Питер Акройд - Хоксмур

• Название: Хоксмур
• Автор: Питер Акройд
• Издательство: Астрель, Corpus
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-34949-2

Питер Акройд — один из самых титулованных английских писателей, член Королевского общества литературы, командор Ордена Британской империи. Мировую известность приобрели его бестселлеры «Дом доктора Ди», «Чаттертон», «Процесс Элизабет Кри», «Журнал Виктора Франкенштейна».

Исторический детектив «Хоксмур» получил сразу две награды: премию Уитбреда, одну из наиболее авторитетных литературных премий, и премию «Гардиан».

В начале XVIII века архитектор Николас Дайер (прототип знаменитого зодчего, Николаса Хоксмура) возводит в Лондоне шесть церквей взамен пострадавших от Великого пожара. Он, последователь религиозного культа, в основания этих построек кладет обязательную жертву — невинного ребенка. Двести пятьдесят лет спустя детектив Скотланд-Ярда Н. Хоксмур расследует серию убийств, совершенных в церквах Дайера. Между Дайером и Хоксмуром существует определенная связь, но в чем она состоит? Автор заставляет читателя самостоятельно искать разгадку этой тайны.

---

Спустя несколько дней он начал внимательно изучать каждого, кто проходил мимо него: вдруг найдется кто-нибудь, кто знает, или помнит его, или даже готов прийти ему на помощь. Увидев молодую женщину, бесцельно глядящую на витрину мастерской по ремонту часов, он заметил в ее лице всю ту теплоту и жалость, что некогда могли его защитить. Он пошел за ней по Леден-холл-стрит и вверх по Корнхиллу, Паултри и Чипсайду, к Св. Павлу, собрался было окликнуть ее, но тут, повернув за угол Аве-Мария-лейн, она присоединилась к толпе, наблюдавшей за сносом каких-то старых домов. Когда Нед шел за ней, земля дрожала у него под ногами. Он инстинктивно взглянул вверх, на выпотрошенные изнутри дома: с улицы видны были раковины и камины, а огромный железный шар тем временем раскачивался и бил по наружной стене. Толпа радостно шумела, воздух наполнялся мелким мусором, от которого у Неда во рту стоял кислый вкус. В этот момент он потерял ее из виду; он заторопился вперед к Св. Павлу, окликая ее, а старые дома у него за спиной изрыгали пыль.

Тогда-то, после этого случая, у него и начался период, который называют «странным временем». От измождения и плохого питания он ослаб до такой степени, что даже вкус собственной слюны вызывал у него тошноту; его насквозь пронизывали холод и сырость, заставляя тело непрерывно трястись в лихорадке. Теперь он большую часть дня разговаривал сам с собой: «Да, — говорил он, — время идет. Время явно идет». На этом он вставал с земли, оглядывался, а после снова садился. Ходил он, нерешительно выписывая любопытные кренделя: делал несколько шагов назад, потом останавливался, чтобы снова двинуться дальше. «Нечего тут всякой швали околачиваться», — сказал ему один полицейский. Нед, неподвижно стоявший посередине двора, стал ждать — ему не терпелось услышать продолжение, — но тут его грубо вышвырнули на проезжую часть. Теперь он слышал слова, вызывавшие его интерес, потому что повторялись как будто бы по определенной схеме: например, в один день он часто слышал слово «огонь», а в другой — «стекло». Его то и дело посещало видение, в котором ему представлялась собственная фигура, наблюдающая за ним издалека. А порой, когда он сидел, растерянный и одинокий, то замечал краем глаза тени и неясные образы других, странно двигавшихся и разговаривавших, — «как в книжке», говорил он. А иногда еще и начинало казаться, что эти тени узнают Неда, знакомы с ним: они ходили вокруг, бросая на него взгляды. Он же окликал их: «Пожалейте. Подайте что-нибудь, хоть корочку сухую».

Когда он поднялся с деревянного пола, его мучила жажда, а горло саднило, словно он раз за разом выкрикивал одно и то же слово. «А с какой стати им меня жалеть?» — думал он, уходя от реки. Стояло холодное, серое утро, и Нед чувствовал запах горящего тряпья или мусора, шедший от многоэтажек Тауэр-хамлетс, справа от него. Он вышел на Коммершл-роуд и, подняв руку над головой — она отбросила легкую тень на его лицо, — увидел Черного Сэма, лежащего у входа букмекерской конторы: тело его было завернуто в тяжелое одеяло, скрывая лицо и грудь, но обуви на нем не было, и его босые ноги торчали на улицу. Нед перешел дорогу и сел сбоку от Сэма; рядом с тем стояла полупустая бутылка, и он потянулся, чтобы взять ее.

— Не трожь, — пробормотал Черный Сэм под своим одеялом. — Кому сказал, блядь!

Потом он откинул одеяло, и они взглянули друг на друга без враждебности. Горло у Неда по-прежнему саднило, а заговорив, он ощутил во рту вкус крови.

— Ты чувствуешь, Сэм, как горелым пахнет? Что-то где-то горит.

— Это солнце. Что такое с этим солнцем? — И Сэм потянулся за бутылкой.

— Так, — сказал Нед. — Так, это уже что-то.

— Утро-то, Нед, холодное, темное, солнца нет, вот такие вот дела.

— Появится, — прошелестел он. — Появится. — Перед ними поднялся столб дыма, и Нед в тревоге бросил на него взгляд. — Бежать я не собираюсь, — сказал он. — Что я такого сделал?

Черный Сэм что-то шептал себе под нос, и Нед в нетерпении склонился к нему, чтобы услышать.

— Все крутится и крутится, — говорил тот. — Все крутится и крутится.

