посмотрел на Аполлона добрыми глазами, с пониманием:

— А ведь верно... Я должен был догадаться. Проходите, я покажу...

Они прошли в комнату, уставленную вдоль стен ящиками с холстами, свернутыми в рулоны, и с папками эскизов. Тут и там на полу валялись выжатые тюбики из-под красок, обрывки ветоши и старые засохшие палитры. Несколько ярких акварельных эскизов внутренних органов (конечно же, заказ доктора Федотова) были небрежно развешаны на стене.

Холстицкий, имевший еще довольно сонный вид, провел Аполлона в задрапированный угол.

Здесь стояла прислоненная к стене рама с холстом — в человеческий рост. Рама была накрыта старым, испачканным красками бархатом.

Художник снял этот бархат.

— Вот... Осталось только лаком покрыть.

Аполлон уже однажды видел это полотно — имел удовольствие присутствовать на одном из сеансов. Милодора тогда плохо позировала, все отвлекалась на Аполлона, и Холстицкий ворчал,— а Милодора над ним подтрунивала...

Именно этот момент Аполлон и вспомнил, ибо изображена на полотне была та — живая, озорно поблескивающая глазами, улыбающаяся Милодора, внимание которой, казалось, было обращено не на живописца, а на кого-то стоящего у него за спиной, — на Аполлона, конечно же... За озорством, лукавством в глазах Милодоры стояла любовь. Эта любовь, которую женщина как бы не спешила обнаружить, — была главным в картине. И это главное Холстицкому удалось. Все остальное — образ охотницы Дианы, атрибуты этого образа, пейзажный фон — было только средствами подчеркнуть глаза Милодоры... Глаза, которые любили.

Вероятно, Холстицкий продолжал работу над портретом и в последние дни. Об этом он, кстати, и заговорил:

— Я дописываю ее сейчас. И знаете, как-то легчает на душе. Будто дом, в котором мы все живем, не осиротел, и госпожа Милодора вот-вот вернется...

Аполлон не успел ответить. Холстицкий, оглядев его, покачал головой:

— Боже! Что с вами случилось? Вы весь мокрый...

— Какое это имеет сейчас значение! — Аполлон извинился за ночное вторжение и направился к себе.

Аполлон, конечно, не ощущал, что некие новые силы появились в нем от лицезрения образа Милодоры. Но в нем вдруг появились спокойствие, так нужное ему именно сейчас, и уверенность, что Холстицкий прав, что с Милодорой ничего более ужасного, чем уже случилось, не случится, и она в конце концов благополучно вернется домой — прекрасным солнечным днем...

О, что это будет за день! Это будет счастливейший для Аполлона день в жизни. Его надо только дождаться, если уж не сумел приблизить...

«Не сумел приблизить...» — Аполлона больно уколола эта мысль.

Он, кажется, сделал все, что от него зависело: ходил по департаментам, писал ходатайства на имена ответственных чиновников и даже на Высочайшее имя, согласился на унизительную беседу с Карнизовым, выстаивал на площади, прося аудиенции... Он разве что не штурмовал крепость, собрав вокруг себя каких-нибудь головорезов (кабы он писал роман вроде того, что писала Милодора, он точно использовал бы и этот ход, и заставил бы своего героя пойти на приступ; но в реальности все обстояло не так романтично и просто, как это могло выглядеть в глазах романиста)...

А еще Аполлон не искал встречи с графом Н. Однако не искал он этой встречи не потому, что видел в графе соперника или что-то в этом роде, — нет. Просто все вокруг говорили, что графа нет в Петербурге. И это было похоже на правду. Ведь графа в любой момент тоже могли препроводить в крепость.

