Нинель Максименко - Ищи Колумба!

• Название: Ищи Колумба!
• Автор: Нинель Максименко
• Жанр: Прочие приключения

Повесть посвящена работе археологов. Герои ее – энтузиасты науки, исследователи, вся жизнь которых посвящена любимому делу. Читатели узнают из книги о замечательных людях, спасавших сокровища Эрмитажа во время войны, об интереснейших раскопках в Крыму в наши дни.

---

И вот однажды судьба наградила его. Где-то, когда он путешествовал в далекой стране и обследовал морское дно, он открыл седьмое чудо света – прекрасный город на дне морском. И не думайте, что это были какие-то развалины. Ничуть. Это был город, настоящий город – с целыми зданиями из белого и розового мрамора, с высокими колоннами. Гигантские площади и широкие улицы, фонтаны, статуи… Все было там, как положено в настоящем городе. На стенах домов были изумительные фрески. И эти статуи и фрески на стенах домов рассказали о людях, которые жили в этом городе. Это были красивые, высокие люди, но они были совсем не такие, как мы с вами. Совсем другие. И он взял на память несколько фигурок, изображающих этих людей, и больше он ничего там не тронул, потому что хотел, чтобы будущие люди, чтобы мы с вами увидели этот город таким, как он был, целиком. Может быть, думал он, люди сделают из него первый в мире подводный музей. И все будут приходить, приезжать, прилетать, чтобы опуститься в скафандрах в этот город. А может быть, люди найдут способ поднять его целиком на землю. Но только в нем ничего нельзя разрушать. Ведь сюда должны прийти ученые, много-много ученых: археологи, биологи, физики, – они должны раскрыть тайну этого города и сохранить его для потомков.

Я замолчала и посмотрела на Алешу Рабчинского. По его лицу я поняла, что он ничего не знает.

– Ну, а дальше, что дальше? – закричали все.

А я сказала:

– Дальше еще ничего нет, а только будет, поэтому я и пришла сюда. Знаете, кто был человек, который открыл этот город? Это был археолог. Он умер, когда еще нас не было на свете. Фамилия его Рабчинский.

***

Ни Алеша Рабчинский, ни его мама ничего не могли рассказать мне о том Рабчинском. Наоборот, они были страшно удивлены тем, что я так много знаю об Алешином прадедушке. Они знали только то, что он был болен эпилепсией… И вся родня боялась, что это передастся детям. Знали, что был он археологом. Но о его бумагах Алешина мама даже понятия не имела. Она сама была девочкой во время войны. В первые же месяцы эвакуировалась с матерью. А дед остался в Ленинграде. Ну, а бумаги, наверное, все сожгли в «буржуйке». «Вы знаете, – говорила Алешина мама, – были такие маленькие печки, стояли прямо в комнатах, трубы в форточку выходили. Ведь не было ни центрального отопления, ни газа. Вы знаете это? Ценнейшая библиотека и та была сожжена…»

Ну, в общем, ничего я не узнала о Рабчинском от его потомков. Правда, Алеша и Валя и вообще все ребята, которые были на свадьбе, ужасно загорелись моей историей. И когда я сказала, что этот город находится не где-то в далекой стране, а скорее всего в нашем Крыму, все ребята сказали, что они это лето будут искать город и ничего другого им не надо.

Итак, пока что я нисколько не продвинулась. На нуле! Но я стараюсь не поддаваться панике. Ростислав Васильевич сказал бы, наверное, что все идет нормально.

Насчет Калабушкина еще нечего не удалось узнать, и мы с Ростиславом Васильевичем решили, что пока что я схожу по адресу, где когда-то жил председатель самого странного на свете «Клуба старьевщиков» – Игорь Потапович Головачев. Правда, его давно уже нет на свете. Но кто знает, может быть, Головачеву повезло больше, чем Рабчинскому, и его внуки и правнуки хранят записки, дневники или хоть знают что-нибудь.

И вот я снова звоню в чужие двери. Фамилии Головачева совсем нет на табличке.

Мне открывает уставшая женщина в домашнем халатике. Я не нахожу слов, путаюсь и краснею. Она уговаривает меня пройти, и я оказываюсь в той самой комнате, где происходили заседания «Клуба старьевщиков». Но эта комната была сейчас совсем не такой, какой представлялась мне всегда по маминым рассказам.

Во-первых, вся она заставлена мебелью, так что даже почти незаметно, что здесь восемь углов. Мальчик-дошкольник с отсутствующим видом разучивает на пианино бетховенского «Сурка». В большие, высокие окна льется со двора непередаваемый поток звуков, но, видно, мальчик выделяет какие-то, касающиеся только его, призывы и с тоской поводит глазами на окна.

Женщина, наверное, очень удивилась, что я стою и ничего не говорю. Она выжидающе на меня смотрела.

– Скажите, пожалуйста, вы, случайно, не из семьи Головачевых? – спросила я. – Когда-то в этой комнате, но это было давно, еще во время войны, жил врач по фамилии Головачев. Вы ничего не знаете о нем?