Нед заметил небольшую струйку мочи, выходившую из-под одеяла и бегущую по тротуару в канаву. Но тут он поднял голову и как раз успел увидеть, как тень от облака, что покрывала землю, исчезла; правда, оставался столб едкого дыма, придававшего солнцу кроваво-красный оттенок.

— Не знаю, сколько я тут пробуду, — сказал он Сэму. — Сейчас пойду, а потом вернусь.

И он поднялся на ноги и, обретя равновесие, зашагал к тому участку заброшенной земли у реки, где бродяги плясали у своих костров.

Проснувшись в старом доме, Нед услышал, как звонит колокол Лаймхаусской церкви; остальные (старая пара и молодой человек) спали — еще стояла ночь, — поэтому он поднялся осторожно. Он вышел из комнаты, ни о чем не думая, открыл дверь и шагнул через порог на улицу, называвшуюся Роуп-мейкерс-филд. Ночь была ясная, спокойная; взглянув на яркие звезды, он глубоко вздохнул. Он зашагал к самой церкви, но слабость и недоедание успели до того измучить его, что он способен был делать лишь маленькие, ковыляющие шажки. Потом он остановился перед церковью, сложил руки на груди и задумался над тем, как тщетна его жизнь. Подойдя к пролету лестницы, ведущей к двери склепа, он ощутил холод, поднимавшийся от ступенек, словно испарения, и услыхал шепот: не то «я», не то «меня». И тут все покрыла тень.

5

Тень покрывает все вокруг по замыслу стихии, отбрасываемая на поверхность воды облаками, даром что они суть пар, летающий в вышине, и ничего более. Научитесь достигать того же в камне, Вальтер, да взгляните-ка, добавил я, на движение водяной толщи. Все на свете течет, даже если по виду стоит на месте: взять хотя бы стрелки обыкновенных часов или тени, что отбрасывают часы солнечные. Однакожь Вальтер, не вынимая рук из карманов панталон, прищурился, опустивши взор наземь; хоть мы и стояли у Темзы, контора отсюда была все так же зрима, и он смущенно поглядывал в ея сторону. Я спросил его о причине.

Не беспокойтесь, отвечал он.

Я дознаюсь причины, сказал я ему.

Нету никакой причины. С чего бы ей быть?

Коли так, Вальтер Пайн, то я за Вас не на шутку обеспокоен.

Ничего, сказал он, пустое, не стоит и говорить.

Я же отвечал: подобными речами Вам от меня не отделаться.

Тяжкое это было дело — вытащить из него правду, он бы наверняка так и держал язык за зубами, не заставь я его отвечать своею властью. О Вас в конторе болтают, сказал он (я же побледнел), говорят, будто Вы мне голову набиваете затхлыми причудами да бестолковыми правилами (на лбу у меня выступил пот), якобы Вам суждено оставаться под гнетом древних руин (я посмотрел вдаль, на реку), а еще говорят, дескать, ежели я хочу выйти в люди, надобно мне другого мастера слушаться (я до крови закусил губы, однакожь стоял не шелохнувшись).

Разум мой сделался словно пустой лист, бумага без единой строчки. И кто же они такие, что ведут с Вами подобныя речи? спросил я наконец, не глядючи на него.

Те, которые заявляют, будто в моем отношении ничего, кроме дружеских намерений, не имеют.

Тут я обратил к нему взор и заговорил: глупец Вы, коли полагаете всякого человека своим другом; никому из людей верить не следует, равно как и полагать, будто кто-либо, Вам не знакомый, станет скорее грешить супротив собственных интересов, нежели солжет или предаст Вас. Мне ли, Вальтер, сего не знать. Услыхавши это, он несколько отстранился от меня, я же рассмеялся ему в лицо. Сии добрые друзья суть обычныя мухи, сказал я, коим все едино, кормиться ли в отхожем месте или же в горшке с медом; пускай лучше жизнь моя протекает в безвестности, нежели они узнают о моих деяниях, ибо, чем менее они меня ценят, тем более я свободен. На этих словах я, однако, себя остановил: стоит мне раз начать говорить без удержу, я готов все выболтать и сам себе вырыть яму. Покуда я говорил, Вальтер глядел неотрывно на лодку вдалеке — там один простолюдин смеялся и принимал фиглярския положенья, что твоя обезьяна. Веселый малый, говорю я, желая переменить Вальтерово настроение.

Не такой уж и веселый, отвечал он.

Мы пошли обратно к конторе; ветер, когда мы друг к другу обращались, задувал слова нам в лица. И опять спросил я его: кто они такие, что про меня с Вами болтают?

Они Вам известны, сэр.

Они мне известны своим злодейством, отвечал я, однако не стал более пытать Вальтера касательно до сего дела. Ведь я не слеп, сам вижу, кто против меня замышляет: господин Ли, конторщик Ревизора, тяжелый, скушный, будто старый ростовщик; господин Гейес, Инспектор по замерам, переменчивой и во всегдашнем смятении, что твоя вдовушка без состояния, к тому ж источает беспокойство, словно заразу; господин Колтгаус, старший плотник, глупый, пустой, угрюмый малый, равного коему я не встречал как по самодовольству, так и по отсутствию причин для оного; господин Невкомб, казначей, хоть сам вечно не в духе, однако от замечаний его всякому впору трястись от хохота над его сумасбродством; господин Ванбрюгге, мастер, чьи произведения суть лишь жалкия, необработанныя штуки, подобныя виденьям больного. Все эти пустозвоны только наружностию щеголяют, и я скорее стану хлебать суп из миски за общим столом с простолюдинами, нежели радоваться, словно безумный, в их обществе. А как времени своего я им не уделяю, следственно, они и презирают меня.