Ингмар Бергман - Благие намерения

• Название: Благие намерения
• Автор: Ингмар Бергман
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994

Наш современник Ингмар Бергман вряд ли нуждается в особом представлении. Он - всемирно известный кинорежиссер и один из создателей авторского кинематографа, выдающийся театральный режиссер и писатель. Роман "Благие намерения" вышел в свет в 1991 г., а уже в 1992 г. по нему был поставлен художественный фильм, получивший "Золотую пальмовую ветвь" на Каннском фестивале.

 О чем этот роман? О человеческой судьбе, о поисках любви и мечте о счастье, о попытках человека, часто безуспешных и порой трагичных, противостоять силам зла и разрушения во внешнем мире и в нем самом.

---

Эрнст со смущенной улыбкой поднимает адаптер. «Не только Хенрику не нравится one-step», — говорит он без уверенности в голосе и, сняв пластинку с диска, засовывает ее в зеленый картонный конверт. В ту же секунду дверь рывком распахивается, и в комнату входит Хенрик! «Я знаю, я вел себя по-идиотски», — говорит он быстро извиняющимся тоном. «Мы хотели только немножко поиграть, подурачиться», — с нежностью отвечает Анна. «Я вечно порчу игру, — отзывается Хенрик. — Ничего не поделаешь».

«Давайте разведем огонь, посидим, поболтаем», — предлагает Эрнст, переводя разговор. «Мы с Яком почувствовали себя ненужными, — говорит Хенрик в жалкой попытке пошутить. — Мы с Яком склонны к ревности. Правда, Як?»

Огонь трещит с новой силой, дверцы кафельных печей раскрыты, керосиновая лампа слабо освещает круглый стол у окна. Все трое сидят рядком на диване: Эрнст, Анна, Хенрик. Эрнст набивает трубку и неспешно ее разжигает. Як спит на подобающем расстоянии, время от времени открывая один глаз или навостряя ухо — нельзя терять из виду ни богов, ни их ненадежных друзей.

«Я летал на самолете,— внезапно говорит Эрнст. — Наш институт арендует у норвежской армии «Форман Гидро». У машины два мотора и два крыла, она взлетает и садится на воду. Мы ежедневно поднимаемся в воздух для наблюдения за погодными фронтами, измеряем температуру и давление. И фотографируем сверху скопления облаков. Иногда идем на высоте три тысячи метров, в таких случаях приходится пользоваться кислородом, иначе дышать трудно. Однажды мы поднялись на четыре тысячи метров, и небо стало темно-синее, почти черное. Все краски пропали, а звук мотора делался все слабее и слабее». «Тебе не страшно?» — спрашивает Анна. «Страшно? Наоборот. Появляется невероятное ощущение — не знаю даже, как сказать, — ощущение власти. Нет, не власти. Совершенства. И я буквально теряю голову от счастья! Мне хочется броситься в этот воздушный океан и поплыть самому. И тогда я думаю: вот так себя чувствовал Создатель в седьмой день, когда увидел, что его Творение хорошо».

Здесь уместно рассказать, как получилось, что семилетний Петрус Фарг остался в пасторской усадьбе. Был конец января, мороз сменился серой пронизывающей оттепелью с внезапными дождями и хлестким снегом. Погода выкидывала странные штуки: как-то ночью разыгралась гроза, и молния ударила в заводской трансформатор.

Однажды утром, когда Анна спустилась к завтраку в половине восьмого (Хенрик уже ушел в пасторскую контору, которая открывалась в восемь), она увидела фру Юханссон за чашкой кофе и бутербродом. На скамеечке возле дровяного ларя сидел Петрус Фарг. Мейан сновала между кухней и кладовкой — ей предстояло сегодня много печь, поэтому особого восторга в связи с визитом гостей она не испытывала. Миа где-то убиралась, напевая при этом, — она любила петь, когда бывала не в духе. Фру Юханссон тотчас поднимается со стула и, слегка присев, здоровается. Рука у нее по-прежнему забинтована. Петрус тоже встает и после напоминания кланяется. Анна, совершенно забывшая про свое обещание, немного сбита с толку и потому отвечает очень коротко, а фру Юханссон немедленно начинает извиняться за вторжение. Анна, прихватив большую чашку с чаем и бутерброд, приглашает гостей пройти с ней в столовую.

Петрус Фарг стоит у торца стола, заложив руки за спину, худенький, высокий мальчик с толстыми губами и большими невыразительными глазами, высоким лбом, прямым, выпирающим носом, крупными красными ушами и волосами, постриженными под ежик. Одет он основательно — толстый свитер с чересчур длинными рукавами, темно-синие короткие брюки с большой заплатой на заду и длинные черные вязаные чулки. Ботинки остались в сенях. У него насморк, он шмыгает носом, из одной ноздри течет сопля, которую он по мере надобности украдкой слизывает.

Фру Юханссон извиняется еще раз: она не договорилась заранее, пришла слишком рано. Анна пьет чай и вежливо бормочет, что, мол, ничего страшного, она ведь обещала, хорошо, что фру Юханссон наконец-то решилась, как рука? Спасибо, лучше, уже может шевелить пальцами, доктор был доволен помощью, оказанной фру пасторшей.

