Иван Прыжов - История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа

• Название: История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа
• Автор: Иван Прыжов
• Издательство: «Авалонъ»
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-395-00203-7

Книга И. Г. Прыжова (1827–85) является единственным значительным исследованием кабаков и в целом русского питейного промысла. Рассказывая о медоварении и пивоварении, о водке, казённой и корчемной, о корчмах, шинках и кружалах, о целовальниках, откупщиках и питухах, автор основывался на многих документах и на богатом личном опыте: завсегдатай московских питейных домов, Прыжов заметил и выделил то, что недоступно пониманию кабинетного исследователя. Книга адресована широкому кругу читателей.

---

Не то было по городам, которыми владели князья. Облагая пошлинами напитки, заводя свои княжеские корчмы, и преследуя вольное корчемство, князья вызвали этим появление тайных корчем. Звание корчемника унижалось, делалось преступным. В Паисиевском сборнике XIV века в исчислении запрещённых занятий, за которые отлучают от церкви, рядом с чародеями и наузотворцами,[77] упоминается и корчемник (корчъмитъ). В Никоновской летописи под 1399 годом говорится про Михаила Александровича тверского: «Во дни убо княженiя его разбойницы и тати и ябедники изчезоша, и мытари и корчемники (в княжеских корчмах), и торговыя злыя тамги истребишась». Кирилл Белозерский около 1408–13 годов писал можайскому князю Андрею Дмитриевичу: «И ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы (княжеской) в твоей отчине не было, занеже, господине, то велика пагуба душам, крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнуть». По словам Иоасафа Барбаро (1436), при Иване III право приготовлять питья принадлежало уже казне: «Он (Иван III) издал указ, воспрещающий кому бы то ни было варить мёд и пиво и употреблять хмель». То же подтверждает Амвросий Контарини[78] (1474–77): «Напиток этот (мёд с хмелем) очень не дурён, в особенности когда он стар. Впрочем, великий князь не всем позволяет варить его». Он же упоминает о существовании в Москве корчем, в которых ели и пили: «poi ridursi nelle taverne á mangiare et bere, et passata la detta hora, non si puo haver da lor servitio alcuno». Алберт Кампензе (1523) прибавляет, что жителям Москвы разрешалось употреблять напитки только по праздникам: «Эта народная слабость (пьянство) принудила государя их запретить навсегда, под опасением строжайшего взыскания, употребление пива и другого рода хмельных напитков, исключая одни только праздничные дни. Повеление сие, несмотря на всю тягость оного, исполняется москвитянами, как и все прочие, с необычайною покорностию».[79] Герберштейн[80] (1517–26) оставил известие, что ещё Василий Иванович построил для своих слуг за Москвой-рекой какой-то дом, или слободу, названные Наливками (теперешнее урочище у Спаса на Наливках), и позволил им пить там пиво и мёд, запрещённые остальным жителям города: «porro non procul a civitate domunculae quaedam apparent, et trans fluvium villae, ubi non multis retroactis annis, Basilius princeps satellitibus suis novam Nali civitatem (quod eorum lingua infunde sonat) exaedificavit, propterea quod cum aliis Ruthenis medonem et cerevisiam bibere, exceptis paucis diebus in anno, prohibitum sit, iis solis bibendi potestas a Principe sit permissa. Atque eam ob rem ne caeteri illorum convictu corrumperentur, ab relinquorum consuetudine sunt sejuncti». To же известие, с незначительными дополнениями, повторяется у Гваньино, Михалона, Олеария и Флетчера. Гваньино[81] (1560) в своём описании Московии, переделывая Герберштейна, говорил: «denique trans fluvium, Basilius, pater moderni principis, pro satellitibus suis, caeterisque extraneis, Polonis videlicet, Germanis et Lithuanis (qui a natura Bacchum sequuntur) oppidum Nalevki dictum, quod cognomen ab infundentis poculis habet, extruxit. Illic vero omnibus extraneis militibus et advenнs, satellitibusque principis, inebriandi vario potus genere facultas concessa est, quod Moscovitis gravi sub poena prohibetur.» Место то читается несколько иначе в старинном русском переводе Гваньини: «Есть же в нём (в городе Москве) домов 41 500; к тому ж ещё за рекою великий князь Василий, отец царя Иоана, ради Сепачов (?) своих, сиречь поллечников (?) инных людей общих (popleczników — сторонников) слободку, называемую Наливайки, создал».[82] Литвин Михалон (1550) также слышал, что Иван III обратил свой народ к трезвости, запретив везде питейные дома: «redacto populo ad sobrietatem cauponisque ubique interdictis». — «Василий, — продолжал он, — увеличил свою столицу Москву, построив в ней слободу Налевки (Nalewki) руками наших наёмных солдат, и дав ей это имя в укор нашему племени (иностранцам), склонному к пьянству, от слова налей». Слова Герберштейна, что «Наливки были построены за рекою», дополняются у Флетчера и Олеария тем, что они находились на южной стороне города, и обращены были к татарской земле, и отсюда ясно, что они находились близ нынешнего урочища Спаса на Наливках. Флетчер говорит: «На южной стороне города царь Василий построил дома для солдат (satellitibus suis), позволив им пить вино в постные и заветные дни, когда другие русские должны были пить одну воду, и по этой причине (?) назвал новый город Налей (Naley), то есть Наливайка». Олеарий: «Четвёртая часть города называется Стрелецкою слободою; лежит она в южной части города за речкою Московскою и обращена к татарской земле, будучи окружена досчатым забором и деревянными бастионами. Эта часть города выстроена была великим князем Василием, отцом Грозного, и назначена для поселения в ней иноземных солдат, и названа Налейки (Naleiki — die Saufstadt). У чехов nali — значит налей. Это название произошло от того, что иностранцы, проживающие в Москве, гораздо больше предаются пьянству». Свидетельство иностранцев, что ещё при Иване III (1462–1505) закрыты были корчмы и народу было запрещено употреблять напитки и что при его преемнике, Василии (1505–1533), только слугам великого князя и иностранцам позволено было пить, и для их попоек отведена слобода, огороженная забором, — показывает нам, что в Москве начиналось новое положение вещей, неизвестное остальной Руси. Первое широкое приложение к делу этого нового московского порядка должен был испытать Новгород Великий.

