Джоанна Бак - Дочь Лебедя

• Название: Дочь Лебедя
• Автор: Джоанна Бак
• Издательство: Редакция международного журнала «Панорама»
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7024-0190-5

Флоренс Эллис выросла в удивительно странной семье. Наверное, поэтому она так непохожа на других и так внутренне одинока. Главная ее привязанность в жизни — тетя Джулия, но и та внезапно погибает в автомобильной катастрофе. Наконец Флоренс встречает Его — единственного и неповторимого. Но опять как же непохожа их связь на нормальные отношения между мужчиной и женщиной!.. Прочитав этот увлекательный роман, вы, сопереживая героине, испытаете массу волнений, а также откроете шокирующую любого человека тайну ее рождения.

---

У Бена было свое собственное мнение по очень многим вопросам, которым он отказывался поделиться. Он почти всегда держал его при себе. Он был удивительно красив до двадцати пяти, был интересным до тридцати. Невинное лицо и мягкие светлые волосы, точеный профиль, как будто нарисованный кистью большого мастера, узкие запястья и лучистые глаза. Когда он учился в Вене, девушки были от него без ума. Он позировал обнаженным с одной из них в объятиях для картины одного довольно известного художника «Персей и Андромеда». Художник жил в Грабене, и картины его продавались как открытки в художественных магазинах. С возрастом черты Бена потеряли свою утонченность, но тогда он уже жил в Париже. Он был общителен: держался свободно и был остроумен в разноязычном обществе людей со сходными судьбами. Его родители были спокойные респектабельные люди, которые преподавали живопись в какой-то художественной школе, в Калифорнии; когда они получали от него письма, написанные на фирменной бумаге разных отелей, они считали, что он прожигает жизнь.

Бен временами чувствовал в себе способность летать. Он пользовался успехом у богатых женщин, привык к тому, что за него платили другие, ему казалось, что нет ничего дурного в том, чтобы весело проводить время. Его приятели критично относились к немодным туфлям или к грязным волосам, но никогда не критиковали поступки друг друга. Каждое мгновение его жизни было столь полным, что единственное, чего хотелось, так это еще немного того же самого, еще одного такого же мгновения. Не вставало даже вопроса о борьбе — за что?

С Ниной он объездил все самые прекрасные уголки Европы, он присутствовал на свадьбах ее друзей, флиртовал с другими девушками, что часто угрожало спокойному течению его повседневной жизни.

Он сидел на обедах, где чуть ли не каждая женщина за столом была с ним близка, и в этом он видел подтверждение своему исключительному обаянию. Но годы шли, и он наконец понял, что любой другой мужчина знал этих женщин так же хорошо, и то, что он считал своим личным триумфом, было просто подтверждением обыденного отношения к любви.

А затем он долго топтался на одном месте. Его стало посещать странное чувство потери, это было как похмелье: быстро исчезающее, неприятное, без определенных причин. Он ждал внимания, к которому привык, но его не было; глаза окружающих безразлично скользили по его лицу, тогда как раньше они бы засветились, ожидая приглашения. Потом Нина уехала путешествовать без него и не вернулась, решив пожить в Индии, в Кашмире. Он думал, что это просто ее прихоть, но появился управляющий дома и заявил, что рента не уплачена, и поинтересовался, будет ли он платить или съедет. И поскольку он не мог позволить себе жить столь роскошно, он съехал.

Он раздался в кости, его волосы поредели, и он понял, что дальше он не может жить так, как прежде, что ему нужно что-то делать.

Он вернулся в Вену, собрал документы, достал свой студенческий портфель, созвонился с людьми, которые производили декоративные ткани. Он занимался самобичеванием, считая, что ему наконец приходится расплачиваться за прошлые хорошие времена. Он настолько привык, что другие за него платят, что в первые годы своей работы художником-декоратором он нередко замирал у стола, клал на него кисточку и ждал, что его кто-то спасет.

Бен упустил свой шанс, он промелькнул, пока он спал, читал журнал в фойе аэропорта, думал о следующем блюде. Все прошло. А теперь он самый обыкновенный человек, которого все еще посещают мысли о том, какой должна была бы быть его жизнь: записная книжка в кожаном переплете на прикроватном столике в «Ритце», вечеринка в замке, куда гости прибывают на вертолете, официанты, предлагающие ему кубинские сигары. Париж у его ног.

И вот он не в Париже, а в Нью-Йорке, сидит за своим письменным столом с кисточками, ручками, линейкой и скальпелем, который он использует для того, чтобы срезать ошибки. В два ряда, по семнадцать в каждом, выстроились баночки с краской. Здесь нет тридцати четырех цветов, они повторяются: желтый, два кобальта, три зеленых… Он только что закончил тропическую серию — двадцать четыре листа, четыре варианта по шесть рисунков каждый: пальмы, туканы, манго и ананасы. Не самая лучшая его работа. Он всегда заботился о том, чтобы все оттенки цветов были тщательно воспроизведены на нежном шелке… Ему сорок восемь, и он сдался.