Анна, поставив чашку, подзывает Петруса. Он сразу же поворачивается к ней и подходит, но руки по-прежнему держит за спиной. Смотрит на нее без страха или робости, но в то же время как бы мимо, точно слепой. «Дай мне посмотреть твою руку», — говорит Анна. Он кладет ладошку в руку Анны — узкая, длинная ладонь с длинными пальцами, отчетливыми прожилками, сухая, шершавая кожа, обкусанные ногти, на указательном пальце ноготь обгрызан до мяса. Фру Юханссон качает головой: «Страшное дело, как он грызет ногти. Я уж и горчицей мажу, и уговариваю, и обещаю награду — ничего не помогает». Анна, не отвечая, переворачивает ладошку: внутренняя сторона испещрена красноватыми черточками и узорами — старческая рука.

Анна. Так осенью пойдешь в школу?

Петрус. Да.

Анна. Нравится?

Петрус. Не знаю. Я же там не был.

Анна. Но ты уже умеешь читать и писать?

Петрус. И считать. Таблицу умножения знаю.

Анна. И кто тебя научил?

Петрус. Сам.

Анна. Никто не помогал?

Петрус. Нет.

Анна. А не дядя Юханнес?

Петрус. Когда мы бываем с дядей Юханнесом в мастерской, он обычно меня спрашивает, а я отвечаю.

Анна. А друзья у тебя есть?

Петрус (молчит).

Анна. Я хочу сказать, ты играешь с какими-нибудь мальчиками?

Петрус. Нет.

Анна. Значит, ты совсем один?

Петрус молчит.

Анна. Может быть, тебе нравится быть одному?

Петрус. Наверно.

Анна. А что ты читаешь?

Петрус молчит.

Анна. У тебя есть какие-нибудь книги?

Петрус молчит.

Фру Юханссон. У нас есть несколько старых рождественских журналов, да муж иногда покупает газету «Ефле дагблад». Так что по большей части он читает энциклопедию, хотя у нас всего один том: от Крагдюва до Юлланд. Это пробный экземпляр, Юханнес купил его всего за семьдесят пять эре.

Анна. По-моему, у меня есть несколько книжек, которые тебе понравятся, Петрус. Подожди, сейчас увидишь.

Она подходит к белому книжному шкафу со стеклянными дверцами и, поискав немножко на нижней полке, вытаскивает толстую книгу с золотым корешком и золотыми буквами на красном коленкоровом переплете. Это «Скандинавские сказки», «переработанные и изданные для детей». Почти на каждой странице — иллюстрация, некоторые цветные. Анна кладет книгу на стол перед Петрусом. «Пожалуйста, — говорит она. — Читай, а когда прочитаешь, у меня найдутся другие, не хуже. Бери, Петрус! Сейчас только обернем ее, как оборачивают школьные учебники, чтобы не запачкалась».

Фру Юханссон. Поблагодари как следует.

Петрус. Спасибо.

В нескольких километрах к югу от пасторской усадьбы, там, где Грэсбэккен впадает в Евлеон, располагается лесопильня. Она принадлежит Заводу и обслуживается двадцатью двумя работниками, которые живут со своими семьями в нескольких ветхих домах барачного типа над лесоспуском. Пиломатериал переправляется на заводской причал по одноколейке. Вокруг покосившихся распиловочных навесов с полуобвалившимися крышами громоздятся штабеля пахучей древесины. Плотина над лесопильней глубокая, через закрытые зимой и летом шлюзы пробиваются тонкие струйки воды.

Однажды в середине февраля происходит следующее: бригадир коротко объявляет, что Арвид Фредин уволен с сегодняшнего дня, и ему приказано в недельный срок освободить жилье. Поначалу сообщение не вызвало ни протестов, ни комментариев. Работа продолжается как обычно и на лесопилке, и у товарняка. За завтраком в одиннадцать утра кое-кто из сортировщиков начинает обсуждать увольнение, считая его несправедливым. Конечно, Арвид Фредин болтун и выпивоха, но рабочий хороший, это все признают, ни разу не получал замечаний за прогулы или пьянку на работе.

Сам Арвид стоит во дворе непривычно тихий, руки безвольно повисли. Вид у него ошеломленный и, похоже, убитый. Жена, открывая через равные промежутки окно, велит ему что-то делать: сходить в контору, поговорить с начальством, пожаловаться Нурденсону. С этим мириться нельзя!

Во время перерыва на завтрак и по дороге на вечернюю смену многие останавливаются поговорить с Фредином. «Тебя уволили за то, что ты сказал на собрании в понедельник, — говорит Монс Лагергрен, один из самых старых работников, который уже начинает заниматься социал-демократической политикой. — Я предупреждал тебя, чтобы ты не распускал язык». «Я был не хуже других», — возражает Арвид. «Возможно, но ты прочитал кое-что, что сам написал. Что-то вроде манифеста или черт его знает, как это обозвать», — отвечает Монс, раскуривая кисловатую трубку.