Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

• Название: Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!
• Автор: Борис Горбачевский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21138-8

«Люди механически двигаются вперед, и многие гибнут — но мы уже не принадлежим себе, нас всех захватила непонятная дикая стихия боя. Взрывы, осколки и пули разметали солдатские цепи, рвут на куски живых и мертвых. Как люди способны такое выдержать? Как уберечься в этом аду? Грохот боя заглушает отчаянные крики раненых, санитары, рискуя собой, мечутся между стеной шквального огня и жуткими этими криками; пытаясь спасти, стаскивают искалеченных, окровавленных в ближайшие воронки. В гуле и свисте снарядов мы перестаем узнавать друг друга. Побледневшие лица, сжатые губы. Кто-то плачет на ходу, и слезы, перемешанные с потом и грязью, текут по лицу, ослепляя глаза. Кто-то пытается перекреститься на бегу, с мольбой взглядывая на небо. Кто-то зовет какую-то Маруську…»

Так описывает свой первый бой Борис Горбачевский, которому довелось участвовать и выжить в одном из самых кровавых сражений Великой Отечественной — летнем наступлении под Ржевом. Для него война закончилась в Чехословакии, но именно бои на Калининском фронте оставили самый сильный след в его памяти.

---

Еще хочу вам сказать о храбрости. В чем состоит храбрость и проницательность командира? У Льва Толстого в рассказе «Набег» офицер рассуждает, что храбрый человек ведет себя на поле боя «как следует»: «Храбрый тот; который боится того, чего надо бояться, а не того, чего не нужно бояться». Отнеситесь, ребятки, со вниманием к этому простому и очень разумному совету. Есть вопросы?

— Хватит ли боеприпасов?

— Хватит. В сорок первом на миномет доставалось по десятку мин, сегодня — в десять раз больше.

— Как с техникой?

— У нас сильная артиллерия разных калибров. Много танков. Среди них лучшие, чем у немцев, — Т-34. Берегите их. Помогайте, как можете, танкистам, а они защитят вас.

— Прикрытие с воздуха будет?

— Летчики обещали. Самолетов у немцев пока больше. Но так продолжаться будет недолго, вот увидите.

— А санитарная служба?

— Обеспечена. Дивизия имеет крепкий медсанбат. Нам прислали квалифицированных врачей и медсестер. Помогайте на поле боя санитарам. Берегите командиров и своих товарищей. Не бойтесь крови. Но прошу учесть предыдущий опыт. В отдельных частях во время июльского наступления под предлогом помощи раненым многие бойцы бросали передовую, уходили в тыл. Такого нельзя допустить!

— Как поступать с военнопленными?

— Не расстреливать! Отправляйте их в тыл, там разберутся.

— Будут ли разминированы подходы к обороне противника?

— Непременно! Для пехоты сделают проходы шириной полтора метра, для танков — три метра.

— Такой вопрос, товарищ комдив. Известно, что в июльском наступлении некоторые комбаты повели свои части с развернутыми знаменами, как «белые» в «Чапаеве». А как у нас?

— Мне не известны такие факты. Я никому не разрешу подобной глупости.

Кто-то осмелился спросить насчет заградотрядов.

— Я вам доверяю, — ответил комдив. — Я просил командарма освободить дивизию от заградотряда.

Вот такая нежданная встреча! Вскоре о ней знали во всех частях.

Забегая вперед, скажу: свои обещания комдив выполнил.

Комроты старший лейтенант Сухомиров

22 августа отменили занятия. Солдатский телеграф сообщил: комдив будет проводить смотр полков перед выходом на передний край.

Смотр продолжался целый день.

Вечером старший лейтенант Сухомиров собрал роту.

В лесу на одной из уютных полян под уходящим за горизонт солнцем расположилась вся рота: 129 рядовых и сержантов, 7 командиров — комроты Сухомиров, комиссар, три комвзвода, старшина и санинструктор. Всего числом — 136.

Сухомиров говорил с бойцами спокойно, словно ничего особенного не происходит, но каждый из нас почувствовал, что слова эти важны и даются ему непросто.

— Золотые мои, — начал командир, — послезавтра наша 215-я пойдет в наступление. Для многих из вас этот бой будет первым. Бессмертные! Первый бой для солдата — самый трудный, это боевое крещение. С него начинается и им утверждается священный солдатский долг — защита Родины! Противник силен. Но и вы за короткий срок стали опытнее, лучше подготовлены к схватке с врагом. Запомните! Если вы не убьете немца — он убьет вас! Здесь не может быть никаких колебаний. В атаке не паникуйте, старайтесь сохранять мужество. Нет ничего страшнее страха. Не поддавайтесь ему! Только мышь всего боится. Мы не умирать сюда пришли! Освобождать свою родную землю! Я поведу вас в бой. Я буду с вами! Рядом будут все, кого вы уже хорошо знаете, с кем уже многое испытали! Мы все будем вместе!

Бойцы слушали командира, затаив дыхание, ловили каждое слово, словно станет оно броней и защитой в предстоящем бою.

Когда он смолк, воцарилось молчание.

