Виктор Лихоносов - Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж

• Название: Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж
• Автор: Виктор Лихоносов
• Жанр: Историческая проза

Роман талантливого советского прозаика Виктора Ивановича Лихоносова охватывает огромный пласт жизни Кубани — от начала XX века до наших дней.

 Главный герой этого удивительно емкого лиро-эпического повествования — Память. Память — как вечность и непрерывность человека, как постоянное движение духовности из поколения в поколение. Заключение написано Валентином Распутиным

---

ЭПОПЕЯ ПОПСУЙШАПКИ

 (Продолжение)

 — Меня выручил фельдшер. Госпиталь — большое длинное помещение, бывшая школа. Между раненых и больных ходит хромой фельдшер. Казаки лежат на соломе, сыро, холодно, все стонут. «Ого,— думаю,— вот это госпиталь, тут здоровый заболеет или замерзнет». Я присмотрелся к фельдшеру: хромой на левую ногу, низенький, белявый. У меня является чувство, что он не из казаков, а иногородний. Думаю, как точно узнать, кто он? Если он иногородний, то я выйду из положения, фамилию чужую заменю, и тогда обязательно уеду поездом домой и узнаю судьбу семьи. А там видно будет, что делать дальше.

Фельдшер вынес из кабинета маленький самоварчик, налил водой, распаливает. Я похаживаю по коридору взад-вперед и не придумаю, как его затронуть. Ну а затем сказал:

«Господин фельдшер, вы сами откуда? Мне кажется, ваша личность мне знакомая, я где-то вас видел, но не вспомню».

«Вы не могли меня видеть. Я издалека».

«Ну а все-таки».

«Я из Екатеринодара».

«О-о,— я засмеялся,— тогда точно! Я вас там и видел».

«А как вы меня могли видеть, когда вы терский казак станицы Шелковой?»

«У меня там дальний родственник, лихач первого разряда».

Фельдшер утупил глаза на меня, курит; в самоваре чай греется.

«А на какой улице он живет?»

«Угол Базарной и Котляревской. В монастырском подворье. Напротив владелец скобяного магазина, у него нету двух пальцев, мизинного и подмизинного».

«А как зовут извозчика?»

«Терентий Гаврилович Трегубов».

Фельдшер как будто обрадовался, сказал:

«Вот теперь я верю».

Самовар закипел. Фельдшер схватил его и понес к себе в кабинет. И зовет меня:

«Господин казак, зайдите ко мне, чайку горячего попьем».

Я этого не ожидал. Я захожу, разделся, тело у меня свербит, чувствую, что вша завелась. Сел за маленький столик; налил он мне чаю в стакан, а себе в кружку, выпиваем.

«Господин фельдшер,— прощупываю,— вы кто будете, казак или иногородний?»

«Я иногородний».

«А как вы попали в белую казачью армию, вы ж иногородний? И притом инвалид».

«Да, господин казак, я попал по несчастью. Я фельдшер, меня мобилизовали. Приходится, хочешь ли, нет, а вот надо».

«Давно у белых?»

«Как заняли они Екатеринодар, так и меня забрали. Да так плохо, что не имею сведений о семье, жива она? — не знаю. И жена обо мне не знает, жив я или нет. Вот так и воюем».

«Ага,— думаю,— вот я попал на своего. Значит, я не без счастья. Теперь буду дома вполне».

Выпил я стакан чаю, время было три часа дня — 9 января 1919 года. Фельдшер налил второй. Я теперь думаю: надо просить его, чтобы он меня немедленно направил в какой-либо город, может, в Екатеринодар.

«Господин фельдшер, мы уже с вами почти нашли общий язык. Я вас хочу просить, чтоб вы меня завтра направили в Екатеринодар, в госпиталь. Я вашей жене передам от вас записку. Не откажите».

«Я бы со всей душою, так я не имею никаких прав. Я только могу направить вас в первый ближайший госпиталь в Минеральные Воды».

«Спасибо и за то. Только, будьте добры, чтоб не позже, как завтра».

«Если дадут в правлении достаточно подвод, я всех больных и раненых отправлю».

«Господин фельдшер, если не будет ни одной подводы, дайте мне одному документ, я пеши пойду до станции Копанской, а там уеду поездом».

«Ладно. Иди».

Закрыл кабинет и пошел. Я волнуюсь, переживаю: а как же мне переменить фамилию? С этой фамилией терской мне домой ехать нельзя. А черт его знает! — он иногородний, ну и что же, может, сын какого купца или лавочника, может, белый доброволец? Как ему признаться? Ладно,— решил,— признаюсь! Один на один. Уже темно, началась ночь.

Пришел фельдшер и говорит:

«Еле-еле выпросил одну подводу, и то на быках. Приедет до зари, чтобы пораньше ему вернуться».

