Джек Коггинс - Оружие великих держав. От копья до атомной бомбы

• Название: Оружие великих держав. От копья до атомной бомбы
• Автор: Джек Коггинс
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9524-4333-4

Книга Джека Коггинса посвящена истории становления военного дела великих держав – США, Японии, Китая, – а также Монголии, Индии, африканских народов – эфиопов, зулусов – начиная с древних времен и завершая XX веком. Автор ставит акцент на исторической обусловленности появления оружия: от монгольского лука и самурайского меча до американского карабина Спенсера, гранатомета и межконтинентальной ракеты.

Коггинс определяет важнейшие этапы эволюции развития оружия каждой из стран, оказавшие значительное влияние на формирование тактических и стратегических принципов ведения боевых действий, рассказывает о разновидностях оружия и амуниции.

Книга представляет интерес как для специалистов, так и для широкого круга читателей и впечатляет широтой обзора.

---

Самурайский кодекс чести

Сёгун Ёритомо (ум. 1199) упорядочил эту систему и создал правительство военного типа, бакфу, в котором воинская каста самураев контролировала действия администрации и социальную жизнь страны. Как и в любом феодальном государстве, крупная знать постоянно вела борьбу за власть, тогда как обычные люди были низведены до положения рабов. Даймё (господа) хранили государство и окружали себя приверженцами – самураями, которых обеспечивали всем необходимым их сеньоры. Они обычно выплачивали им содержание (в основном рисом), который, в свою очередь, прислужники дямиос выжимали из крепостных и арендаторов. Самураи, единственные из всех людей страны имевшие право носить два меча, были героями-воинами древней Японии. Они приносили клятву верности своему господину, и их верность была их кредо. Народные сказания Японии на все лады воспевают отвагу и преданность этих приверженцев знатных господ, точно так же, как ныне японский кинематограф возвеличивает их деяния в сотнях древнеяпонских «вестернах».

Предание «О сорока семи ронинах» является самым популярным сказанием в Японии – эту историю 250-летней давности знает наизусть каждый японский подросток. Остановимся на этом типично японском предании, поскольку оно дает возможность понять сущность тех героев, которым поклоняются дети современной Японии.

Некий аристократ был намеренно оскорблен во время своего пребывания во дворце сегуна; забывшись, он в пылу гнева обнажил меч, намереваясь поквитаться с обидчиком. Однако за такое вопиющее нарушение этикета ему было велено немедленно, не сходя с места, совершить харакири. Его поместья были конфискованы, семья распалась, а приближенные в количестве сорока семи человек распущены. Самурай, по той или иной причине оставшийся без господина, крова и поддержки, становился ронином (перекати-полем) и, подобно одинокому ковбою американского Запада, ищущему приключений, был естественным героем для сказителей. Сорок семь лишившихся покровителя и работы приверженцев покончившего с собой аристократа были связаны между собой долгом чести кодекса воина, повелевавшего отомстить за смерть своего господина, хотя по законам страны это влекло за собой смертную казнь. После многих приключений доблестным сорока семи удалось застать своего врага врасплох, убить его и отсечь ему голову. Затем они у всех на виду прошли на кладбище к могиле своего господина, под рукоплескания собравшейся толпы возложили на могилу голову врага и тут же совершили над собой харакири.

Обычные люди, хэймин, стояли по социальной шкале гораздо ниже самураев и делились на три основных класса: земледельцев, ремесленников и торговцев – в порядке их значимости. Зажиточный земледелец мог даже носить меч (один) в своих собственных владениях, а так как класс ремесленников включал в себя и художников и механиков, то в почитавшей искусство Японии некоторые из этих групп могли получить общественное признание. Торговцы и купцы не заслуживали даже презрения, хотя довольно часто владели значительными средствами. Простые же люди, наряду со всеми остальными, держались в подобострастии к вышестоящим воинам и аристократам, напоминая этим отношение простолюдинов-саксов к норманнским рыцарям времен Генриха I[3]. Самураи, как и европейские рыцари, стояли выше закона, и в Японии отнюдь не было чем-то необычным для самурая, пребывающего в игривом настроении или в подпитии, испробовать остроту клинка своего отточенного меча на шее какого-нибудь некстати подвернувшегося под руку носильщика.

В кровавые времена гражданских войн XII столетия платили жизнью за свое поражение не только предводители тех или иных групп – под репрессии попадали и их семьи, с которыми расправлялись безжалостно и самым варварским образом. Кровавая баня, которая следовала за поражением той или иной группировки, была столь жестока, что цвет страны оказался перед перспективой совершенного исчезновения. Жестокий обычай сэппуку, или харакири (взрезание живота), стал характерно японским ответом на эту досаждающую проблему. В ходе этой церемонии предводители побежденной группировки, взрезая свой живот коротким мечом и рассекая при этом большую воротную вену, своею собственной кровью обеляли свои семьи, спасая их от проскрипционных преследований и одновременно защищая свою честь. После сражения побежденные тысячами преклоняли колени и совершали этот акт, смывая со своих близких всякую вину. В более поздние и менее жестокие времена вспарывание живота сводилось к легкой, порой просто символической ране, а последний милосердный удар наносился доверенным другом – кайсаку, который отсекал склоненную голову ударом своего меча.