Женщина наконец понимающе улыбнулась.

– Так вы разыскиваете родственников? Мы получили эту комнату уже после войны. Я и мама. И мы знаем только, что здесь все погибли. А больше ничего не знаем.

У меня осталась маленькая-премаленькая надежда.

– Скажите, а когда вы въехали сюда, здесь не было ли каких-нибудь тетрадок, бумаг, документов?

– Нет, ничего не было, ровным счетом ничего. Два ящика с какими-то ржавыми замками. Мы их, конечно, выбросили. Кому они нужны! А так комната была абсолютно пуста: ни стола, ни стульев, ни кровати. А вы, наверное, родственница?

Я молча кивнула и вышла в темный коридор.

Мне не хотелось ничего говорить. Было ужасно муторно. Где искать виновных, что единственная в своем роде коллекция старинных замков выброшена в помойку… Никто не виноват. Просто так получилось. Но ведь точно так же может быть и не только с коллекцией замков, а с чем-то, ну, даже великим. Это ужасно… Нет, это глупо. Могло ли так случиться, что мы бы не знали ничего о Леонардо да Винчи или о Трое. Наверно, могло. И наверно, есть такое – не открытые еще художники, писатели или даже целые города. И ведь когда-то их откроют.

Вслед мне раздавалась трогательная и печальная бетховенская песенка.

***

В тот вечер у Ростислава Васильевича было что-то вроде совещания. Я докладывала.

– Так вот, дела мои на нуле. Ничего-то я не узнала. Ничего-ничегошеньки. Но я знаю, что вы сейчас скажете, что все идет нормально. А я вот считаю, что ненормально. Ростислав Васильевич, почему так ужасно?

– Что ужасно, дорогая Тата?

– Ужасно теряется память о людях. Это ужасно! Ну скажите, ведь правда это ужасно? Так не должно быть, ведь правда?

– Правда, Тата. Не должно быть!

Через два дня Ростислав Васильевич узнал адрес старика Калабушкина. И я пошла к нему.

…Я шла и, еще не разглядев номера, сразу угадала его дом. Он стоял в глубине улицы и был огражден высокой кружевной чугунной решеткой. Несколько старых корявых кустов боярышника разрослись словно деревья, а за ними был дом – двухэтажный, желтый, с ветвистыми трещинами и с чугунным, тоже кружевным, крыльцом. У крыльца были две высокие витые чугунные колонны, и казалось, только они и держали дом, иначе бы он повалился на землю. Этот дом вместе с садиком боярышника, и чугунной решеткой, и крыльцом был совсем не ленинградский, совсем не отсюда. Ну, например, как пение петуха в торжественном учреждении. И вместе с тем он на месте, как одна из тайн города. Ведь не может же город жить без тайн! Но почему я сразу узнала этот дом? Наверное, мама мне так хорошо его описала. Ах, нет же! Мама ведь даже адреса не знала. Узнала я дом потому, что сразу почувствовала, что мне надо сюда.

Я поднялась на крыльцо. На двери старинный звонок. Человеческая рука. Медная, с раскрытой ладонью и протянутыми к тебе пальцами, человеческая рука. Надо было дернуть за эту руку. Звонок издал едва слышное дребезжание. Дверь тут же открылась. Какая-то женщина с седой прической и в фартуке появилась в проеме, как будто она все время тут стояла и ждала.

Не успела я раскрыть рот, как женщина с седой прической стала говорить непонятные слова:

– Как хорошо, что наконец вы пришли. Он совсем, совсем плох. – И, перейдя на шепот, добавила: – Врачи говорят, что на этот раз никакой надежды…

Видно, женщина с кем-то меня спутала, и я только успела сказать:

– Скажите, Калабушкин…

Но женщина перебила меня:

– Давайте сюда ваш плащ и ступайте наверх.

Я решила больше не объясняться, потому что в этом доме так и должно быть все таинственно, но только меня беспокоили слова о безнадежном состоянии – кого только? Может быть, это и есть Калабушкин?

Передо мной была узкая витая лестница с широкими, отполированными до блеска перилами. Я поднялась во второй этаж и очутилась в полной темноте. Я остановилась, думая, что женщина с прической поднимается вслед за мной, но она не шла. Постепенно я привыкла к темноте; темнота была не полная, окна были закрыты ставнями, состоящими из продольных планок, и между этими планками струился свет. Это была самая странная комната, какую только можно себе представить. Тут был склад причудливых вещей. Все было покрыто густой пылью; в воздухе светились порхающие полоски, солнце, проникающее в щели ставен, заставило ожить пыль.

Я стояла, замерев от неизвестности, и вдруг в полной тишине раздался звон. А за звоном – стук, глухой и надтреснутый, и тут же трепетный, как пение свиристеля, свист, и вся комната огласилась пением, звоном, боем, свистом. Я в ужасе шарахнулась – в углу комнаты зашевелилось какое-то чудовище. Но я разглядела – это огромная заводная игрушка, то ли слон, то ли мул. На нем наездник натягивает узду, и животное медленно кивает головой.