Стив Тольц - Части целого

• Название: Части целого
• Автор: Стив Тольц
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 5-17-064383-7

Приключения — забавные и опасные. Любовь — страстная до саморазрушения.

Боль утрат — и сила воли, способная заставить снова и снова начинать все сначала.

Такова жизнь братьев Терри и Мартина, которые любят и ненавидят друг друга одновременно.

Они защищают и теряют любимых женщин, предают и становятся жертвами предательства, переживают множество приключений.

Они мечтают добиться успеха и разбогатеть. А еще — стать, наконец, счастливыми…

---

Я задумался.

— Папа, до сих пор ты описывал любовь как удовольствие, стимулятор, развлечение. Но это все?

— А чего еще ты хочешь?

— Не знаю. Чего-то более высокого и глубокого.

— Высокого и глубокого?

— Более значимого.

— Например?

— Не могу сформулировать.

Разговор зашел в тупик, и мы снова возвели глаза к небесам. Но вид небесного свода, после того как падающая звезда окончательно упала, разочаровывает. Зрителям объявляют: представление окончено — пора домой.

В тот вечер я написал Адской Каланче короткую изящную записку. Она представляла собой чистейший шантаж:

«Я подумываю о том, чтобы изменить показания и сообщить администрации школы, что это ты дирижировала поведением остальных в инциденте со шляпой. Если надумаешь меня отговорить, приходи ко мне домой. Но только одна».

Вы считаете, что, шантажируя женщину, невозможно заставить ее вас полюбить? Может, и так, но это была моя последняя карта, и я решил, что должен ее разыграть. Я внимательно перечитал записку. Все правильно: составлена, как принято у шантажистов, — лаконично и требовательно. Однако перо горело у меня в руке, ему не терпелось что-нибудь добавить. Хорошо, сдался я, но напомнил себе, что краткость — душа вымогательства. И приписал: «P.S. Если ты не придешь, не думай, что я стану ждать как дурак. Но если придешь, буду на месте». Но на этом не кончил и еще немного поводил пером. Объяснил, в чем суть ожиданий и разочарования, что такое страсть, написал о людях, которые смотрят на сроки годности так, словно это святые заповеди. Письмо получилось прекрасное. Короткая, имеющая отношение к шантажу часть — всего три строки — и двадцать восемь страниц постскриптума.

По дороге на работу я опустил письмо в ящик у дверей почты и через пять минут чуть не сломал себе руку, пытаясь вытащить его обратно. Должен признать: те, кто проектировал почтовые ящики, знали свое дело. Эти маленькие красные крепости не сдаются.

Через два дня мне приснился неприятный сон. Я пришел на водный фестиваль, а когда подошла очередь моего заплыва, бассейн осушили. Зрители свистели. На мне ничего не было, и им не нравилось то, что открылось их глазам. Но внезапно я оказался в кровати — в моей кровати, в хижине, и голос отца спас меня от осуждающих взглядов:

— Джаспер, к тебе гостья!

Я натянул одеяло до подбородка — видеть кого бы то ни было в тот момент мне совсем не хотелось. Отец тем не менее не унимался:

— Джаспер, ты у себя? — Я сел в постели. Голос отца звучал как-то очень уж подозрительно, однако я не мог сообразить, что в нем было не так. Наконец до меня дошло: отец говорил вежливо. Что-то, должно быть, случилось. Завернувшись в полотенце, я вышел из хижины.

И покосился на солнце. Неужели это не сон? Видение освежающим восторгом омыло мои глаза. Ко мне явилась Адская Каланча. И стояла сейчас рядом с моим отцом. Я замер, пытаясь соединить в сознании две стоящие рядом фигуры. Они совершенно не вязались одна с другой.

— Привет, Джаспер! — Ее голос отозвался дрожью в моем позвоночнике.

— Привет, — ответил я. Отец не уходил. Почему он все еще тут? Что его держит?

— Вот и он, — произнес отец.

— Заходи, — предложил я и, только уловив ее неуверенный взгляд, вспомнил, что на мне одно полотенце.

— Может, ты все-таки оденешься? — спросила Каланча.

— Думаю, носки мне откопать удастся.

— В горах начался лесной пожар, — заметил отец.

— Держись подальше от огня. И спасибо за информацию. — Я демонстративно повернулся к нему спиной. Когда мы входили в дом, я оглянулся, желая убедиться, что он не последовал за нами. Он не последовал, но заговорщически подмигнул. Я почувствовал досаду. Он не оставил мне выбора. У меня не было возможности не принять его подмигиваний. Затем я заметил, что он смотрит на ее ноги. Отец поднял глаза и увидел, что я перехватил его взгляд и знаю, что он смотрит на ее ноги. Это был странный момент, и он мог иметь любое продолжение. Я невольно улыбнулся. Он улыбнулся в ответ. Затем подняла глаза Адская Каланча и заметила, что мы улыбаемся друг другу. Мы, в свою очередь, посмотрели на нее и заметили, что она видит, как мы улыбаемся друг другу. И это был еще один странный момент.

