Владимир Рыбин - ИСКАТЕЛЬ.1980.ВЫПУСК №5

• Название: ИСКАТЕЛЬ.1980.ВЫПУСК №5
• Автор: Владимир Рыбин
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1980

На I–IV стр. обложки и на стр. 2 и 72 рисунки В. ЛУКЬЯНЦА. На II стр. обложки и на стр. 18 рисунки Ю. МАКАРОВА. На III стр. обложки и на стр. 53 и 71 рисунки П. ПАВЛИНОВА. На стр. 46 рисунок Т. ПРОКУДИНОЙ.

---

Аи не поняли, зачирикали, запересвистывались.

— Кто такие — старейшины?

— Есть же у вас главный, первый, кого бы вы слушались.

— Мы слушаем всех.

— Не слушаете, а слушаетесь. Чье слово было бы для вас законом.

— Закон один — жить, петь, любить, ночью спать в мягких норках, а утром успеть улететь в лес.

— "Жить, петь, любить!" — передразнил робот. — И никаких обязанностей?

— Что такое — обязанности?

— То, что вы обязательно должны делать.

— Мы обязательно должны приносить ззумам сладкие плоды с вершин деревьев. Надо же кормить своих слуг. Кто больше приносит, у того мягче постель…

— Все ясно, — сказал Брянов. — Вырождающийся разум.

— Почему именно вырождающийся? — спросил Устьянцев.

— Без обязанностей разум деградирует. Этот симбиоз — аи-ззумы, который им кажется всеобщим счастьем, начало конца. Разум вырождается в инстинкт…

— Как дела? — запросили со звездолета. Теперь на экране было лицо главного психолога Большакова.

— Робот Нины по-прежнему молчит? — в свою очередь, спросил Брянов.

— Молчит.

— Значит, непосредственной опасности пока нет.

— А если робот как-нибудь нейтрализован?

— Он бы успел подать сигнал бедствия. В любом случае успел бы.

— Вы что же — висите и ждете?

— Ведем переговоры с птицами.

— Ну и как? — В голосе Большакова была ирония.

— Узнаем, сообщим, — ответил Брянов и демонстративно отвернулся от экрана связи с звездолетом.

Робот между тем расспрашивал о ззумах. Это были те самые четырехлапые черные жуки, которых космолетчики случайно увидели утром. Жуки пеленают умерших аев в коконы, а потом за этими коконами приползают уххи. На вопрос, почему ззумы выполняют эту работу, последовал ответ, что они боятся уххов и служат им.

А время шло. Солнце поднималось все выше, нагревая воздух над поляной. Переговариваясь, робот медленно переполз в тень леса, что, впрочем, не вызвало беспокойства аев. Похоже было, что они вообще ничего не опасались, рассказывали о себе, о ззумах с подкупающей откровенностью. И ничего сами не спрашивали. Тогда робот задал прямой вопрос: не видели ли они, куда делся вышедший из аппарата человек? Спрашивал он это долго, объясняя и так и этак, стараясь, чтобы его правильно поняли.

Слушая эти монотонные пересвисты, Брянов оглядывал полиэкран. Все на нем было без изменений: сверкающая в солнечных лучах жесткая гребенка леса, порхающие птицы-мотыльки, поле, поросшее жесткой травой, испещренное воронками, взбугренное. И в то же время ему показалось, будто что-то изменилось на этом поле. Брянов еще и еще раз обежал глазами экранные клеточки и вдруг заметил, что один из холмиков вроде бы вырос в размерах, и трава на нем шевелилась, словно под ветром.

Вдруг этот холм раскололся, и из него вертикально вверх полоснуло слишком хорошо знакомое космолетчикам оранжевое пламя плазменного излучения. И вслед за этим сразу же, без паузы, зачастил сигнал бедствия.

Робот, разговаривавший с аями, бросился к вспучившемуся холму. Аи шарахнулись в другую сторону, в лес, расселись на ветках рядками, как зрители в театре, заинтересованно следили за происходящим. Похоже, их вовсе не пугало пламя, и страшились они только одного — пересекать невидимую черту, обозначенную линией воронок и холмов.

Пламя опадало медленно. Но еще до того, как оно опало, из холма поднялось что-то бесформенное и пошло к центру поля. С него ошметками опадала черная дернина. Скоро в нем можно было узнать робота. Белая паутина космами свалявшегося войлока опутывала его, свисала с излучателей и антенн, волочилась следом. На вытянутых манипуляторах он нес большой белый кокон. Второй робот подбежал к нему, ловко перехватил кокон, и они один за другим еще быстрей покатились к тому месту, где в нескольких метрах от поверхности помигивал желтый импульс, обозначавший конец нити.

