Брет Эллис - Американский психопат

• Название: Американский психопат
• Автор: Брет Эллис
• Жанр: Контркультура
• Год: 2003

Семь женщин умирали долго и мучительно. Семь мужчин — быстро и почти безболезненно. Женщины впадали в забытье от боли, приходили в себя и снова теряли сознание от ужаса. С одной Пэт Бейтман, 27-летний уоллстритский финансист, снял кожу, другую истыкал гвоздями, еще одну обезглавил и совокупился с отрезанной головой. С мужчинами поступал проще — кого-то зарубил топором, кого-то банально порешил из пистолета. Роман Брэта Истона Эллиса «Американский психопат», написанный от лица этого самого психопата, на три четверти состоит из сцен насилия. На сто процентов — он жесткая сатира на восьмидесятые годы. В 1991 году издательство «Саймон и Шустер», заплатившее Эллису $300 000 аванса, отказалось печатать книгу: сотрудницы издательства и женские инициативные группы грозились устроить акции протеста. Когда роман все-таки вышел у конкурентов, когда завороженные критики единогласно объявили его отвратительным — «Американского психопата», разумеется, решили экранизировать.

Николай Клименюк

Чудовищно жестокая, бесстыдно аморальная история серийного убийцы-яппи вызвала невероятный скандал среди читателей и в прессе, когда первый издатель книги Simon & Sсhuster отверг возможность публикации, потеряв в качестве неустойки 300,000 долларов аванса. Самые крупные книжные магазины США отказывались долгое время продавать роман.

T-ough press

---

— Я хочу сказать вам две вещи, — перекрикиваю я ее. — Первое. Нельзя отбеливать Soprani. Об этом не может быть и речи. Второе… — я повышаю голос, чтобы перекричать ее. — …Второе, эти простыни можно купить только в Санта Фе. Они очень дорогие, и мне нужно, чтобы они были чистые… — Но она не умолкает, я киваю, словно понимая ее тарабарщину, расплываюсь в улыбке и наклоняюсь прямо к ее лицу.

— Если-ты-не-заткнешься-блядь-я-тебя-убью-поняла?

Бессвязная трескотня китаянки убыстряется, ее глаза по-прежнему вытаращены. Ее лицо, вероятно, из-за морщин кажется лишенным всякого выражения. Я вновь патетически указываю на пятна, понимая, что это бесполезно. Опускаю руку, силясь понять, что она говорит. Потом резко обрываю ее:

— Слушай, ты! У меня очень важная встреча… — я смотрю на свой Rolex, — в «Hubert's» через тридцать минут, — снова cмотрю на плоское ликолицо с роскосымираскосыми глазами, — и мне нужны эти… нет, подожди, уже через двадцать минут. Через двадцать минут мы завтракаем с Рональдом Харрисоном «У Губерта», а эти простыни мне нужные чистые к вечеру.

Она не слушает; она не перестает болтать на том же судорожном, незнакомом мне языке. Я никогда не устраивал поджогов, а теперь начинаю думать над тем, что для них нужно, — какие материалы используются — бензин, спички… может, жидкость для заправки зажигалок?

— Послушай, — выхожу я из этого состояния, плавно наклоняюсь еще ближе к ее лицу и — ее губы беспорядочно шевелятся, она поворачивается к мужу, кивающему в редкие короткие паузы — я скажу честно, — я не понимаю тебя.

Я смеюсь, ужаснувшись нелепости ситуации, и, хлопнув рукой по прилавку, оборачиваюсь — посмотреть, можно ли еще с кем-то поговорить, но в химчистке больше никого нет. Я бормочу:

— Это безумие.

Вздохнув, я провожу рукой по своему лицу, потом, внезапно рассвирепев, резко прекращаю смеятсясмеяться. Я рявкаю на нее:

— Ты дура. Я этого не вынесу.

Она трещит что-то в ответ.

— Что? — язвительно интересуюсь я. — Не слышишь? Хочешь ветчины? Это ты только что сказала? Ты хочешь… ветчины?

Она вновь хватайся за рукав куртки Soprani. Отрешенный и замкнутый муж стоит за стойкой.

— Ты… дура! — реву я.

Она продолжает неустрашимо трещать, не переставая тыкать впятнав пятна на простынях.

— Глупая сука! Поняла? — побагровев, ору я. Я едва не плачу. Меня трясет, я вырываю у нее куртку, бормоча:

— О боже.

Сзади меня открывается дверь, звенит звоночек, и я беру себя в руки. Закрыв глаза, я глубоко дышу, напоминаю себе зайти после обедаланча в солярий, может, в Hermes или…

— Патрик?

Вздрогнув от звука человеческого голоса, я оборачиваюсь — и вижу девушку, живущую в моем доме. Несколько раз я видел, как она с кем-то болтала в холле, и всякий раз, когда я проходил мимо, она провожала меня обожающим взглядом. Она старше меня, ей под тридцать, выглядит вполне, немного полновата. На ней спортивный костюм — откуда? Из Bloomingdale's? Даже не знаю. Она сияет. Сняв темные очки, она широко улыбается.

— Привет, Патрик. Я так и думала, что это ты.

Не имея ни малейшего представления, как ее зовут, я выдыхаю приглушенное «привет» и очень быстро бормочу нечто, напоминающее женское имя, а потом просто смотрю на нее, озадаченный, опустошенный, пытаясь сдержать злобу. Китаянка по-прежнему причитает сзади. Наконец я хлопаю в ладоши и говорю:

— Ну-с.

Она продолжает стоять, смущенная, потом нервно подходит к прилавку. В руке у нее квитанция.

— Странно, правда? Это так далеко, но, знаешь, это действительно лучшая химчистка.

