Николай Жданов - Петроградская повесть

• Название: Петроградская повесть
• Автор: Николай Жданов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1967

В октябре 1917 года, в дни Великой Октябрьской социалистической революции, в Петроград приезжает девятилетний мальчик Гриша Бугров со своей маленькой сестрёнкой. У них умерла мать, и они разыскивают в городе тётю Юлю. Гриша попадает в солдатскую казарму, знакомится с красногвардейцем Кременцовым, солдатом-кашеваром Серафимовым, матросом Панфиловым и другими людьми. Он становится свидетелем исторического штурма Зимнего дворца, расклеивает на улицах города первые декреты Советской власти «О мире» и «О земле» и случайно нападает на след готовящегося юнкерского мятежа. В повести рассказано о приключениях Гриши и о многих действительных событиях великих Октябрьских дней.

Автор известен детскому читателю по книгам «Морская соль», «Новое море», «Восьмое чудо» и др.

---

Серафимов открывает котёл, достаёт свою большую поварёшку и, мешая ею, приговаривает:

— Не толкайся, ребята, по очереди!

К нему тянутся со всех сторон закопчённые солдатские котелки.

Кашевар весело покрикивает, предлагает добавки.

— Доставай-ка кастрюлю, — говорит он мне немного погодя. — А то раздам всё, и тебе не достанется.

Я протягиваю кастрюлю и получаю её назад, наполненную доверху.

Котёл быстро пустеет. Слышно, как поварёшка шаркает по дну.

— Э, да тут камбуз[3] на колёсах! — слышится чей-то весёлый голос.

Два матроса — они волокут куда-то пулемёт — остановились перед нашей повозкой.

— Угощай, инфантерия:[4] с утра из экипажа.

— Да всё уж, — вяло отзывается кашевар. — Своим велено раздавать.

— А мы что же, чужие? — Высокий моряк сердито вытер пот со лба и потянул пулемёт дальше. — Ну их к дьяволу!..

У него скуластое лицо с густыми бровями. Второй, круглолицый, маленький, громко вздохнул и причмокнул губами с таким сожалением, что у меня стало нехорошо на душе.

Взглянув на кашевара, я понял, что он и сам испытывает неловкое чувство.

— Дяденька Серафимов, можно, я им нашу кастрюлю отдам? Вы не будете сердиться? — прошу я.

— И верно, парень, отдай, — с готовностью соглашается кашевар и сам зовёт их: — Эй, моряки!

Круглолицый обернулся, и я поспешно протянул ему хозяйкину кастрюлю с кулешом.

— Панфилов, греби назад! — весело закричал матрос, принимая от меня кастрюлю.

Высокий вернулся.

— Вот так-то другое дело, давай и ты с нами, — сказал он мне улыбаясь. — Ложка есть ещё?

Но ложки не было. Серафимов отдал уже две запасные ложки.

— На вот, держи мою. — Малинин вынимает из-за голенища ложку, белевшую в темноте, и даёт мне.

Такой вкусной еды, как этот солдатский кулеш, я ещё никогда в жизни не ел.

— А ты чего же, командир? Постишься, что ли? — спрашивает Панфилов.

— Перед боем воздержусь, — рассудительно отзывается Малинин.

— Боишься, что в живот ранят?

— Пуле не закажешь…

Командир всё вглядывается в темноту.

— Парламентёры[5] наши пошли во дворец да вот не возвращаются. Стало быть, министры, добром власть не отдадут. Надо на приступ идти, — говорит он.

— Нет, больше не могу. — Маленький матрос отодвигает от себя кастрюлю и тяжело вздыхает. — Живот тугой стал, как барабан!

Из темноты появился молодой человек в светлой студенческой шинели. Волнистые волосы его развеваются, глаза блестят.

— Друзья! — кричит он матросам. — Вы здесь, санкюлоты?[6]

— Давай к нам! Тут кулеш больно славный, попробуй только, за уши не оттащишь, — зовёт Панфилов и приятельски обнимает студента за плечи.

— Спасибо, спасибо, братцы! Вы все такие хорошие, вы сами не знаете, какие вы хорошие. — Студент берёт протянутую ему ложку, но есть он не может и виновато улыбается. — Сейчас не до еды, право… Я счастлив, верите, счастлив! «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые!..»[7]

5. Ночной шум

По ту сторону дворца, за Невой, раздаётся выстрел и гулом отзывается в стенах зданий.

— Петропавловская крепость бьёт! — определяет Панфилов.

Оба моряка, как по команде, хватаются за дужку пулемёта и, увлекая за собой студента, скрываются в темноте.

Слева, где видны тёмные силуэты деревьев, часто щёлкают винтовочные выстрелы. Слышно, как пули стучит по поленницам, заслонившим ворота дворца.

Но перестрелка сразу смолкает.

— Чего ждём? — сердится Малинин. — Пришли с оружием, а всё уговариваем ихнего брата.

— Довольно долго стоит тишина.

— Никак, посыльный из Смольного? — говорит кто-то.

Я вижу человека с забинтованной головой. Он пробирается к нам через толпу.

— Кременцов, — окликает кашевар, — ты, что ли?

— Я самый.

Человек подходит к повозке. Теперь и я узнаю его. Это бабушкин внук Митрий.

— И ты тут? — удивляется он, увидев меня, — Гляди проворный какой!