Это состояние было общим у них с Флоренс. Это было в них еще до того, как они встретились, и именно это их объединяло, эта уверенность, что шанс упущен, прошлое изломано, и будущее ничего не изменит. В тот вечер, когда они встретились, он долго разглагольствовал по поводу упущенных возможностей, — это был его обычный трюк. Он заметил странную девушку в мужском свитере, на лице которой не было никакой косметики и которая выглядывала из-за своей челки, как испуганный зверек, запертый в клетку здравого смысла.

— Я бы хотела стать очень старой, но при этом пребывать в добром здравии, величественной и возбуждающей любопытство, — сказала она.

— Почему? — спросил он, хотя понял, что она имела в виду.

— Потому что в этом случае вы уже больше ничего не ждете, — ответила она.

— А чего ждете вы? — поинтересовался он.

— Ничего, — ответила она. — Поэтому проще быть старой.

Она улыбнулась ему грустными глазами, и выражение ее глаз сделало улыбку правдивой. Чему можно было доверять, так это покорности.

Их разочарования очень подходили друг другу; они притворились, что полюбили друг друга.

Ей нравилось, что он похож на морщинистого ребенка, на старую куклу. Она так долго общалась со статуями, что с куклой было даже проще. Старинные и сломанные вещи были привычными; через призму оплошностей и упущений она могла видеть, что было прежде, не то, что есть. Ей нравились его нервные руки, то, как у него перехватывало дыхание, его американский акцент. Они говорили о туфлях ручной работы, о тростях и минеральных источниках. Через несколько дней они вместе отправились в Виши, где остановились в большом белом отеле и где пили воды из оловянных чашечек, которые наполняли водой из позолоченных кранов женщины в белых шапочках. И еще они лежали на большой белой кровати и прикасались друг к другу медленно и осторожно. Без одежды он выглядел гораздо моложе. И ее, и его кожа была гладкой, при опущенных шторах неторопливо они исследовали друг друга как любопытные дети.

Так продолжалось долго. Его прикосновения были легки и неторопливы. Им была не нужна страсть, лишь спокойная игра с телами друг друга, обнаженными и прохладными. Все так сдержанно, так спокойно, что жар и страстное желание, вызванные ладонями и губами, уходили куда-то в область солнечного сплетения.

Для него это равнодушие было привычной хитростью. Когда он был молод и красив, женщинам приходилось им овладевать, его нужно было долго упрашивать и, более всего, в постели; тогда результат определялся степенью его благосклонности, теперь это было его искусство. Ей нравились его ленивые ласки, она принимала их, но она не позволит ему войти в нее. Все что угодно, только не это.

— Больно? — прошептал он ей, когда его тело оказалось сверху.

— Нет, — ответила она, — но я сейчас заплачу, не надо.

Он уступил. Возбуждение само по себе было достаточно приятным.

Они были вместе уже десять лет, и он ни разу не вошел в нее. По ночам она плакала в его объятиях из-за кошмаров, о которых никогда не рассказывала. Они держались за руки в самолетах, думая о смерти. Они вместе заполняли бланки и вместе лгали окружающим, что они семейная пара. Последние пять лет они даже не дотрагивались друг до друга в постели, она спала во фланелевой ночной рубашке, а он в старой футболке. Они делили пищу и деньги, они делили друг с другом жизнь, их судьбы были неразрывны. Они оба для себя однажды решили, что посредственное нормально, и теперь старались быть таковыми. На него иногда нападали приступы воспоминаний о кожаной записной книжке на мраморном прикроватном столике в дорогом отеле, но он никогда об этом не рассказывал. Если бы он стал говорить о прежней роскоши, то лишился бы того, что имел сегодня.

А у нее по-прежнему был Феликс, который был мертв, мертв вот уже пятнадцать лет.

2

Зимы в Нью-Йорке очень солнечные; от этого они не становятся короче, но солнечный свет опровергает зимнюю спячку. С первого года жизни здесь она была очарована фестивалями: оранжевые, желтые и белые зубки кукурузы из леденцов на День Всех Святых, алтей на День Благодарения, шоколадные деревья на Рождество, шоколадные сердечки в День Святого Валентина и шоколадные яйца на Пасху. Всякий раз, когда темп замедлялся, она уже знала, что пора выйти и купить конфет.

День Святого Валентина, звонит Дебора; Флоренс зажала телефонную трубку между плечом и подбородком и что-то помешивает в кастрюле. Она готовит сладкое.