Глава 32

Сердобольный солдат приносил ей кипяток, и Милодора пила, обжигаясь, и кашель, душивший ее, на некоторое время отступал. Должно быть, в болезни ее наступил кризис. Милодора знала откуда-то, что кризис всегда наступает ночью. Была ночь... Всюду была темнота. Милодора видела только свои руки, помятую кружку и руки солдата — большие, с желтыми мозолями и крепкими узловатыми пальцами... Но в какой-то момент Милодора заметила, что руки солдата изменились — они как бы постарели и усохли, побледнела кожа, проступили голубые жилы. Ошибки быть не могло: руки, в очередной раз подавшие ей кружку, — были руки немолодого человека (конечно, не такие, какие были у покойного супруга ее Федора Лукича Шмидта — дрожащие, пожелтевшие, с темно-коричневыми пигментными пятнами, — но и не двадцатилетнего солдата)... Сделав глоток, Милодора подняла глаза:

— Кто вы? — она не могла разглядеть этого человека. — Как вы здесь оказались?

Светлое пятно лица проступило из темноты. В первую секунду Милодоре все же почудилось, что это явился из небытия старый Шмидт, что он выбрался-таки из темного дальнего угла и теперь начнет ее мучить — мучить своими извращенными фантазиями.

— Разве вы не узнаете меня, Милодора Николаевна? — здесь, в этих стенах никто еще не говорил с Милодорой таким добрым теплым голосом.

Все плыло у нее перед глазами.

— Я вас знаю?

— Это пот, что катится со лба, — сказал добрый голос. — Он застилает вам глаза...

— Пот? Да, наверное... Это плохо.

— Напротив! Это хорошо, что появился пот. Это может означать, что наступил перелом в болезни... Смею надеяться — в лучшую сторону...

— Ваш голос мне знаком, — Милодора закрыла глаза, которые все равно ничего не видели. — Вы, наверное, пришли ко мне во сне?

Человек осторожно промокнул ей глаза платочком.

— Боже, до чего нужно довести человека, чтобы он меня принимал за сон.

— Это вы, доктор Федотов? — улыбаясь, спросила Милодора и открыла глаза.

— Я. Я, голубушка... Но только никакой я не сон, — Федотов и сам готов был прослезиться. — Теперь вы видите меня, надеюсь. И подадите какой-нибудь знак — убедите в ясности вашего разума. Вы пришли в себя совершенно?.. Вы только что бредили...

Милодора крепко взяла его за руку, будто страшилась, что он вдруг исчезнет — так же внезапно для нее, как и появился.

— Да, я вижу, что вы не сон... И сознание мое ясно... Но коли вы не сон, то ответьте: правда ли, что произошло это несчастье?

— Что за несчастье?

— Непоправимое... ужасное несчастье...

— Какое, голубушка? Самое большое несчастье — что вы еще здесь, в этой проклятой норе.

— А то несчастье... — сбилась на шепот Милодора, — что Палон Данилыч... умер...

— Кто вам такое сказал!... — переменился в липе Василий Иванович.

— Карнизов сказал... Доктор Федотов покачал головой:

— Видать, Карнизов не относится к числу ваших друзей. Впрочем, никто и не думает иначе.

Милодора теперь смотрела на него, как на ангела, спустившегося с небес.

— Значит, Аполлон жив? Жив?.. Ну что же вы молчите, доктор!...

— Жив он, да... Но мне кажется, вы еще в бреду...

— Господи! Я всегда чувствовала это. Я не верила... — Милодора порывалась встать.

Федотов удерживал ее:

— Жив Аполлон Данилыч... А вы лежите, голубушка. Вам надобно, милая, лежать... Вы слышите!... Господин Романов переживает только очень. Тщится вам помочь, места себе не находит...

— Милый... Милый Аполлон... И вы милый, Василий Иванович, — шептала Милодора. — Значит, не обманул солдат, — она была как в бреду, лицо блестело от пота; она пришла в явное возбуждение, узнав, что Аполлон жив. — Как же так! Да есть ли хоть что-то святое для этого человека? Лгать так!... О, как я его ненавижу!... Жив Аполлон... люблю!

— Голубушка, вам нельзя так волноваться, — пытался успокоить доктор Федотов. — Вы сейчас в очень опасном периоде. Вам нужны покой и лечение...