Митрия тотчас окружают красногвардейцы.

— Был в Смольном?

— А как же! Записку от Ленина принёс, комиссару отдал. — Обрадованный, что оказался среди своих, Кременцов жадно курит предложенную ему самокрутку.

— Ты Ленина сам видел? — спрашивает Малинин.

— А как же!

— Вот как меня?

— Как тебя.

— Да ты расскажи толком, по порядку.

— Можно и по порядку, — охотно соглашается Митрий. — Добрался я, братцы мой, до Смольного, — начинает он, прислонившись спиной к нашей повозке. — А там уж таких, как я, полный коридор, не протиснешься. Всё связные. «Где же, спрашиваю, тут Военно-революционный комитет?» — «А ты, говорят, ищи комнату восемьдесят пятую». Ладно. Нашёл, открываю дверь, гляжу — стоят трое у стола, карту разглядывают. «Так и так, говорю, наши к Зимнему подошли…» И только хотел доложить, как мы сегодня пушки у юнкеров забрали, входит ещё один, собой крепкий, пальто нараспашку, в кепке, обыкновенный вроде человек.

«Что же, говорит, у нас происходит, товарищи? Съезд Советов начинает работу, а мы всё ещё мешкаем у дворца. В такой момент нерешительность — преступление!»

Те, у стены, встали. Один пожал плечами и говорит:

«Подвойский уверен в успехе. Он ведёт планомерную осаду и считает, что как только Временное правительство убедится в нашем громадном превосходстве, оно поймёт бессмысленность сопротивления, и тогда победа будет бескровной. Нельзя, говорит, отрицать, Владимир Ильич, что в такой позиции много смысла!..»

Тут меня, братцы мой, и осенило: «Э, — думаю себе, — да ведь это Ленин, Владимир Ильич!..» А он подвинулся к столу и говорит: «Нет, в этой позиции смысла меньше, чем кажется. Вы думаете, наши враги сидят во дворце и прикидывают: пора им сдаваться или ещё не пора? Скорее всего, они стараются стянуть свой силы: юнкеров, казаков, корниловцев.[8] Если мы хотим победить, надо начать штурм немедленно. Тут каждый час дорог. Завтра это будет втрое труднее или окажется невозможным вовсе».

Засунул руки в карманы пальто и давай ходить поперёк комнаты. И вдруг поворачивается, братцы вы мой, и ко мне:

«А вы, товарищ, от Зимнего? Правильно я понял?»

«Так точно, говорю, оттуда, товарищ Ленин. Приказа ждём. А пока что велено доложить: артиллерией разжились, захватили у юнкеров две трёхдюймовки».

Удивился он и просиял весь.

«Каким, говорит, образом? Когда?»

Ну, я всё по порядку, так, мол, и так. Юнкера, видно, к Зимнему хотели прорваться, да не пришлось. Затаились мы в подворотнях, подпустили к себе да разом и насели. Без единого выстрела взяли…

Понравилось ему это, он и говорит товарищам.

«Смотрите, пока мы окружаем дворец по всем военным правилам, массы сами ввязываются в борьбу. Значит, удар назрел, и необходимо наносить его, не откладывая ни на минуту».

Тут он записку и написал.

«Спешите, товарищ, время не ждёт! Вы, говорит, сами понимаете, фронтовик как будто».

А сам на повязку мою поглядывает на голове.

«Да нет, мол, это сегодня, когда пушку отнимали у юнкеров. Сплоховал малость, вот и саданули немного шашкой».

«Что ж, говорит, стреляный воробей зорче. Сквитаетесь». И пожал мне руку.

Митрия слушают не дыша.

— А рука у него какая? — спрашивает кашевар.

— Рука-то? — Митрий щурит глаза, припоминая. — Ладонь широкая, твёрдая. В общем, надёжная рука.

Где-то в стороне раздаётся удар орудия. Воздух тяжело гудит, и на крыше дворца что-то грузно ухает. Внезапно в окнах гаснет свет. Отчётливее видно нёбо над крышами и мирно плывущие облака.

Откуда-то слева, где у решётки под деревьями таится тёмная солдатская цепь, нарастает шум, подобный приближающемуся раскату грома. Он обрушивается на площадь, как лавина. Винтовочные выстрелы и пулемётная дробь бессильно тонут в могучем гуле подкованных железом солдатских сапог.

— Началось! — Малинин, обнажив стриженую, как у школьника, голову, машет в воздухе своей ушанкой. — За мной! — кричит он и первым бросается вперёд.

6. В Зимнем дворце

Мы укрылись за нашей походной кухней и прижались к стене. Серафимов крепко обнял меня за плечи и держит, как будто я могу убежать. Впереди нас у дворца ещё грохочут выстрелы, но они уже совсем не пугают меня. Их заглушают громкие крики победителей. А мимо нас проносятся всё новые и новые шеренги штурмующих. Серафимов прав: нечего и думать о возвращении назад до тех пор, пока не будет взят Зимний.

Пальба постепенно смолкает. Подождав ещё немного, я влезаю на повозку. Отсюда видно, как красногвардейцы ударами прикладов распахивают тяжёлые двери дворца. Внутри здания опять горит свет, и под высокими лестничными сводами разносятся торжествующие голоса.

— А ну, парень, пойдём и мы, подивимся хоть самую малость, — не стерпев, говорит кашевар.

— А как же лошади?