«Вибрик» осел немного, когда оба робота повисли на нити, качнулся и медленно пошел вверх, втягивая в себя тяжелую ношу.

— Хочешь увести аппарат? — спросил Устьянцев, когда они поднялись уже на добрый километр.

— Потом вернемся, — ответил Брянов.

— Я бы не спешил. Выясним, что с Ниной…

— Спит Нина, спит в коконе. — Он кивнул на ее персональный пульт, где теперь светились все приборы, обозначая дыхание, температуру, давление крови.

— Слишком беспокойно спит. Кошмары. — Устьянцев, в свою очередь, кивнул на небольшой светившийся малиново прибор — психометр. — И понаблюдать надо бы за полем. Другого такого случая может не представиться.

Брянов поморщился и перевел аппарат в режим равновесия.

Через четверть часа в карантинной камере они разрезали упругую паутину кокона. Нина проснулась, и сразу резко подскочили все параметры ее организма: участилось дыхание, даже повысилась температура тела.

— Какой ужас! — вскрикнула Нина. — Они их едят!

— Кто? — спросил Брянов, удивляясь тому, что легкий скафандр Нины был совершенно цел и что облепленные паутинной слизью легкие антенны переговорных устройств работали исправно.

Роботы хлопотали над анализами паутинной ткани, слизи, воздуха в камере, а Брянов тщетно пытался оттереть прозрачный пластик шлема, чтобы увидеть наконец лицо Нины.

— Кто кого ест? — переспросил он.

— Ззумы… аев, — с отвращением выдохнула Нина.

— Уххи?..

— Нет никаких уххов, совсем нет. Это выдумка.

— Чья? — усмехнулся Брянов. Он не испытывал никакой тревоги, а необычные названия — аи, ззумы, уххи — его просто забавляли.

— Да этих же… людоедов.

— Людоедов?

— Как их еще назвать?!

— Все правильно, — сказал Брянов. — Обычный симбиоз. Одни организмы что-то дают другим и что-то берут от них.

— Это не симбиоз! — выкрикнула Нина. — Это обман!

— Успокойся. — Брянов погладил ее по плечу. — Все изучим, во всем разберемся.

— Нет, тут надо вмешаться.

— Вмешаться? Во что?

— В их… взаимоотношения.

— Так сразу и вмешаться…

Он наконец отчистил шлем и увидел глаза Нины — большие, почти безумные. И впервые забеспокоился, но как-то странно — тяжело, мучительно, словно сквозь сон.

— Почему ты ушла из «вибрика», оставив все открытым? — спросил он. — Куда ты шла?.. Можешь объяснить?..

— Могу, — нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала.

Брянов терпеливо ждал. Постукивали роботы, торопясь выполнить многочисленные свои дела. Часто пульсирующе гудел "вибрик", нейтрализуя гравитацию.

— Могу, — повторила она. — Эта… похожая на Сонечку… просила отнести ее в лес… Она так плакала…

— Ну и что?!

Брянов хотел сказать, что это не объяснение, что его интересуют не внешние причины, а мотивы противоестественных для космолетчика поступков.

— А ты бы не пожалел? — опередила его Нина. — Ты бы не пожалел, когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут уххи? Разве мы совсем растеряли доброту — основную человеческую добродетель? Разве недоброжелательство — первая заповедь космолетчика?..

— Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать…

— Я ничем не рисковала.

— Рисковала. И не только собой.

— Но ведь все обошлось…

— Это еще неизвестно. Мы недостаточно знаем планету. «Вибрику» теперь предстоит карантин.

— Ты боишься одиночества? — игриво спросила она. — Даже со мной?..

— Мы не каждый по себе, — перебил он ее. — Мы единый организм, и никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой.

— Если будем согласовывать каждое свое желание, мы обречем население звездолета на вымирание.

— Не преувеличивай, — сказал Брянов. — Благодушие, как видно, главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит.

— Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из «вибрика»?

— Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю понимать: на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью, это, как видно, проходит…

— Жаль, — выдохнула она. — Вся наша жизнь — поиски радости. К этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость улететь дальше, чем другие, радость открыть новые миры…

— Есть еще долг.

— И в основе чувства долга тоже лежит радость, только не индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта.

— Пусть так, — сердито сказал он. — У нас еще будет время для дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты оказалась в коконе?

— Я несла «Сонечку», — посерьезнев, начала она. — Не Сонечку, конечно, а эту… птицу. И упала в яму. А тут жуки. Такие смешные жучки… Бегают, зудят. И от этого зудения так радостно на душе. Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила крылья. Я подкинула ее, и она улетела. А сама легла на траву…

— Зачем?