Евгений Кабанов - МИССИОНЕР

• Название: МИССИОНЕР
• Автор: Евгений Кабанов
• Жанр: Эротика

Основой для развития сюжета послужила знаменитая фраза "У нас в СССР секса нет!". Молодой американский гиперсексуальный журналист русского происхождения, засланный ЦРУ в СССР с целью разложения общества с помощью секса, даже не подозревающий о своей секретной миссии, не успевает выпутаться из одной скандальной истории, как попадает в другую. ВНИМАНИЕ: в соответствии с темой в романе содержится много предельно откровенных эротических сцен, а также используется ненормативная лексика.

---

Пластинка кончилась, из проигрывателя исходил только шум со скрипом, а они стояли, прижавшись друг к другу, выключившись из действительности.

– Я пойду постелю кровать, – просто сказала Клава, когда их рты разъединились.

– Хорошо, – сказал Аполлон, – а я пока пойду подышу свежим воздухом.

– Там, в веранде – другая дверь есть, во двор.

Глава XVII

Чем человеческий секс отличается от собачьего

Аполлон вышел во двор. Вдохнул полной грудью, улыбнулся, посмотрел на небо. "Луна, словно репа, а звёзды – фасоль, – пришла на ум слышанная по радио песня, -…спасибо, Клавуля, за хлеб и за соль", – переиначил он песенные слова.

Ночь была удивительно тихая. Только изредка в сарае взвизгивал поросёнок, увидевший во сне своё корыто с неизменной похлёбкой из барды, картошки, хлеба и крапивы – а что он мог ещё увидеть, несчастный смертник?, да вздыхала имевшая более широкий кругозор корова.

Аполлон подошёл к сараю. Внешняя дверь сарая была открыта, закрыта была только внутренняя, решётчатая – по грудь. Над этой решёткой виднелась голова коровы. Она равнодушно смотрела на Аполлона и сосредоточенно жевала.

– Что, у тебя тоже бессонница? – Аполлон с опаской посмотрел на корову и показал ей язык.

Корова вздохнула и громко пукнула.

Аполлон пьяно хихикнул.

– Эх ты, бесстыдница. Прямо при людях. Ни стыда, ни совести, – пристыдил он корову. – А ты знаешь, что одна женщина повесилась из-за того, что случайно пукнула в компании?.. Вот это совесть! Учись!.. Глаза твои бесстыжие… Хоть бы покраснела, – пожурил Аполлон потерявшее совесть животное и игриво тыкнул ей пальцем в нос.

Оросив стену сарая из уже успевшего опуститься после контакта с Клавиным лобком "шланга", Аполлон снова взглянул на "репу с фасолью", ещё раз благодушно показал язык корове, подумав при этом: "Уж если коровы умеют пукать, то динозавры и подавно умели, Яков Моисеич", и вошёл в дом.

Клава убирала со стола тарелки.

– Сейчас чаю попьём и пойдём спать, – сказала она, – чайник уже греется.

Но Аполлону не терпелось поскорее увидеть все эти пышные со всех сторон формы, которые скрывались под цветастым платьем, овладеть этим большим, но наивным, созданием, дать ему, этому большому ребёнку, почувствовать, что такое настоящий мужчина.

– А может, мы там попьём? – кивнул он на дверь, ведущую в другую комнату, которая, по его предположению, была спальней. – Что-то у меня голова кружится.

Клава посмотрела на него изучающе. Не в её правилах было чаёвничать в спальне – у каждой жизненной процедуры должно быть своё определённое место. Но Аполлон так просительно смотрел на неё, что она не выдержала, прыснула:

– Ладно, иди ложись. Я уже постелила. Так и быть, подам тебе чай в постель… Как барину какому-нибудь.

Аполлон ласково чмокнул её в румяную щёчку и пошёл в спальню.

Там было темно. Ярко светился только прямоугольник на полу у дверного проёма. Когда глаза привыкли к полумраку, можно было различить обстановку комнаты. Комната была маленькой, раза в полтора меньше того зала, где они трапезничали. Справа от двери стояла широкая старинная двуспальная кровать с металлическими спинками и шариками на них. У изголовья кровати – маленький торшер с двумя цветными пластиковыми абажурами. У противоположной стены, между двух окон, занавешенных плотными шторами, темнел сервант с деревянной нижней половиной и стеклянной верхней, а у стены слева стоял ещё один, на этот раз двустворчатый, шкаф. По бокам серванта, под окнами – два стула с навешенными на спинках женскими тряпками.

Аполлон разделся, бросил одежду на один из стульев и плюхнулся на кровать с белой в голубые цветочки простынёй. И провалился чуть ли не до пола. Это было Клавино приданое – пуховая перина, на которую ушёл пух не с одного поколения гусей. Высунув, как из гнезда, голову и следя за мелькавшей на светлом прямоугольнике у двери тенью, Аполлон чуть ли не прыгал от радости.

Наконец в спальню вплыла Клава со стулом в руках. Она поставила его возле кровати, щёлкнула выключателем торшера. Под одним из абажуров вспыхнул тусклый свет.