Первым поднялся Михаил, бывалый солдат из второго взвода. Уважали его прежде всего за честность и открытость, за стремление отстоять свое право на веру. Человек он религиозный — об этом все знали и больше уважали «старика», чем зубоскалили. Комиссар как-то предложил красноармейцу «убрать подальше» крестик, с которым тот прибыл в роту. Михаил крестик не снял. По комплекции он был тоже особенный — тощий, как выструганная палка, даже лицо вытянутое, за что и был прозван «не в коня корм»: сколько бы ни ел, оставался худющим — такая натура. Михаил нередко чудил. Но в этот раз учудил такое, что вся рота ахнула:

— Товарищ старший лейтенант, спасибо за доброе отеческое напутствие. — Не подведем вас. Останусь жив — век не забуду такие добрые слова. В одном, извините, не согласен. Вы, товарищ старший лейтенант, назвали нас бессмертными. Уж извините, бессмертен, известно, един только бог, а мы, простые люди, — все смертны. Страшиться же смерти не следует. Вся жизнь человека, какой бы она ни оказалась, короткой или долгой, есть подготовка к встрече с Всевышним. Разве не так? Извините, товарищ командир, комиссар и все товарищи солдаты.

Сухомиров улыбнулся:

— Есть поговорка: кто смерти боится, тот уже не живет. Разве не так, Михаил?

Сухомиров предложил задавать вопросы. Кто-то тут же спросил:

— Товарищ старший лейтенант, а как бы этак сделать, чтобы и воевать получше, и живым остаться?

Ответил солдату комиссар:

— В бою не рассуждают, в бою все мысли нацелены на одно: уничтожить врага. Гони его, убивай — вот и останешься живым.

По сути примитивный и бодренький совет породил сомнения: все так говорят. Сколько раз мы слышали: «Убей немца!» Но попробуй добраться до немца, чтоб его убить. Сколько времени два фронта — махина! — не могут ухватить противника…

Вопросов вышло много, но все они сводились к трем основным: будет ли танковая поддержка, сумеет ли артиллерия подавить огневые точки противника и почему до сих пор, почти восемь месяцев, мы никак не возьмем Ржев.

— Я очень надеюсь на артиллерию и реактивные установки. Танки будут — у нас их теперь больше, чем у немцев. О Ржеве. Немцы давно засели в городе, окопались, укрепились, оборона немецкая — сильная, поэтому ее до сих пор не прорвали.

Завершая собрание, Сухомиров сказал:

— Завтра вечером выступаем, так что спать не придется, отсыпайтесь сегодня. День завтра — на сборы. Ночью выдвинемся к передовой, займем указанное расположение. Утром начнется общее наступление. Готовьтесь и поддержите друг друга, обращаюсь прежде всего к опытным фронтовикам.

Ночь перед выходом на рубеж

Ушли командиры — и все как-то примолкли, задумались. Почти сто дней, то есть с конца мая, дивизия находилась в резерве армии, почти сто дней мы готовились к предстоящему, ждали этого события — кто с нетерпением, кто показно-патриотически, кто-то с ужасом… И вот: время пришло.

— Чего закручинились, не видно и не слышно, будто камешки на дне реки?! — попробовал расшевелить всех чей-то громкий, нарочито бодрый голос.

Никто не отозвался. Никто не поддержал.

Дымили самокрутки, разговаривали тихо, будто берегли голос — время придет, вот тогда накричишься! Как всегда бывает в психологически сложной обстановке, люди вели себя по-разному. Оптимисты болтали всякую чепуху, посмеивались, шутили, вспоминали веселые истории. Другие помалкивали, тяжело и печально вздыхая. Многие старались даже в мелочах выказать друг другу больше внимания. Говорят: «Если хочешь подбодрить себя, подбодри своего товарища», — наверное, интуитивно следуя этому правилу, мы так и поступали. Обменивались адресами: «Если что, напиши моим». Вспоминали самые важные события из прошлой жизни. Дарили на память простые, но дорогие для солдата вещи. Мне, например, подарили самодельный алюминиевый портсигар — берегу его и по сей день.

Я видел, как некоторые погружались во что-то глубоко личное, им не хотелось разговаривать, но и сон не шел. Один вдруг вспомнил, что сегодня его день рождения — исполнилось девятнадцать! — и принялся ворошить вслух то, о чем, может, стоило бы забыть, особенно в эту последнюю ночь в лагере, мало ли что ждет…

— Почему молчишь, о чем думаешь? — спросил я молодого татарина Шакура — пулеметчика из нашего отделения.

Он бодро ответил:

— Как бы «дегтярь» не подвел. Немцев побольше стрелять.

Возможно, он говорил неправду: я слышал вчера, как он страстно молился, просил помочь Всевышнего.

Бывалый фронтовик обратился к нам, зеленым:

— Ежели пойдем завтра в атаку, то надо смело идти или бежать вперед. Ни в коем разе, ребята, не ложитесь! От земли тогда никак не оторвешься. Мой ротный, помню, предупредил: «Расстреляю всех, кто заляжет!»

— Ну и что, пострелял?

— Было дело, нескольким врезал. С тех пор больше не ложились. Поглядим, как завтра наш ротный сообразит, коли дело не заладится. От приказа никуда не уйдешь.

Я вмешался, стараясь убедить людей:

— Старший лейтенант в солдата стрелять никогда не станет!

В ту ночь мы лежали рядом с Шуркой, и он рассказал мне самое сокровенное, то, что многие годы скрывал от всех. В 30-е, когда советская власть расказачивала казачество, чекисты, скорее всего по доносу, откопали в огороде их дома отцову шашку, что хранилась там со времен Гражданской войны. Отца забрали и расстреляли, а мать сослали. Когда Шурку призвали в армию, он скрыл свою историю. Восьмилетнего Шурку взяла к себе родная сестра матери, жившая в соседней станице. Дом разграбили. Шурка тайком в самую рань выходил в степь и выл, как волк, звал отца и мать, проклинал тех, кто их загубил. А потом переехал в Шуркин дом главный партийный заправила станицы. Через месяц ночью дом сгорел, похоронив под своими развалинами большевика-станичника, его жену и двоих детей. Следствие тянулось больше года. Так и не дознались, кто пустил «красного петуха».