Рубен Барейро Сагиэр - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Рубен Барейро Сагиэр
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Опубликовано в журнале «Иностранная литература» № 3, 1986

Из подзаглавной сноски

…Публикуемые рассказы, впервые увидевшие свет в 1971 г., взяты из книги «Око за зуб» («Ojo рог diente»), изданной в 1983 г. кубинским издательством «Каса де лас Америкас» (La Habana, Cuba, «Casa de las Americas»).

---

С той поры мы отдалялись друг от друга все больше и больше, наши редкие встречи стали все короче, для чего мы находили любые предлоги.

12

Но был еще один человек, который знал район боевых действий так же, как я, и даже лучше. Звали его Апрониано Мартинес, он же Прони, командир роты в Пиндоти.

Прони покинул поместье, когда над семейным гнездом Риверо забушевали опасные ветры репрессий. Он попросился в армию, чтобы отслужить пораньше положенный срок. Карменсита была еще жива, а мой отец находился в изгнании.

Мать мне потом рассказывала, что она так и не поняла, почему Прони пошел в военные; вместо ответа на этот вопрос он отводил глаза, отделывался уклончивыми словечками.

Его зачислили в полицейский корпус. А когда он прошел учебу, положенную новобранцам, и зарекомендовал себя с наилучшей стороны, был зачислен в кадры и направлен младшим офицером в родные места.

К великому удивлению местных жителей, он проявил завидную активность в местном комитете правительственной партии по преследованию оппозиции.

Люди говорили про него: «Хоть и вырос Апрониано в доме дона Риверо и родной отец его был тех же взглядов, но… сколько волка ни корми…»

Я никогда не слышал, чтобы Прони вспоминал своего отца, к тому же я его почти и не знал.

После открытия южного фронта ротный командир Апрониано Мартинес, признанный специалист по организации борьбы с партизанами, наводившими страх на правительство, был назначен одним из руководителей правительственных сил в зоне.

13

Узнал я об этом слишком поздно. Когда я примчался домой, Карменситы уже не было в живых. Я увидел лишь крест с ее именем в изголовье могилы да суровое лицо моей матери, собственно, даже не лицо, а молчаливую маску. За все дни моего недолгого пребывания дома она произнесла лишь несколько слов. Ее немой упрек ранил меня еще глубже. Преждевременное появление на свет того кровавого комочка, который мог быть моим сыном, смерть Карменситы и без того были для меня страшным наказанием. Ведь это произошло помимо моей воли. Обо всем случившемся мне рассказала старая повариха Анунсия, оторвавшись от своих почерневших горшков.

Что заставило Карменситу обратиться к помощи Маны, знахарки с косогора? Стыд, страх перед моими родителями, боязнь, что я не назову себя отцом? Снадобья старой ворожеи погасили улыбку цветущей Карменситы. Так я думал в первый момент, стараясь оправдать себя. Потом я посмотрел на все более серьезно и с меньшим желанием оправдываться. Чувство вины, внушенное мне священником Лайа еще на первом причастии, мне так и не удалось преодолеть. Меня охватывал ужас, я опускал голову пред угрожающим жестом могущественного всевышнего, которого мне показывали в детстве. В основе тех страхов, естественно, был первородный грех, вкушение того проклятого плода, за что однажды в сиесту я был изгнан из рая вместе с девочкой Евой, неясно каким образом появившейся на свет из моего ребра. Во мне всегда, с самого первого дня наших отношений, подсознательно жило предчувствие, что кончится все бедой. И вот она, страшная развязка: я наедине со своей виной. Кровавый комочек, толкнувший Карменситу во мрак вечной ночи, был частицей меня самого. Я не находил себе места, угрызения совести не давали ни минуты покоя. Дитя слепого случая, юношеской страсти в знойную сиесту, появись на свет, стало бы сыном курупи, постыдным плодом невысказанной и наполовину кровосмесительной любви. Но всего труднее было подобрать точные слова для определения того, что я интуитивно сознавал. Она была сиротой и, возможно, родственницей, взятой в дом из чувства христианского милосердия, а я — сын хозяина…

Позднее много раз мне приходила в голову мысль о том, как, очевидно, удивилась Карменсита, почувствовав внутри себя живое существо. О том, какой силы страх привел ее к отчаянному решению уйти от позора.

В полном одиночестве, наедине со своим горем, словно изгнанная из рая, бродила она по тем местам, где в объятиях друг друга мы забывали обо всем на свете. А я в это самое время в городе, меньше всего думая о своей учебе, мечтал о запахе утренней зари, свежем дождичке, окропляющем поле люцерны, о Карменсите, лежащей рядом со мной на берегу ручья.

Анунсия передала мне цепочку и медальон, которые я когда-то подарил Карменсите. Это была последняя весточка от нее. Она будто хотела, вернув все, что я ей дал, сохранить нашу тайну.

К счастью, в тот холодный июль, когда я приехал, отца дома не было. Жестокие бури заставили его покинуть родные края, оставить любимое дело, поля — источник его существования.

Прони уже тоже не было здесь.

14

А быть может, было и так. По крайней мере один из палачей хорошо знал помещение, в котором пытали. Это был Апрониано Мартинес, фактически заправлявший здесь всем.

В этой комнате мы с ним бывали вместе тысячи раз. Здесь моя мать рассказывала нам про подвиги королевских рыцарей, отправившихся на поиски Святого Грааля, или о приключениях Сандокана в южных морях; здесь мы услышали от нее про Золушку и злые козни ее ведьмы-мачехи, и здесь же мы плакали, сочувствуя несчастьям пастушки Эуфемии.

Именно в этой комнате отец читал нам отрывки «Исхода», поэмы из сборника «Сто лучших», про подвиги героев национально-освободительной борьбы: Боливара и Антекеры, Сандино и Марти, Сан-Мартина и капитана Кабальеро.

В этой комнате однажды вечером — самым черным вечером в моей жизни — я увидел плачущую мать. Может, это простая случайность, что допросы проводились именно здесь. Или это идея Прони? Его действия нельзя было предугадать ни по его взгляду, ни по выражению лица. Пряча глаза за большими темными очками, он оставался невозмутимым, холодным, безучастным и жестоким даже в самые напряженные моменты «обработки», когда не было предела ярости и дикая злоба распаляла животные инстинкты палачей так, что их зеленая форма чернела от пота. На лице его не билась ни одна жилка. Казалось, полное безразличие овладевало им.

А ведь мне было достаточно только один-единственный раз увидеть его глаза, перехватить его взгляд, и я бы, как раньше, смог понять все. Но он не снимал очков, между ним и миром неизменно существовала затемненная преграда.

15

Не имея сил воспрепятствовать, я видел, как мать медленно и скорбно идет к смерти. И даже возвратившись сюда, я не смог помочь ей, облегчить ее страдания.

С гневом и болью я смотрел на ее искаженное конвульсиями, увядшее, измученное лицо, которое так долго было неподвластно времени.

Врачи, чтобы назвать хоть как-нибудь то, чему горделивая наука не могла противодействовать, поставили диагноз: рак. Она таяла день за днем, час за часом. Ее глаза уже не блестели, как раньше. Туманиться они начали еще после смерти отца, ухода из жизни человека, которого мы все в доме считали бессмертным. Ни понять, ни тем более согласиться с мыслью, что его нет в живых, никто из нас не мог.

Отец умер, как только жестокость и насилие выбросили нашу семью из дома на берегу ручья, на южном склоне горы. Уверен, что именно в этот момент отцу был нанесен смертельный удар. Его сердце преисполнилось болью и не выдержало…

Я видел страшные муки моей матери, она уже не могла пребывать в состоянии покорного согласия с действительностью. Казалось, я сам чувствую, как внутри нее, возможно в том месте, которое некогда занимал я, множатся пораженные клетки, растет бесформенный, испепеляющий, прожорливый ком.

Рак, злокачественная опухоль — так называли мы озверевших людей в зеленой форме, с удесятеренной яростью набросившихся на нас, стремившихся нас изничтожить.

16

Знал ли он, что превращение спальни моих родителей в камеру для пыток было для меня спасением?

Прошлое меня защищало, воспоминания о нем помогали преодолевать физическую боль, незабываемые картины стремительно пронесшегося детства уносили меня в сказочное царство мечты.

«Плыви, мой парусник, и пусть ни буря, ни вражеский корабль…», «… галерник Хоакин…», «…весло вниз, весло вверх…», «…жили-были…», «Э-эй, ухнем…», «…оставим позади… начнут пушки стрелять…», «…Сан-Мартин[3] родился в Япейю, тогда это была наша провинция, и перешел через Анды. Его правой рукой был полковник Богадо…», «Я отлично сознаю, что убийство вне человеческих и божьих законов, но жажда крови тирана…», «Я жил во чреве этого чудовища и знаю его нутро»[4], «„Нет, Хосе Марти, твое место не здесь“, — но он отправился в Дос-Риос[5] и дальше», «Воля народных повстанцев комунерос выше воли короля; Антекера[6] кричит: „Свобода!“ И Хуана де Лара в белом прогуливалась по улицам, когда его убивали в Лиме вместе с ее отцом…», «Хочу жить и умереть гражданином…», «Боливар, избороздив моря и исходив земли Америки, вознесся душой и телом на Чимборасо». «„Мое перо его убило“, — и Монтальво[7] плюет на разлагающийся труп тирана…»