Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

• Название: Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы
• Автор: Владилен Орлов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-42599-0

Их военная специальность считалась на фронте одной из самых сложных и опасных. Они были первоочередной целью для немецких наводчиков и стрелков. Наступая с передовыми отрядами Красной Армии, участвуя в атаках штурмовых групп, артиллерийские разведчики-наблюдатели несли тяжелые потери. Поэтому их мемуары — большая редкость. Автор этой книги тоже не раз смотрел в лицо смерти, пройдя с 6-й артиллерийской дивизией прорыва от Белоруссии до Эльбы: «Прогремела короткая артподготовка, и танки двинулись вперед. Мы вскочили и побежали вслед за ними. Свистят снаряды и пули, впереди какое-то марево: то ли от взрывов, то ли от дымовых шашек, пущенных немцами. Танки то и дело останавливаются, поджидая нашу братию, которая должна успеть заметить и обезвредить противника с Фаустпатроном. Танкам „ИС“ болванки не страшны, а Фаустпатрон — смерть…»

«Раздался характерный треск немецкого пулемета, и меня словно кнутом хлестнуло по правой ноге и обожгло левую. Ноги подкосились. Левая штанина была разорвана в клочья, в правой две дырки, из которых сочилась кровь. Ранен? — крикнул кто-то. Я кивнул…»

---

Вот и Кратово. Сошел с электрички и зашагал вдоль дачных заборов, с удовольствием вдыхая теплый хвойный дух и наслаждаясь ясным теплым днем, наступившей тишиной и каким-то покоем вокруг (только слышался несильный гул от потока эшелонов, затухающий по мере удаления от станции). Как хорошо! И настроение поднялось. Навстречу никто не попадался, да и на участках тихо, только изредка тявкнет собака и вскрикнет кто-то из ребятни. Здесь еще мир. Вот и дача. Сразу же заговорили с подружкой о войне и гадали, что теперь предпринять. Я сказал, что завтра же иду в школу, надо помочь в противовоздушной обороне и, вообще, понять, что делать. День прошел тихо и мирно. Вечерело. Надо успеть домой, вдруг будет налет немецкой авиации. Подружка проводила меня до станции. Опять шли по пропитанным теплым июньским воздухом, сосновым ароматом улочкам поселка, было хорошо и о войне не думалось. Это было последнее мирное настроение. У станции договорились о встрече в школе, я сел на электричку, и вновь нахлынуло ощущение чего-то безвозвратно теряемого. Это ощущение тревоги, смешанной с тоской по мирной жизни, то усиливаясь, то уходя куда-то вглубь, больше меня не покидало.

Доехал быстро, несмотря на непрерывный поток воинских эшелонов. Воздушной тревоги не было. Пришла мама, поужинали, поговорили о событиях, все время прислушиваясь к «тарелке» репродуктора, и легли спать. Мама сказала, что всех детей до 10–12 лет собираются отправить в деревни к родственникам или в подмосковные лагеря подальше от возможных бомбежек и моего младшего братишку надо тоже отправить. Работать теперь придется по 10–12 часов без выходных, так как много мужчин (почти все здоровые до 40 или 45 лет) ушли в армию. Вскоре братика отправили в пионерлагерь «Дорохово» по Белорусской дороге от Наркомзема. Провожали его я и мама. Помню толпу провожающих у входа в наркомат, гору вещей, плачущих малышей, утешающих их родителей. Брат был немного взвинчен, но не хныкал, пожалуй, ему это было интересно. Вскоре детвору увезли и я вернулся домой, а мама на работу.

Утром после Кратово, на 3-й день войны, я отправился в школу. Там уже собралась группа ребят из нашего 8-го «А» класса, теперь мы уже девятиклассники! Вот Дима Шибаев, Валя Митрофанов, Харин, вечный хулиган и полудвоечник, кто-то из девчонок. Завтра придут еще и из 8-го «Б». Все жаждали что-то делать. Военкоматы полны добровольцев. Такая была атмосфера! Вскоре появился директор и сказал, что все окончившие 9-й и 10-й класс не придут. Их кого уже призвали в армию, кого в училища, кто пошел добровольцем. Поэтому «вся надежда по защите школы от налетов на вас, восьмиклассниках, и больше некому. Возможно, и меня призовут или уйду добровольцем… Так что вы теперь здесь хозяева… В школу регулярно будет приходить наша уборщица, все вопросы к ней, а в первую очередь надо занести на крышу и на этажи песок, который уже свален у школы, подвезут еще и обязательно поставить бочки с водой… Песок и вода для тушения зажигалок (зажигательных бомб)…» Он отдал нам ключи от школы и всех классов, дал несколько советов, свой телефон, списки учащихся за 7–8-й класс, телефоны пожарных и «Скорой помощи». Мы восприняли все это с энтузиазмом, тут же организовались в дружину, выбрали штаб (вошел я и мои товарищи), обменялись телефонами и наметили план действий:

— обзвонить всех 8- и 7-классников и пригласить в дружину;

— организовать круглосуточное дневное и ночное дежурство; тут же составили список дежурств, начиная с этого часа;

— немедленно разнести песок и бочки на чердак и на этажи;

— наполнить бочки водой для тушения зажигалок;

— еще что-то.

С этой минуты мы почувствовали себя хозяевами и защитниками школы! Появился небывалый прилив сил. Сразу же закипела работа.