Князь в Новгороде был предводителем войска и исполнителем судебных решений, поставленных выборнымы судьями («князь казнит»), и за это шла ему половина судебных пошлин (казнь — казна). Кроме того, ему предоставлены были доходы от торговли, и, как мы видели, право медоварения по городам («слати медовара»). Князь не имел права приобретать земли в новгородской области и мог торговать только через новгородцев. Основы старого новгородского порядка держались до самого падения Новгорода. Ещё недавно (1469) вече объявляло, что великий князь (царя Новгород не знал, ни даже государя) не имеет права ни в земле, ни в воде; народ продолжал жить по-старому, спокойно сбираясь в вольные корчмы и рассуждая о политических делах. Теперь же всё это должно было рушиться. На место новгородских купцов, вывезенных вон и разосланных по городам, высланы были в Новгород купцы московские; имения боярские были разделены московским людям…[83]

Новгород испытывал теперь всю тяжесть «пошлины низовской земли», как он сам выражался о Москве: «Великий Новгород низовской пошлины не знает, как наши государи держат там в низовской земле своё государство». Одной из низовских пошлин было запрещение свободного корчемства, и вот в Новгороде, опустошённом и ограбленном, Иван IV начинает расставлять царские корчемные дворы: «1543 года ноября 21 на Введеньев день прислал князь великий Иван Васильевич в Великий Новгород Ивана Дмитриевича Кривого, и он поставил в городе восемь корчемных дворов». В Новгороде появилось страшное пьянство, и новгородский владыка Феодосий решился ходатайствовать за народ. «Бога ради, государь, — писал он к царю, — потщися и помысли о своей отчине, о Великом Новгороде, что ся ныне в ней чинит. В корчмах беспрестанно души погибают без покаяния и причастий, в домех и на путех и торжищех убийства и грабления в граде и погостом великия учинилися, прохода и проезда нет». 27 января 1547 года были уничтожены в Новгороде все царские корчмы: «Пожаловал царь и государь великий князь Иван Васильевич в своей отчине, в Великом Новгороде, отставил корчмы и питье кабацкое, давали по улицам старостам на тридцать человек две бочки пива, да шесть ведер меду, да вина горького полтора ведра на разруб». В Новгородской второй летописи дополнено: «В лето 7056 генваря в 10 день князь Иван Васильевич отставил в Новгороде корчмы, и дворы развозили». В городе появилась тайная продажа питей. «В лето 7079 месяца февраля 23 в пятоке на Масленой недели приехали в Новгород дьяки опришные, Семен Федоров сын Мишин, да Алексей Михайлов Старой, да заповедали винщиком не торговати, да и сторожню уставили, на Великом мосту решотки; а поимають винщика с вином, или пьянаго человека, а ни (и они) велят бити кнутом, да и в воду мечют с Великаго мосту».