Зажег лампу, я зашел в кабинет. Достал он бумагу и хочет писать.

«Господин фельдшер, или товарищ, или друг, прошу тебя, не пиши в документе фамилии Шахворостов, а пиши Попсуйшапка».

«А почему не Шахворостов?» 

«Вы мне сказали, что у белых служите по несчастью. А я был Шахворостов и казак также по несчастью».

«Вот оно как, значит! — Фельдшер подал мне руку.— Мы с тобой братья».

«Да еще кровные. Распозналися в своих несчастьях. Прошу тебя, брат, выручай».

«Это очень хорошо, что ты так меня понял, а то, не дай бог, сразу повесят».

«За мной ходила вешалка, но не без счастья; Прошу, пиши документ».

«Сейчас. Подожди... Тело мое дрожит. Немножко посиди, я успокоюсь. Расскажи, как это произошло, что ты по несчастью был казак. И фамилия чужая».

«Да, но ты мне выпиши документ, а потом я тебе расскажу все».

Фельдшер согласился, написал документ в Минеральные Воды.

«Ну, теперь говори, какую тебе писать фамилию».

Я говорю, он пишет. Вдвоем сидим в кабинете полностью.

«Получай, Попсуйшапка Василий Афанасьевич. Теперь расскажи».

Я признался ему открыто, как кровному брату. А он мне признался. Он с первых дней войны был фельдшером у красных. Их захватили белые в плен — на вешалку. Он со слезами просился, клялся богом, что будет служить белым честно, и его оставили живым, потому что они имели нужду в медицине. И вот с тех пор он служит, боится бога, что клятву дал. Но я усмехнулся, ничего не сказал. После признания друг другу фельдшер начал писать письмо жене.

И так мы с ним провели время до трех часов ночи.

В четвертом часу подъезжает казак-старик; на ходу у него по бокам лежали доски; запряженные волы масти серой, большие.

«Отправьте меня,— подошел еще один казак с перевязанной головой,— я дальше пешки дойду, у меня вещей мало».

Фельдшер согласился, выписал казаку документы, я слушаю, откуда этот казак. Фамилия его Скиба — из станицы Каневской. Не того ли Скибы брат, что служил у Бурсачки?

«Ого,— думаю,— вот сосед!»

Ну, он моего документа не видел и не знает. А слыхал, что я терский казак, да и форма говорит. Я фельдшера поблагодарил, и 10 января 1919 года на быках тронули мы в пять часов утра. На станцию Копанскую ехали, шли пешки, и хозяин быков пеши почти всю дорогу. Приехали к станции Копанской, солнце поднялось в дуб. Стоял паровоз и вагоны товарные. Старый казак повернул домой, а мы с Скибой к паровозу.

«В Минводы будет паровоз?» — спросили у машиниста.

«Скоро поедем в Минводы и в Армавир».

«Скиба,— говорю,— давай выбирать вагон». 

Но они все пустые; залезли в вагон, сидим вдвоем. Вот свисток. И поехали в Минеральные Воды. Уже считался у белых глубокий тыл. Вылезли мы, зашли в вокзал. У меня нету никаких денег, ни копейки. И продуктов — ни куска хлеба. Жрать хочется после вчерашнего, желудок пищит, просит чего-либо.

«Пошли скорей в госпиталь»,— Скиба говорит.

А у меня мысли другие, мне госпиталь не нужен, мне домой надо. У Скибы голова сильно болит, конь копытом ударил по голове, а у меня рука перевязана левая, бинт через шею, и правая забинтована. Но, спасибо, правая не ощущает боли от вилкового прокола. А от пули боль есть, но терпимо.

«Ну пошли»,— говорю.

Нашли,— там полно раненых, больных. Не стали и спрашивать места.

«В этом госпитале здоровый умрет,— говорит Скиба,— давай ехать в Армавир. Там город другой, будет госпиталь, да и врачи лучше».

Вернулись на станцию. Ну, пришли, а купить не на что.

Я Скибу оставляю на вокзале.

«Пойду искать коменданта. Потребую пайки хлеба. А кипяток на станции есть. Поезда не будет до ночи».

Подаю коменданту свой документ.

«Господин поручик, прошу продукты на семь человек».

«А где остальные?»

«На станции. Они тяжелые».

Он ни слова не сказал, пишет бумажку — выдать раненым белого хлеба десять фунтов и сахару четырнадцать грудок.

«Вон ларек»,— указал пальцем.

Приношу Скибе,— сидит, дремает. Выпросил у людей посудку и попили с белым хлебом кипятку. Остальной хлеб Скибе в сумку, так как у меня ничего не было, а сахар в кармане.

Стою я. На мне вся одежда — шуба, бурка, белый башлык, белая лохматая шапка, ну — казак грозный! Подходит офицер (есаул) и держит поднос. А на подносе черная булка хлеба и в руке нож.