Мирослава Томанова - Серебряная равнина

• Название: Серебряная равнина
• Автор: Мирослава Томанова
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1977

Книга, которую вы открываете, — прежде всего о людях, о все еще не изведанных до конца глубинах человеческого существа, диапазон чувств которого воистину безграничен: от нежной любви до всепоглощающей ненависти, от мучительного страха до поражающего воображение героизма и самоотверженности. Вы встретитесь на страницах этой книги с мужчинами и женщинами в солдатских шинелях, которые, повинуясь законам войны, идут вместе, плечо к плечу, долгие месяцы и даже годы. Вы будете следить, как с каждым днем становятся все более сложными их взаимоотношения, отражающие бесконечные оттенки их характеров и душ.

---

— Не слишком ли много наслаждений сразу? — улыбаясь, спросил Рабас.

— Пока есть возможность, пан капитан, — ответил Вокроуглицкий, — давайте пользоваться. Что мое, то и ваше. Я еще в Англии говорил себе: фронт — это непрерывные опасности, ушел от одной, другая уже подстерегает, но зачем это воспринимать трагически?

Напрасно Галирж глазами подавал сигнал, чтобы поручик остановился.

— Надо относиться к этому проще: как к пикнику например, как к загородной прогулке.

Все смущенно замолчали.

Рабас постукивал ногой. Он вспомнил медленный, изнуряющий марш на Соколово[7] по заснеженной местности.

Из сугробов торчали остовы самолетов, танков, орудий, трупы лошадей и солдат. Это даже не кладбище. Морг, через которым они тащились часами, днями. Покидая Соколово, они оставили после себя то же самое.

— Пусть это будет военный пикник, — повторил Вокроуглицкий, — со всеми доступными деликатесами. Что вы скажете, пан капитан?

Рабас взглянул на поручика. Он думал: «Прежде чем мы пробьемся домой, сколько таких моргов мы оставим за собой? Кто из нас доживет до победы?» А вслух произнес, смеясь:

— Отлично, молодой человек! Вы мне нравитесь. Фронт — пикник в приятном обществе. Так к этому может относиться только тот, кому неведом страх. В таком случае — да здравствует легкомыслие!

Рабас приступил к делу, маленькими глотками потягивая кофе. Чертил, заглядывая то в одну, то в другую карту.

— Что ты делаешь с этими картами, Джони? Я не знаю, с какой из них брать данные.

— А ты что, не мог подождать? — обиженно ответил Галирж. — Через несколько минут я бы тебе послал нужную карту.

— Извини, — разозлился Рабас. — Прежде чем ты успеешь заточить карандаши, я могу нежданно-негаданно нарваться на противника.

Галирж горячо возражал:

— Если я хочу сделать карту, достойную этого слова…

— А передо мной живой противник! Этого клочка мне вполне достаточно. — Рабас сунул карту себе под нос, но ничего не мог в ней разобрать.

— Вот видишь! Надо было подождать! — торжествовал Галирж.

— Ну ладно, — уступил Рабас. — Ты хочешь сделать не карту, а конфетку. Прошу тебя, продиктуй мне по этой мазне, чтобы я мог наконец идти. Перечертишь потом.

Галирж стал диктовать Рабасу положение противника. Пулеметные точки на высоте такой-то, танки сосредоточены… Рабас наносил данные на карту, а Галирж между тем ворчал:

— Ты всегда бранишься, дружище. Полковник Свобода меня хвалит, а вот пану Рабасу ничем не угодишь.

— Готово! — воскликнул спустя минуту Рабас, допил кофе и поднялся. Кофе был потрясающий, поручик. Покорно вас благодарим! — Он засунул карту в сумку. — Ну, можно топать. Привет, разведчики!

Станек тоже стал прощаться:

— Пора к своим ребятам.

Галирж, прищурившись, поглаживал усики:

— Как тебе нравятся наши офицеры, Ота?

— Нравятся, — сказал Вокроуглицкий. — Отличные парни.

Превратившиеся в узкие щелочки глаза Галиржа метали молнии.

— Еще бы! Только вопрос, понравился ли им ты?

— То есть как?

— Пикник! И это ты называешь — «буду стараться»?! Пикник! Я ему моргаю, а пан пилот — ноль внимания, и хотя у него нет никакого представления о том, как говорить с «восточниками», он ведет себя так, словно находится в небе, где можно выделывать любые коленца, а не здесь, где его будут ловить на каждом слове.

— Помилуй! Кто меня хочет ловить? Кроме тебя, никто.

— Разумеется. Но ради тебя, а не во вред тебе. — Галирж осуждающе смотрел на Оту: — Позволь мне тебе посоветовать: спрячь-ка ты поскорее все свое барахло и не раздражай никого этим гастрономом!

Вокроуглицкий с бешенством швырял консервные банки и пакеты в авиационную сумку.

— Разве я виноват, что в западной армии с провиантом лучше, чем здесь?

— Здесь воюют! А ты этими банками вызываешь зависть. Ты думаешь: Рабас смеется! Это слишком горький смех для человека, до которого полевая кухня порой вообще не добирается и у которого подчас маковой росинки во рту не бывает.