— Тогда почему они не могут отчистить эти пятна? — по-прежнему улыбаясь, терпеливо спрашиваю я.

Мои глаза закрыты, я открываю их только тогда, когда наконец замолкает китаянка.

— Слушай, ты не можешь поговорить с ними? — осторожно прошу я. — У меня ничего не получается.

Она идет к простыням, которые держит старик.

— О боже, — говорит она. В тот момент, когда она осторожно дотрагивается до простыни, китаянка вновь принимается верещать, но, не обращая на нее внимания, девушка спрашивает меня:

— Что это? — она снова смотрит на пятна. — Боже.

— Это… — я кидаю взгляд на простыни, они действительно выглядят кошмарно. — Это, м-м-м, клюквенный сок, клюква с яблоком.

Она смотрит на меня, неуверенно кивая, потом робко говорит: — По-моему, не похоже на клюкву, то есть на клюкву с яблоком.

Я долго смотрю на простыни прежде, чем промямлить:

— Ну, да, м-м-м, на самом деле это… Боско. Знаешь, вроде… — я замолкаю. — Вроде шоколадного батончика. Dove Bar. Это Dove Bar… С сиропом Hershey.

— Да. — Она понимающе кивает, может быть, с налетом скептицизма. — Боже мой…

— Слушай, ты не могла бы поговорить с ними — потянувшись, я вырываю простыню из рук старика. — Я был бы крайне признателен. — Сложив простыню, я осторожно кладу ее на прилавок. Вновь взглянув на Rolex, объясняю:

— Я опаздываю. У меня встреча в «Hubert's» через пятнадцать минут.

Я направляюсь к двери, китаянка, грозя мне пальцем, снова принимается отчаянно стрекотать. Я смотрю на нее, сдерживаясь, чтобы не передразнить ее жест.

— В «Hubert's»? Правда? — спрашивает пораженная девушка. — Он переехал в центр, верно?

— Ага… слушай, боже мой, мне надо идти, — я делаю вид, что через стеклянную дверь заметил такси, и, пытаясь изобразить благодарность, говорю ей:

— Спасибо, м-м-м… Саманта.

— Виктория.

— Точно, Виктория, — я делаю паузу. — А я что сказал?

— Ты сказал — Саманта.

— Извини, — я улыбаюсь. — Что-то со мной не то.

— Может, как-нибудь пообедаем вместе на следующей неделе? — с надеждой предлагает она, подходя ближе. Я же пячусь к двери. — Я довольно часто бываю рядом с Уолл-стрит.

— Право, не знаю, Виктория. — Я изображаю извиняющуюся улыбку и отвожу взгляд от ее бедер. — Я все время работаю.

— Тогда, может, в субботу? — пугаясь своей настойчивости, спрашивает Виктория.

— В эту субботу? — спрашиваю я, вновь глядя на свой Rolex.

— Да, — робко пожимает она плечами.

— Боюсь, не получится. Иду на дневной спектакль, «Отверженные», — вру я. — Слушай, мне и в самом деле надо бежать. Я… — Проведя рукой по волосам, я бормочу: — О господи, — затем заставляю себя произнести, — Я позвоню тебе.

— Хорошо, — обрадованно улыбается она. — Позвони.

Еще раз кинув взгляд на китаянку, я выкатываюсь к чертовой матери, бегу к несуществующему такси, и притормаживаю только в двух кварталах от прачечной…

Неожиданно мой взгляд наталкивается на хорошенькую бездомную девушку, которая сидит на ступеньках дома на Амстердамской улице, кофейный пластиковый стаканчик стоит у ее ног. Меня к ней словно ведет невидимая сила. Нашарив в кармане мелочь, я с улыбкой подхожу к ней. У нее слишком юное, свежее, загорелое лицо; из-за этого ее положение кажется еще более ужасающим. Я успеваю рассмотреть ее за те секунды, что прохожу от края тротуара до ступенек, на которых она сидит, склонив голову, тупо уставясь в свои колени. Заметив, что я стою перед ней, она поднимает глаза, на лице нет улыбки. Моя злоба исчезает, мне хочется сделать какое-нибудь простое доброе дело, и, не сводя излучающих сострадание глаз с ее невыразительного, печального лица, я наклоняюсь и опускаю в пластиковый стаканчик доллар со словами: «Удачи».

Выражение ее лица меняется, благодаря этому я замечаю, что на коленях у девушки лежит книга — Сартр, рядом с ней — сумка Колумбийского университета, а в темно-коричневом кофе плавает мой доллар. Доли секунды кажутся мне вечностью, как в замедленной съемке, девушка смотрит на меня, смотрит в стаканчик и кричит:

— Ты что, рехнулся?

Застыв в согнутой позе над стаканчиком, я выдавливаю:

— Я не знал… не знал, что… там кофе.

Весь дрожа, я отхожу, останавливаю такси. По дороге в «Hubert's» здания представляются мне горами и вулканами, улицы — джунглями, небо кажется театральной декорацией, так что, выйдя из машины, я даже вынужден протереть глаза. Ланч Обед в «Hubert's» оборачивается непрерывной галлюцинацией, во время которой я грежу наяву.

«HARRY'S»

— Носки должны сочетаться с брюками, — говорит Тод Хэмлин Ривису, который внимательно слушает, помешивая соломинкой «Бифитер» со льдом

— Это кто сказал? — спрашивает Джордж.

— Послушай, — терпеливо объясняет Хэмлин. — Если носишь серые брюки, надевай серые носки. Проще простого.

— Погоди, — вмешиваюсь я. — А если ботинки черные?

— Ничего страшного, — Хэмлин пригубливает мартини. — Но тогда с ботинками должен сочетаться ремень.