В более близкие нам времена обычай сэппуку подразделился на два вида: обязательный (отмененный в 1868 году) и добровольный. В первом случае обреченный получал формальное извещение, что он должен умереть, и сам акт осуществлялся с соблюдением церемониальных моментов, в присутствии свидетелей. Окровавленный короткий меч часто подносился к трону владыки как свидетельство того, что воля его исполнена. Этот обряд был сродни по духу обычаю древних римлян бросаться на свой меч, или в более поздние времена обыкновению вручать опозорившему себя офицеру пистолет с одним патроном, с более чем ясным намеком на то, как он должен его использовать.

Добровольное же харакири осуществлялось, да и теперь еще случается, часто в виде протеста, из преданности мертвому покровителю (в древности приближенные часто добровольно кончали жизнь, чтобы уйти вместе со своим господином) или, как это принято и среди людей западной культуры, в случае личного несчастья или неудачи. Самопожертвование как средство протеста среди уроженцев Востока не является чем-то специфически японским, что и было недавно (1963) продемонстрировано самоубийством посредством самосожжения нескольких вьетнамских монахов.

Иллюстрацией к японскому кодексу военной чести может служить история капитана Кани из 24-го полка. Во время первого штурма Порт-Артура (21 ноября 1894 года) капитан, который тогда был серьезно болен, настоял на своей выписке из госпиталя, чтобы принять участие в штурме. Во время приступа болезни, совершенно обессилев, он упал в сотне метров от подножия крепостной стены, на штурм которой шли его солдаты. Человек западной культуры мог считать, что честь его при этом не пострадала, но иначе думал отважный капитан. Он был вновь доставлен в госпиталь, однако, выздоровев, отправился на то самое место, где упал, и покончил жизнь самоубийством.

Идея вспарывания живота в качестве протеста, ответа на оскорбление или ради сохранения чести непостижима для западного человека, и самоубийства японских солдат, часто путем прижимания гранаты к животу, повергали в шок солдат союзных войск во Второй мировой войне. Однако для японцев сдача в плен означала личное бесчестье, поскольку была предательством по отношению к стране, императору, предкам и родным. «Если вы бессильны что-либо сделать, покончите с собой возвышенно», – требовал вековой обычай.

Подобное отношение к плену в значительной степени объясняет жестокое обращение с союзными пленными, которые, по понятиям японцев, становились презренными существами.

С военной точки зрения подобное отношение к плену дает двоякий эффект. Оно, безусловно, подвигает солдата к отчаянному сопротивлению до самого конца, чем и отличались японцы, защищавшие каждый дюйм своих позиций, причем целые подразделения их погибали порой буквально до последнего человека. Соотношение взятых в плен японцев к погибшим во Второй мировой войне было по западным меркам неслыханно малым. Во время кампании на Аитапе (Новая Гвинея) было убито 8825 японцев и 270 взято в плен (следует отметить, что многие, если не все, пленные были захвачены в самом начале операции тяжело раненными). Сражение при Маффин-Бей – 4000 убитых и 75 пленных; Иводзима – 23 000 убитых и около 600 пленных, многие из которых оказались рабочими-корейцами; Тарава – из гарнизона в 5236 человек в плен было взято 17 солдат да еще 129 корейцев. И так во всех других сражениях.

С другой стороны, существует много случаев, когда решимость погибнуть почетной смертью за императора приводит к бесполезному расходованию жизни без соответствующего военного эффекта. Если человек решился умереть, разумнее сделать это в бою, когда есть шансы нанести урон неприятелю. Время и средства, затраченные на подготовку и оснащение воина, а также на транспортировку его в отдаленную точку Тихоокеанского театра военных действий, расходуются впустую, если он эгоистично отправляется на встречу со своими предками до того, как нанесет хотя бы какой-то ущерб врагу. В этом случае восточный фатализм не всегда оправдывает гибель воина. Именно такими всегда были так называемые «атаки на ура». Бешеный бросок вперед фанатиков, которым безразлично, будут они жить или погибнут, мог бы быть действительно эффективным предприятием, если бы он задумывался и предпринимался с непременной целью нанести как можно более существенный урон неприятелю. Когда же эти фанатики (часто еще и одурманенные алкоголем или наркотиками) бросались очертя голову в атаку под шквальный огонь автоматического оружия с единственной целью удовлетворить их собственное желание геройски погибнуть, тогда жизнь их оказывалась принесенной в жертву впустую.