Нашлось несколько лопат, совков, щипцов для захвата упавшей «зажигалки», просто кусков фанеры и кровельного железа, и мы стали грузить песок в школьные деревянные урны из-под мусора, таскать эти урны на чердак и этажи. Обедать ходили домой по очереди. От непривычки скоро устали, но каждый прекращал работу только, когда совсем обессилевал. Отдохнув, опять таскали урны (на чердак вдвоем). В перерыве я зашел в свой класс. В окна било яркое солнце. Взгляд останавливался на всем таком знакомом и близком, на слегка покоробленной и потертой коричневой доске, на тряпке с мелом, на исцарапанных партах, своей и товарищей, на трещинах деревянного пола, стенах с картами и портретами. Все такое родное и уже бесконечно далекое. Прощай, детство! Больше не видать ни класса, возможно, и школы. Защемило и стало как-то тяжело на сердце. Я вышел и больше в класс не заходил. К вечеру натаскали много песка, установили бочки с водой, организовали дежурство по 3–5 человек, порядок смены, завели журнал, куда заносили все подряд (почти дневник). Штаб разместили в учительской у телефона, там же был диванчик для отдыха. Поздно вечером, где-то около 23 часов, все, кроме дежурных, разошлись по домам. Так продолжалось еще 2–3 дня, но уже стало легче, поскольку пришло еще несколько ребят, да и все емкости заполнились. Всего наша самостийная дружина насчитывала 15–20 человек. В перерывах обсуждали ситуацию. Ежедневные сводки с фронта были неутешительными. Вначале вообще трудно было понять, что происходит. 23 июня уже сообщалось, что оставлен Брест и еще несколько пунктов, «уточнялось» число сбитых за 1-й день самолетов противника (30 вместо 20). О наших потерях — ничего. О положении на разных участках или ничего, или неубедительными обрывками.

Позднее сводки «упорядочились»: кратко о неудачах и много об успехах. Никогда в ту осень мало-мальски полной или хотя бы достоверной информации почти не было, за исключением сводки за 15 октября 1941 г., но об этом позже. Очень быстро мы научились читать между строк. Плюс рассказы беженцев. Все сводки (вначале «Главного командования», а затем «От советского информбюро») делились на две неравные части. Первая, короткая, об общей ситуации и вторая, в несколько раз длиннее, о подвигах отдельных частей и лиц. По существу, главное было в 1-й части сводки.

Общая часть обычно начиналась со слов: «В течение прошедшего дня наши войска вели… бои…» и далее перечислялись направления. В содержании прилагательного к словам вели… бои… и названиях направления содержалась основная информация. Например:

Фраза «…наши войска вели упорные бои на Смоленском направлении…» означала, что немцы атакуют, но пока их сдерживают, однако Смоленск уже захвачен.

Фраза «…наши войска вели тяжелые бои…» означала, что немцы наступают.

Фраза «…наши войска вели ожесточенные бои…» говорила, что немцы ведут крупное наступление и прорвали нашу оборону, возможно, разбили и окружили наши части. Теперь жди появления «нового», более восточного направления.

Фраза «…наши войска вели бои местного значения…» означала, что там временное затишье.

Вернемся к школе. На 3-й или 4-й день войны пришел военрук, вручил мне и еще кому-то все снаряжение своей комнаты (учебный карабин с разрезом, противогазы, учебные плакаты, еще что-то) и поручил сдать все это на склад. Он дал адрес, где-то в районе ул. Герцена (теперь вернули старое название: Большая Никитская). Пошли пешком от школы, через Арбат, Арбатскую площадь, переулками к ул. Герцена. Везде заклеенные бумажным крестом витрины магазинов, необычно мало транспорта, озабоченные лица прохожих. Вот и склад во дворе. Сдали вещи, получили расписку и пошли в центр посмотреть на маскировку, благо близко. Вся Манежная площадь, Красная площадь и прилегающие к Кремлю улицы расписаны под крыши домов. Неужели это маскировка для самолетов и они примут роспись за настоящие крыши и не опознают Красную, Театральную и Манежную площади, Кремль? Не верится. Тут же понаблюдали за подъемом аэростатов воздушного заграждения. Позднее на Театральной площади разместили для всеобщего обозрения изрядно помятый фюзеляж сбитого немецкого бомбардировщика.

На 3-й или 4-й день войны поступило распоряжение всем сдать радиоприемники для армии! За нарушение — наказание, кажется трибунал. На самом деле приказали сдавать, чтобы не слушали зарубежные передачи. В Германии было аналогичное распоряжение. Причем там только за прослушивание «вражеских» передач сажали в тюрьму. У нас было что-то похожее. Поскольку мы не имели приемника, подробности я не помню. Помню только, что снес чей-то приемник на почту, которая была напротив нашего дома, получил расписку и был удивлен множеству сданных приемников. Просто завал, сотни аппаратов лежали в огромной куче. А приемники тогда имели единицы!

Огромное впечатление на всех произвела песня Александрова «Священная война», исполненная на Белорусском вокзале при отправке частей на фронт. До сих пор она вызывает какой-то трепет, а тогда это был мощный набат, поднимающий людей, вселяющий надежду и уверенность в победе. Уж больно точные слова, музыка, ритм, прямо в сердце!