М Алексеев - Ч. Р. Метьюрин и его "Мельмот скиталец"

• Название: Ч. Р. Метьюрин и его "Мельмот скиталец"
• Автор: М Алексеев
• Жанр: Публицистика

---

«Милезский вождь» был издан под тем же псевдонимом (Деннис Джеспер Мерфи), что и первых два романа Метьюрина. Однако эта предосторожность была напрасной: подлинное имя автора постепенно становилось известным все более широким кругам читателей [23], что отнюдь не содействовало спокойствию и благополучию автора. Церковные власти не без оснований увидели в англиканском пасторе опасного адвоката ирландского национализма, ирландские же католики враждебно отнеслись к его воинствующему англиканизму: в Англии и в англо-ирландском обществе Дублина у Метьюрина появилось немало откровенных недоброжелателей.

Именно в этот тяжелый и трудный период его жизни Метьюрина как писателя открыл В. Скотт и вступил с ним в переписку, продолжавшуюся много лет. Первые печатные отзывы В. Скотта о романах Метьюрина были, как мы уже видели, вполне благоприятными; он хвалил его первый роман («Семья Монторио»), несмотря на его недостатки, удостоверял несомненную одаренность автора, предсказывал ему будущую литературную известность. «Милезский вождь» произвел на В. Скотта еще более сильное впечатление: очень вероятно, что этот роман оказал даже некоторое воздействие на «Ламмермурскую невесту» (1819) В. Скотта [24].

3

Похвальный печатный отзыв В. Скотта о первых произведениях Мерфи-Метьюрина, а затем и письмо, полученное от него, уже известного в то время поэта (как прозаик В. Скотт стал известен позднее), Метьюрин воспринял как своего рода якорь спасения. Он надеялся на его великодушную помощь, предполагая, что В. Скотт пользуется большим авторитетом в литературных кругах и имеет широкие связи среди издателей и книгопродавцев Эдинбурга и Лондона. На первых порах своего заочного знакомства с Метьюрином В. Скотт не обнадеживал своего дублинского корреспондента; по его мнению, профессиональное писательство плохо вознаграждается в Соединенном королевстве, тем более что здесь все больше появляется людей, желающих зарабатывать деньги своим пером [25]. Но Метьюрин становился настойчивым в своих просьбах, обосновывая их чистосердечными признаниями относительно своих все сильнее запутывавшихся материальных дел: эти признания служат в настоящее время, за отсутствием других свидетельств, важным и ценным источником для истории его жизни.

Положение Метьюрина действительно было незавидное: деятельность его в качестве учителя и воспитателя при организованном им пансионате не оправдалась вовсе. Стало очевидным, что он попусту истратил все приданое своей жены (около двух тысяч фунтов) для того, чтобы оборудовать достаточно комфортабельный и поместительный дом для предполагавшихся воспитанников [26]: между тем в 1813 г. их оставалось всего трое. Метьюрин просит В. Скотта (в письме от 27 июля 1813 г.) выступить его посредником перед леди Эберкорн и просить ее сделать его пансионат для юношей более известным среди богатых дублинских семей (впоследствии именно леди Эберкорн был посвящен «Мельмот Скиталец»), но и эта миссия успеха не имела. Долги Метьюрина росли катастрофически; он принужден был помогать отцу, жившему в бедности после своего отрешения от должности; подрастали его собственные дети; он доверчиво поручился за человека, ставшего банкротом, и принужден был также оплачивать и чужие векселя. Он боялся, что наступит последнее испытание, которому может подвергнуться глава семьи, — «час, когда дети попросят у него хлеба, а он не сможет им ничего ответить» [27]. Последняя ситуация внушает догадку, что главы XXVII–XXIX четвертой книги «Мельмота Скитальца», заключающие в себе «Повесть о семье Гусмана», в немалой степени носят автобиографический характер: Метьюрин писал историю злоключений этого семейства кровью; собственного сердца.

В этих обстоятельствах Метьюрину оставалось одно — уповать на великодушную протекцию и помощь В. Скотта, чтобы хоть несколько улучшить свою судьбу. Он не отказывался ни от какой литературной работы и в своих письмах к В. Скотту прибегал даже к своего рода хвастовству: он превозносил свои познания в обоих классических языках и античной литературе, свою эрудицию в вопросах теологии, философии, этики [28], тем более что его расчеты на какое-либо возвышение по церковно-иерархической лестнице постепенно становились призрачными и безнадежными. Он писал В. Скотту, что церковные власти отвернулись от него, лишив его своих милостей и покровительства вскоре после несчастья, случившегося с его отцом, тем более, прибавлял Метьюрин, что «по своим религиозным воззрениям, я — строгий кальвинист и поэтому на меня с завистью взирают братья-унитарии и арминианские проповедники» [29]. Это откровенное признание Метьюрина, подчеркивающее его несогласие с основными догматами государственного англиканского вероисповедания и его тяготение к демократическим сектантским формам религиозного вольномыслия, унаследованное в Англии от времен Кромвеля и революции XVII в., представляет для нас значительную ценность. В то время, когда Метьюрин писал цитированные строки, ни он сам, ни покровитель его В. Скотт не знали, что церковное начальство считало мировоззрение автора «Милезского вождя» препятствием для какой-либо его церковной карьеры и неоднократно обсуждало даже целесообразность дальнейшего пребывания его в должности англиканского пастора [30].

Тем неожиданнее и опаснее был тот шаг, который сделал Метьюрин по совету В. Скотта, не ожидавшего, какие последствия это принесет молодому ирландскому романисту: Метьюрин оставил на некоторое время романы и стал драматургом.

В 1813 г. Метьюрин сочинил драму «Бертрам, или Замок Сент-Альдобранда» («Bertram, or the Castle of St. Aldobrand») и отдал рукопись дирекции Дублинского театра, где эта пьеса была вскоре отвергнута. Тогда Метьюрин обратился с нею к В. Скотту, а тот послал ее Байрону, состоявшему в то время в дирекции лондонского театра Друри Лейн. Впоследствии в одном из автобиографических фрагментов своих «Разрозненных мыслей» (1821) Байрон вспоминал: «Метьюрин был горячо рекомендован мне Вальтером Скоттом, к которому я обратился, во-первых, в надежде, что он что-нибудь напишет для нас сам, а во-вторых, с просьбой указать какого-нибудь молодого (или старого) многообещающего автора, которого мы отчаялись найти. Метьюрин прислал своего „Бертрама“ и письмо без обратного адреса, так что я сперва не мог ему ответить. Когда я наконец обнаружил его местожительство, я послал ему благоприятный ответ и нечто более существенное. Пьеса его имела успех, но меня тогда не было в Англии» [31]. Сохранился также (в письме к Дениэлю Терри от 10 ноября 1814 г.) отзыв о «Бертраме» В. Скотта, в котором, кстати, даются также дополнительные подробности из истории его хлопот ради появления этой пьесы на лондонской сцене. В. Скотт писал, что он обратился сначала к Джону Кемблу, известному английскому актеру того времени, «хотя вовсе не ожидая удачи», что и действительно вскоре оправдалось, — предлагая ему воспользоваться «рукописной трагедией Метьюрина, автора Монторио»: «Это одна из тех вещей, — продолжал В. Скотт, — которая или будет иметь большой успех, или торжественно провалится, так как достоинства ее определенны, глубоки и поразительны, а ошибки очевидны до смешного. Автор вывел нашего приятеля Сатану на сцену самолично. Я думаю, что сам я изгнал бы отсюда злого духа, потому что хотя в чтении он очень страшен, но я не уверен, что публика его хорошо примет. Последний акт плох. Тем не менее в пьесе много величия и силы; язык ее чрезвычайно оживлен и поэтичен, а характеры очерчены с мастерским одушевлением».

Потерпев неудачу у Джона Кембла, рукопись «Бертрама» с отзывами В. Скотта и Байрона была отдана великому английскому романтическому трагику артисту Э. Кину, который после некоторого колебания признал, что пьеса Метьюрина ему нравится и что исполнение ее главной роли он считает вполне по своим силам. После этого было принято решение о постановке ее на сцене. Друг Байрона Гобгауз написал к «Бертраму» пролог, и пьеса Метьюрина в первый раз увидела огни рампы в театре Друри Лейн 9 мая 1816 г., три года спустя после того как она была написана.

«Бертрам» — пятиактная романтическая трагедия в белых стихах. Сюжет этой пьесы имеет некоторое, правда, чисто внешнее и не идущее далеко сходство с «Разбойниками» Шиллера: трагедия Метьюрина вовсе лишена три яркой социальной тенденции, которой проникнута знаменитая «третьесословная» немецкая пьеса. Хотя главный герой Метьюрина, благородный сицилийский граф Бертрам, противоречиями своего сложного характера несколько походит на Карла Моора, а любовь его к Имогене, его бывшей невесте, вышедшей замуж за другого, открывает аналогию к истории Карла Моора и Амалии, — основными источниками замысла пьесы Метьюрина были английские готические романы, в том числе и его собственные.

Первая сцена первого акта «Бертрама» должна по замыслу автора не только служить завязкой трагедии, но и внушить зрителю ощущение ужаса. Сценическая ремарка автора гласит: «Скалы. — Море. — Буря. — На заднем плане освещенный монастырь. — Сквозь небольшие промежутки раздается звон колокола. — На высоких волнах моря виден корабль, находящийся в бедственном положении». Сквозь цветные готические окна монастыря при блеске молний и раскатах грома испуганные монахи видят тонущий корабль, который готов разбиться о скалы. Сначала спасается только один человек; когда он приходит в себя и узнает, что находится в Сицилии, в монастыре св. Ансельма, неподалеку от замка Альдобранда, он хочет снова броситься со скалы в бушующее море, из которого только что был извлечен. Это Бертрам, изгнанный из Сицилии Альдобрандом, отнявшим у него все имущество и принудившим Имогену выйти за него замуж. Бертрам считает Альдобранда своим главным врагом, и прежняя ненависть к нему возрастает в сердце Бертрама с новой силой. Он видит руку судьбы в том, что был спасен в родной Сицилии, неподалеку от мест, где некогда жил сам и где потерял все: он останется жить для мести. Мало-помалу на сцене появляются и другие люди с тонущего корабля; это разбойники той шайки, предводителем которой является Бертрам, совершившей вместе с ним немало кровавых преступлений. Настоятель монастыря просит Имогену, в отсутствие ее мужа, оказать в замке гостеприимство всем несчастным, потерпевшим кораблекрушение.