— Заходи, — предложил я.

Шорох ее шагов по дощатому полу вызвал желание выпить — конечно, если бы в моей спальне оставался открыт бар, которого там вообще-то не было. Я забежал в ванную, натянул джинсы и майку, а когда вышел, она по-прежнему стояла на пороге. Неужели я действительно живу в этом месте, спросила она.

— Почему бы и нет? Я сам его строил.

— Вот как?

Я с готовностью показал ей порез, который получил, когда помогал вставлять оконную раму, и ощутил удовольствие: это был шрам мужчины.

— Твой отец приятный человек.

— На самом деле он совсем не такой.

— Чем ты теперь занимаешься?

— Устроился на работу.

— А в школу не хочешь вернуться?

— С какой стати?

— Аттестат средней школы — полезная штука.

— Если по душе возиться с бумажками.

Она одарила меня полуулыбкой. Это была та самая половина, которая меня тревожила.

— И как ты себя ощущаешь в качестве рабочего человека?

— Не знаю, — ответил я. — Ты с таким же успехом могла бы подойти ко мне на семиэтажной парковке и спросить, как я себя ощущаю на четвертом уровне после того, как до этого стоял на третьем.

— Я получила твое письмо.

— Мы довели человека до самоубийства.

— Это неизвестно.

Она стояла всего в нескольких дюймах от меня. У меня сперло дыхание. Я испытал одно из тех отвратительно прекрасных, пугающих, отталкивающих, восхитительных, ни с чем не сравнимых, неповторимых ощущений, которые невозможно описать, если только случайно не найдется нужное слово.

— Хочешь прогуляться по моему лабиринту? — спросил я.

— У меня мало времени.

— Значит, устрою тебе экскурсию по низшему разряду без всяких излишеств.

Окружающий мир сверкал на солнце. Ни одно облачко не нарушало голубизны неба — за исключением того, что напоминало козлиную голову, словно Бог вытирал небосвод, но пропустил одно это место. Мы шли вдоль ручья и смотрели в лица полузатопленных камней. Я сказал, что они называются камнями-ступенями, ибо люди привыкли думать, будто природа создана специально для того, чтобы они могли наступать на нее ногами.

В том месте, где ручей впадал в реку, солнце сияло с такой силой, что, глядя на воду, невозможно было не сощуриться. Адская Каланча опустилась на берегу на колени и погрузила руку в воду:

— Теплая.

Подняв плоский камешек, я швырнул его в сторону. Я бы пустил его по воде, но эта перспектива меня не привлекала. Я перерос подобные занятия и был в том возрасте, когда мальчишки хотят бросить в воду тело, а не камень.

Мы продолжали прогулку. Она спросила, как я отыскиваю дорогу в таком лабиринте. Я ответил, что долгое время путался, но теперь ориентируюсь не хуже, чем в пищеварительной системе старинного друга. Знаю каждую трещинку на любом камне. Порывался было рассказать, как называются растения, цветы и деревья, но сам был не силен в том, что касалось флоры. Лишь показал на своих любимцев со словами: «Вот серебристо-серый куст с большими гроздьями ярких, желтых, похожих на волосатые микрофоны, цветов, а вот небольшое развесистое бронзовое деревце с белыми шаровидными плодами, которые я ни за что на свете не решился бы попробовать, вот у этого листья блестящие, точно копирка, а тот, на вид дикий, с переплетенными ветвями, пахнет как бутылка с очищенным скипидаром, который приходится пить в два утра, когда закрыты винные магазины».

Она странно смотрела на меня и стояла, напоминая собой мое любимое дерево: прямая, высокая, хрупкая, словно стебель.

— Я лучше пойду, только покажи, в какую сторону. — Она вложила в рот сигарету.

— Я вижу, ты все еще куришь, как заключенный в камере смертников.

Зажигая сигарету, она не сводила с меня глаз. Но стоило ей сделать первую затяжку, как ей на щеку мягко упало что-то черное и неприятное. Она быстро смахнула это с лица. Мы разом подняли головы. С неба, безумно кружась в ярком, разогретом воздухе, не спеша опускался пепел.

— Похоже, ничего хорошего, — пробормотала она, глядя на оранжевое зарево над горизонтом.

— Уж это точно.

— Думаешь, близко?

— Не знаю.

— А я думаю, близко.

Ну и что из того, что мы живем на воспламеняющейся земле? Сгорают дома, обрываются жизни, но никто не перебирается в безопасную зону на пастбища. Люди утирают слезы, хоронят своих мертвецов, рожают новых детей и упрямо продолжают здесь жить. Почему? На то имеются причины. Хотите узнать их? Не спрашивайте. Поинтересуйтесь у пепла, упавшего вам на нос.

— Почему ты на меня так смотришь?