— Но ведь я угощаю всех. Я же не скряга.

— Тем хуже, что ты предлагаешь это каждому.

Галирж наблюдал, как банки летят назад в сумку, и педантичным тоном наставлял Оту: новенькие не должны выделяться среди здешних. Нужно сдерживать себя, быть скромным, незаметным. Длительное пребывание на советской земле и фронт придали солдатам, идущим вместе с полковником Свободой, определенные черты, и Ота должен перенять их раньше, нежели раскроет свой характер. Приглушенным голосом Галирж делился своими наблюдениями: многие здесь смотрят на них, «англичан», с подозрением, считая, что они принесли сюда из дислоцированных в Англии чехословацких частей все самое консервативное, что там есть, включая воинский дух, столь не похожий на царящий здесь.

— И теперь, когда мне удалось развеять их предрассудки, ты, едва появившись, опять даешь повод для таких разговоров.

Упреки неприятно задели Вокроуглицкого:

— Прошу тебя, Джони, успокойся, пожалуйста. У меня создается впечатление, что я скорее тебе не нравлюсь, чем Станеку или Рабасу. — И с усмешкой спросил: — Чем я провинился? Кофе? Одеколоном? Или я должен пахнуть потом, как этот Рабас?

— Послушай, Ота! «Военный пикник»! Ты же не в Гайд-парке. Тут это могут расценить как дискредитацию борьбы с фашистами, — продолжал Галирж свои поучения. — К войне — к Великой Отечественной войне — люди относятся с безграничной серьезностью, и зубоскальства на эту тему тут не допускают. Еще одно-два таких высказывания — и тебе придется тащиться обратно. Ты ведь хорошо знаешь, скольких наших офицеров, несмотря на то что они были нужны бригаде как воздух, русские не пустили сюда из Англии из-за их вредных разглагольствований.

— Но я же этого не делаю.

В глазах Вокроуглицкого нарастало раздражение.

— Речь не о том, какой ты. Речь о том, каким тебя видят люди.

Вокроуглицкий молча закрыл сумку. Наступила тишина. Казалось, что-то остановилось, то, что не должно было останавливаться. Вокроуглицкий попытался это таинственное «что-то» снова привести в движение. С нервозной торопливостью он опять раскрыл сумку и зашарил в кармашке.

— Привет от твоих я тебе передал, письма отдал, а о том, что тебя, я думаю, более всего обрадует, чуть не забыл. — Он протянул Галиржу большую фотографию.

Галирж поспешно схватил ее и, положив в круг желтого света, не отрываясь, стал рассматривать. На фото была вся его семья. Тесть-полковник, теща, жена и сынишка.

— Спасибо тебе, Ота, это для меня большая радость. — Голос Галиржа с каждым словом теплел. — Элишка выглядит отлично. Еще красивее, чем когда я уезжал… — Он прислонил фотографию к основанию лампы. — Ота, я хочу с твоей помощью сделать наш отдел самым значительным…

Эти слова прозвучали для Вокроуглицкого заманчиво.

— Отлично! Поэтому я здесь, у тебя. Трехнедельный инструктаж — конечно, немного, но я приложу все силы…

Галирж возбужденно добавил:

— Мы продемонстрируем высокую культуру штабной работы. Киев — наш большой шанс. Этот город не выходит у меня из головы!

4

Рядовой Леош — в руках винтовка, у пояса связка ручных гранат, — косолапый, неуклюжий, тащился, цепляясь за каждый корень, торчавший из песка. Он тяжело дышал: мешали не только полипы в носу, но и привычка философствовать на ходу.

— Есть ли высшая справедливость? — гнусавил он, замедляя ход. — Пан надпоручик, ведь есть же?

Станек спешил на основной пункт связи. Раздраженно подумал: «Лучше бы пошевеливался! Именно мне должен был достаться самый болтливый связной из всей бригады!»

По теории «высшей справедливости» Леоша, с хорошими, порядочными людьми даже на фронте ничего плохого не может случиться. Он усердно утешал себя: я — исправный солдат, сражаюсь за великое дело, а вообще-то я в жизни даже мухи не обидел.

Утешение помогало мало. Короткими, лихорадочными очередями строчил в лесу пулемет.

Леош спотыкался, ловил ртом воздух.

— Вы слышите стрельбу, пан надпоручик? А моя мама, посылая меня за границу, считала, что здесь я буду в большей безопасности, чем дома.

— Здесь в большей безопасности? — удивился Станек.

— Она говорила, я хочу тебе добра. Вчера приходил жандарм, сегодня староста: мол, за твои речи, враждебные империи, полагается расстрел. — Леош, споткнувшись о корень сосны, с трудом удержал равновесие. — Но ведь я никаких речей, враждебных империи, не вел. Я только о высшей справедливости…

Станек невольно усмехнулся, представив себе, как Леош проповедует высшую справедливость соседям через забор или покупателям в хозяйственной лавке, где он работал приказчиком, и все это в то время, когда под высшей справедливостью понималось только одно: вернуть нам родину, а Гитлеру дать вместо десятков тысяч километров чужой земли два метра собственной.