Пока она ходила за чайником, чашками и тортом, Аполлон с интересом изучал орнамент на красивом персидском ковре, висевшем на стене над кроватью. Он уже начинал представлять себя каким-нибудь персидским шахом в ожидании волшебной ночи со своей Шехерезадой. Только, разумеется, не для слушания сказок.

Когда сервировка стула была закончена, Клава вручила Аполлону большой столовый нож и сказала:

– Теперь я схожу подышу свежим воздухом, а ты пока займись тортом.

Большой бисквитный торт был очень красив, под стать ковру на стене. По четырём его углам цвели маленькие кремовые розовые цветочки, а в центре – большая, тоже розовая, роза с двумя зелёными листочками, тоже кремовыми, конечно.

Аполлон раскромсал половину торта на прямоугольники, наполнил чашки чаем и, не дожидаясь хозяйки, приступил к чаепитию. Торт оказался очень вкусным, только что-то похрустывало на зубах и отдавалось некоторым дискомфортом на языке. "Наверно, сахар", – подумал Аполлон.

Когда Клава появилась в спальне, он как раз наполнял себе вторую чашку.

– Отвернись и подвинься, – сказала Клава.

Аполлон не прочь был сам заняться её раздеванием, но, уже поняв, что над раскрепощённостью, или целомудрием, Клавы надо ещё много попотеть, повиновался – подвинулся и повернул голову к ковру.

В тот момент, когда Клава опустилась на перину рядом с ним, он чуть ли не скатился на неё. Он бы, конечно, с удовольствием скатился, не будь у него в руках чашки с чаем и блюдечка с куском торта. Приходилось, наоборот, прилагать все силы и ловкость, чтобы не опрокинуть это всё на свою Шехерезаду.

Клава по примеру Аполлона тоже откинулась на сдвинутую к спинке большую подушку и, отправив в рот кусочек торта, закатила глаза:

– Ой, какой вкусный, свежий торт.

Аполлон услышал, что на зубах у неё тоже захрустело. Тут он случайно бросил взгляд на свой отполовиненный кусок и увидел, что из него торчит какая-то маленькая бежевая пластинка. Он выколупнул её ногтем. Это был порядочный кусок яичной скорлупы. "Так вот оно, что хрустит, – догадался Аполлон. – Такой торт с повышенным содержанием кальция полезен детишкам и футболистам. Жаль, что у меня все кости целы, от такого лекарственного бисквита зажило бы всё, как на собаке".

Они закончили чаепитие, и не успел ещё Аполлон обнять Клаву, как она погасила торшер. Это в его планы не входило, он любил заниматься сексом при свете, чтобы получать весь комплекс наслаждений. Вообще, настоящий секс – это самая высшая форма общения, потому что во время этого процесса задействованы все органы чувств: и зрение, и слух, и обоняние, и осязание, и вкус, и, наверное, даже что-то ещё, шестое, так сказать, чувство. И если один из этих органов во время такого общения бездействует, то это уже какой-то ущербный секс, что-то сродни онанизму. А тут его лишили одного из самых главных каналов, по которому простое сексуальное возбуждение трансформируется в гармонию отношений, – зрения.

– Почему ты выключила свет, Клавочка? – спросил Аполлон.

– Я стесняюсь, – ответила Клава, и, если бы был свет, было бы видно, как она засмущалась и покраснела.

– Кого ты стесняешься? Здесь же никого нет.

– А ты? Я тебя стесняюсь.

– Не надо меня стесняться, – сказал Аполлон. – А потом, я боюсь темноты, – соврал он, надеясь таким образом надавить Клаве на её, судя по всему, хорошо развитое чувство ответственности за судьбу ближнего.

– Ха-ха-ха, – засмеялась Клава, – вот уж никогда бы не подумала. Не бойся, я же здесь, рядом.

Она повернулась к Аполлону и, взяв его лицо в ладони, поцеловала в нос. Аполлон с досадой почувствовал, что такое обращение с ним может привести к утрате лидирующего положения. Чёрт, фокус с боязнью темноты дал совершенно противоположный желаемому эффект. В общении с женщинами он предпочитал держать инициативу в своих руках, во всяком случае, в первое время знакомства. Недаром по гороскопу он был Львом. Потом, конечно, можно и подурачиться. Но поначалу никак нельзя упускать бразды управления ситуацией. Он взял Клавины руки в свои, и уткнулся в них носом. Что такое? Он опять уловил едва ощутимый, уже знакомый идиотский запах. На этот раз он исходил от рук Клавы. Обескураженный Аполлон быстренько завершил пробежку губами по Клавиным ладоням и нашарил её губы. Губы у неё были то что надо – мягкие, горячие, податливые и очень чувственные, хотя и целовалась Клава не очень умело.

Ощущение прикосновения Клавиного разгорячённого тела, игра губ вытеснили из Аполлона дурацкие обонятельные эмоции. Всё вошло в нормальную колею – поцелуи в великолепную, можно сказать, почти девственную, грудь, предварительно выпростанную из-под бюстгальтера. Большие тяжёлые шары как будто только и ждали этого момента вызволения – раскатились, соблазнительно колыхаясь, в стороны. Ласки всего тела пальцами, нежные слова… Что касается последних, Аполлон вдруг нашёл удачный заменитель и "белочке" и "бегемотику". Лаская губами неожиданно маленькие соскЗ, он проникновенно шептал: