Гарольд Лэмб - Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

• Название: Омар Хайям. Гений, поэт, ученый
• Автор: Гарольд Лэмб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-9524-1942-9

Оригинальное беллетризованное жизнеописание Омара Хайяма – персидского поэта, ученого, государственного деятеля и поэта, обессмертившего свое имя и время, в котором жил, в своих непревзойденных стихах.

Будучи астрологом при дворе хорасанского правителя Мелик-хана, Омар Хайям успевал заниматься астрономией, алгеброй, геометрией и конечно же сочинением своих удивительных четверостиший (рубаи), в которых философская глубина прекрасно уживалась то с тонкой иронией, то с едким сарказмом, то с нежной лиричностью. Каким же был этот человек, чьими стихами уже на протяжении столетий зачитываются люди на всех континентах? В каком мире он жил? Какие люди его окружали? Отвечая на эти вопросы в своей яркой, оригинальной книге, Гарольд Лэмб мастерски воссоздает экзотическую атмосферу средневекового Востока, где прекрасное и страшное слито воедино, где богатейшие культурные и гуманистические традиции, господствующие в среде интеллектуальной элиты, уживаются с религиозным фанатизмом и привычной жестокостью, бытующими во всех прочих слоях общества.

---

Весь в лохмотьях, ханбалит бил себя в грудь, оглушая в ночной тишине своим голосом зевак, следовавших за ним. Омар слушал внимательно, поражаясь и восхищаясь его красноречием. Но разве когда-нибудь султан не вел войн?!

Когда ханбалит удалился и его «О благоверные!» постепенно стихло и сменилось привычными смутными звуками, доносившимися с плоских крыш, Омар засмотрелся на созвездия. Неожиданно для себя он зевнул. Потянувшись своими длинными руками, он загасил лампы и лег на подстилку, натянув одеяло из верблюжьей шерсти на плечи. Еще через минуту он уже спал.

Случай дал Ясми шанс, на который она так надеялась. Мать послала ее за водой. Было легко нести пустой кувшин к фонтану под платаном; когда кувшин был заполнен, Ясми замешкалась, прежде чем попытаться поднять его над своей маленькой головой. Тут-то и появился Омар и остановился напиться воды, подставив под струю ладонь. В руках юноши не было книг, он не спорил с друзьями, и он задумчиво и серьезно, без улыбки, поприветствовал Ясми.

– Погоди, скажи мне, – торопливо заговорила она прежде, чем он повернулся к ней спиной.

– Что сказать?

Она боялась, что он уйдет, так и не поговорив с ней.

– Мой отец говорит, будто ты – насмешник. Почему? Ведь это плохо.

Омар посмотрел на нее так, словно увидел перед собой попугая, который внезапно заговорил.

– Ведь намного лучше, – выпалила она, – не обижать людей и не дразнить их. Тогда… тогда они время от времени дают тебе сладости. Сколько тебе лет? И чем ты занят, когда не учишься в медресе, не размышляешь и не сидишь рядом с Рахимом?

– Что ж, слушай. – Омар улыбнулся. – Мне семнадцать. Иногда я хожу в лавку своего отца, он был из гильдии швецов шатров и палаток. Но он умер. А… Рахим… Рахим уезжает.

Ясми дрожала от любопытства. Она пугливо и смущенно посмотрела на юношу и освободила ему место на камне рядом с собой.

– Расскажи мне, – порывисто заговорила она, – кем бы ты хотел стать? Чем ты занят там, в своих мыслях, когда у тебя нет дел и тебе не надо носить ни детей, ни воду, ни стирать…

Она запнулась, с тревогой сообразив, что у студента, позволявшего себе спорить с преподавателями медресе и умеющего читать суры из Корана, которые знал наизусть, были совсем иные занятия, нежели у нее, бедной простушки. Но ее опасения оказались напрасными, потому что Омар присел рядом.

– Мне бы хотелось иметь обсерваторию, – с задумчивой мечтательностью произнес он.

Она не понимала, о чем он говорит, но проявила осторожность, стараясь не допустить второго промаха.

– А потом?

– О, карту небесной сферы и таблицы звезд Птолемея.

Для создания обсерватории необходимо было значительно больше. Ясми показалось, что Омар мечтает о башне звездочета, которая будет принадлежать только ему, – нечто подобное павильону с белыми лебедями из ее собственных грез.

– Я поняла! – кивнула девочка. – Ты хочешь стать магом, как Сиди Ахмед, и читать судьбу по звездам.

Старшие женщины у них дома ревностно почитали Сиди Ахмеда, предсказателя.

Омару ее слова не понравились. Он нахмурил брови и заскрежетал зубами:

– Отец дураков, ревущий осел… со всей его чепухой, бормотаниями абракадабры и с этими его гороскопами!

Выходило, Омар не верил в предсказателей. Ему хотелось совсем иного. Но проворный и живой ум Ясми все же смутно понимал желания Омара. Юноша хотел использовать свою обсерваторию, чтобы измерить время. Для Ясми понятие времени начиналось с восхода солнца и первой из пяти молитв и заканчивалось светом звезд. И несомненно, имелась еще луна, дабы отмечать начало и конец месяца.

Омара, однако, не удовлетворяла луна. Луна совершала свой путь, оставляя много часов времени за пределами каждого года. Почему люди должны терять эти часы? В этой потере виновата луна, но люди не хотят оставлять привычку все мерить луной и начать истинный отсчет времени.

Ясми понимающе кивала ему, думая совсем о другом. Если бы Омар смог обзавестись своей обсерваторией и если… если бы он сумел полюбить ее хоть немного, она бы убирала там, и стирала бы для него чалму, и расшила бы ему шлепанцы. И они вдвоем прожили бы все отведенные им часы жизни в этой его обсерватории.

Теперь уже Ясми больше не хотела идти домой. Ей хотелось слушать голос сына Ибрахима, смотреть, как солнечные блики играют на его гладкой коже, а его глаза то вспыхивают, то гаснут. Она поняла, что без Омара жизнь ее станет пуста и ничто, ничто никогда не будет ее радовать. Она незаметно придвинулась к нему ближе, сжимая в руке розу, которую сорвала, чтобы приколоть к своим волосам.

– Тебе нравится? – едва слышно спросила она, когда он исчерпал свои обвинения в адрес луны.

– Что? О, это! Почему… – Он взял цветок и вдохнул его аромат. – Это твоя?

– Да, но мне хочется, чтобы ты ее взял… – пробормотала она, – и сохранил…

Ясми видела, как однажды ее сестра бросила бутон розы сквозь решетку балкона и молодой человек из Багдада подобрал его и прижал к своему сердцу. Ибн Ибрахим же только молча смотрел на розу; его мысли остались где-то далеко, рядом с луной. Ясми постаралась снова вернуть его к себе.

– Если у тебя появится твоя обсерватория, – Ясми думала, что обсерватория должна чем-то походить на круглую башню дворца эмира, – я буду рада.

Омар улыбнулся:

– Сколько тебе лет, Ясми?

– Почти тринадцать, – прошептала она. Девочка слышала, как ее мать и другие жены говорят, будто девочку можно выдавать замуж в тринадцать.

– Когда тебе исполнится тринадцать, я пошлю тебе розы, много роз.

И он ушел, удивляясь тому, почему он столько всего наговорил этому ребенку в полосатом платьице с голодными глазами. Но Ясми не двинулась с места, ее темные глаза выдавали внутреннее волнение. Все ее тело трепетало от восторга. Звон ослиных колокольчиков и чьи-то крики доносились до нее, будто издалека. Вся улица словно переменилась, и все эти люди стали для нее незнакомцами. Где-то там, в глубине души появилось чувство, что никогда больше ничего не вернется и не станет для нее опять привычным…

Она не возражала, когда женщины отшлепали ее за баловство с водой у фонтана. Через некоторое время она выбежала и сорвала цветок розы с той же самой живой изгороди и отнесла его вместе с серым котенком в свой угол, где спала на стеганом одеяле.

– Пора бы, – заметила одна из женщин на следующий день, – и Ясми надеть покрывало и держать ее дома. Клянусь душой, все видели, как она битый час торчала у фонтана, болтая с каким-то безбородым студентом.

– Больше она не будет помогать в лавке, – согласилась ее мать.

Ясми ничего не сказала. Этого следовало ожидать. Наконец она наденет покрывало взрослой девушки, которой предстоит выйти замуж. Она не сомневалась, что никакие стены и решетки не смогут помешать ее любви. Но Омар пропал.

Глава 2

Караван-сарай в горах у великой дороги Хорасана в трех неделях пути груженого каравана на запад от Нишапура

Никто не спал в те первые ночные часы, просто потому, что никто не мог заснуть. Костры из колючего кустарника потрескивали на открытом внутреннем дворе; верблюды похрюкивали, мычали и вздыхали в отведенных им местах, где они могли улечься, подогнув колени; лошади жевали сено по углам, кругом бродили нищие со своими чашами и бесконечным «йа хакк».

Вокруг пустых котлов сидели мужчины, слизывая с пальцев остатки жира и риса, прерывая это занятие, чтобы бросить горсть сухих фруктов или медяшки в чаши нищих. Все они были настроены к нищим благодушно и по-своему проявляли щедрость, поскольку оказались втянутыми в опасное дело, весьма опасное. Впереди им предстояло много испытаний, а раздача милостыни считалась благочестивым делом и могла помочь заговорить судьбу.

Хозяин караван-сарая, напротив, кричал, что он не Моисей, чтобы найти воду там, где последние запасы воды исчерпаны, и подсчитывал монеты в своем потайном кошельке. То были беспокойные дни для его караван-сарая на хорасанской дороге; даже теперь, к середине зимы, ежедневно сотни людей, направлявшихся дальше на запад, чтобы присоединиться к армии, останавливались на постой.

Подстилки из овечьих шкур заполняли каждый сантиметр крытой галереи вокруг внутреннего двора. Кое-кто жег уголь в жаровнях, и отблески пламени освещали бородатые лица сгрудившихся кругом мужчин. Хорасанцы, персы и арабы, кутаясь в стеганые чапаны или меховые накидки, улыбались и что-то оживленно обсуждали, радуясь отдыху после невыносимо резкого горного ветра. Только гладко выбритые лица турок с маленькими глазками и высокими скулами оставались безразличными. Они привыкли к стуже, эти выносливые всадники из степей Центральной Азии; они были приучены к войне и скитаниям и при любых обстоятельствах не отличались многословием.

Рахим-заде, сын нишапурского землевладельца, к счастью, имел свою жаровню, а красивый и теплый халат, отороченный соболем, не позволял ему мерзнуть.