Московские питейные дома этого времени также назывались корчмами, хотя не имели никакого общественного значения. «В Московии, — писал Михалон в 1550 году, — нет шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдут хоть каплю вина, то весь дом его разоряется». Вольная корчма здесь была неизвестна; корчмы держали недельщики[84] и десятники. По Судебнику 1550 года в поручных записях по недельщике говорилось, что ему «корчмы, б<лядей> и и всяких лихих людей не держать». Стоглавый собор 1551 года приказывал: «А корчем бы десятником не держати». По Домострою корчемный прикуп (прибыль) стоял рядом «с татьбою и кривым судом». Собираясь в корчмы, народ пил, не скидая шапок. «В церквах, — говорит Стоглав, — стоят в шапках, словно на торжищи, или яко в корчемници». Пить и играть зернью в корчмах собирались бояре, монахи, попы и толпы холопов. Стоглав приказывал, чтоб «дети боярские, и люди боярские, и всякие бражники зернью не играли и по корчмам не пили». В выписи 1552 года, данной по приказу Ивана IV Андрею Берсеневу и Хованскому, велено им было беречи накрепко во всей Москве, чтоб «священический и иноческий чины в корчмы не входили, в пьянстве не упивались, не празднословили и не лаяли». Сильвестр в своём Домострое давал боярам совет, чтоб они не держали у себя множества холопов, которые с горя пьянствуют по корчмам: «А держати людей у себя по силе, как мощно бы их пищею и одеянием удоволити; а толко людей у себя держати не по силе и не по добытку, и не удоволить их ествою и питьем и одеждою, или который слуга не рукоделен, собою не умеет промыслити; ино тем слугам, мужику, и жонке, и девке, у неволи плакав (вариант: заплакав), красти и лгати и блясти, а мужиком разбивати и красти, и в корчме пити и всякое зло чинити». По городам корчмы стали раздавать боярам. В 1548 году по жалованной грамоте царя город Шуя был отдан в кормление[85] боярину Голохвастову «съ правдою, съ пятномъ и корчмою». Важская уставная грамота 21 марта 1552 года запрещала посадским людям, и становым, и волостным крестьянам, живущим поблизости посадов, держать питья на продажу, под опасением выемки оных и взыскания двух рублей пени на государя, а с питухов по полтине с человека. В уставной грамоте двинянам 1557 года сказано было, чтоб у них на Холмогорах на посаде, и в станах, и в волостях татей, и корчемников, и ябедников, и подписчиков, и всяких людей не было, — а коли у кого корчмы будут, они, того человека поймав, отдадут выборным своим судьям. Таким образом, корчмы закрывались везде, куда только хватала московская власть, и если оставались где ещё, так это по дальним окраинам. Угличский житель, диакон Каменевич-Рвовский,[86] рассказывал в 1669 году, что на устье реки Мологи (известной в 1137–38 годах) в древности были торги великие, даже и до времени господаря Василия Васильевича Тёмного (1425–62). Торги эти существовали и при Герберштейне (1517–27), который о них говорил: «При ея (Мологи) устьях стоит город с крепостью того же имени, а в двух милях от него стоит только церковь Холопьяго города. На этом месте бывает ярмонка, наиболее посещаемая во всём владении московского государя. Сюда стекаются кроме шведов, ливонцев и московитов, ещё татары, и весьма многие другие народы из восточных и северных сторон».[87] Про ярмарку при устье Мологи близ Холопьего городка (известного и в народных преданиях) Каменевич-Рвовский писал: «Река же та великая Молога полна судов была, в пристани своей на юстии широком и яко по судам тогда без перевозов и проходили все людие реку ту Мологу и реку Волгу на луг моложский, великий и прекрасный, иже имать величество свое. Луг той во округ седмь верст. Сребро же то собирающееся пошлинное пудовое по 100 и по 80 пудов или по 70 000 денгами и больши собираху в казну великого князя теми деньгами, яко же бывшии тогда в память свою нам о сем поведаша, я же от отец своих слышаша: тогда же на Мологе 70 кабаков винных и питеи всяких было; торговали же без розъездов, по четыре месяцы, все купцы и гости; еже от древних слышах и се в память по нас изоставшим родом всем восписах». Каменевич, говоря о семидесяти кабаках, выражался языком конца XVII века, потому что в XV и в начале XVI веков, в эпоху процветания Мологской ярмарки, кабаков ещё не было, следовательно, на ярмарке стояло до семидесяти корчем.