Скотт Туроу - Законы отцов наших

• Название: Законы отцов наших
• Автор: Скотт Туроу
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель, Харвест
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-037708-4, 978-5-9713-5147-4, 978-5-9762-1614-3, 978-985-16-3478-7

Жена сенатора Эдгара застрелена среди белого дня прямо у собственного автомобиля.

Дело рук гарлемской уличной банды? В этом убеждена полиция.

Однако главный подозреваемый по прозвищу Хардкор утверждает — преступление заказал сын жертвы, Нил Эдгар!

Но зачем состоятельному молодому человеку убивать собственную мать?

Возможно, его просто хотят подставить.

Так считает многоопытный адвокат Хоби Таттл, умеющий выигрывать самые безнадежные дела. И он намерен доказать это в зале суда.

---

Весь хитроумный план Хоби, проработанный до мельчайших подробностей и направленный на то, чтобы показать, что до появления Хардкора ничто не изобличало Нила, дал сбой. Я уже давно уловила, куда он клонит — продемонстрировать, что все расследование велось неправильно. Чтобы подтвердить информацию Хардкора. Хоби хотел, чтобы прокуроры и копы, жаждавшие громкого дельца, которое принесло бы им славу, отнеслись к словам Хардкора менее скептически.

— Вы подозревали Нила Эдгара, — повторяет Хоби. — Почему? Потому что он болтал с сотрудником коммуникационной службы, когда тот пришел сообщить Нилу, что его мать мертва? Но ведь вас там не было, верно?

— Я слышал об этом.

— И именно из-за этого вы стали подозревать его?

— Частично.

Монтегю хладнокровен и уверен в себе. Он чуть выпрямился в кресле и выглядит собранным, в то время как Хоби осунулся и стал неуклюжим. Таттл потерял всю форму. Он перескакивает с темы на тему, ссорится с Монтегю и забывает о наводящих вопросах. Хоби похож на терьера, который цепляется за манжету брюк и которого каждый раз отбрасывают ударом ноги.

— А как же насчет другой части? — спрашивает Хоби. — Ведь вы не услышали ничего от Лавинии Кэмпбелл, не так ли? И от жителей близлежащих домов, которых опрашивали?

— Мы поговорили с его отцом.

— Его отцом! Сенатором? Так, значит, то, что отец рассказал вам, и сделало Нила подозреваемым?

— По существу, — говорит Монтегю, — да.

В зале суда происходит быстрое превращение. Как в театре, в то особое мгновение, когда актер после спектакля выходит на сцену, чтобы поклониться зрителям, и роль, которую он играл в течение нескольких часов, внезапно сбрасывается, как вторая кожа. Вот и с Хоби происходит нечто подобное.

Он склоняет голову набок, и его губы раздвигаются в загадочной, напряженной улыбке. Змеясь, как ящерица, улыбка мгновенно пробегает по его лицу. Очевидно, он получил тот ответ, который был ему нужен, и, добиваясь этого, ввел меня в заблуждение, как и Монтегю, как и всех прочих.

Хоби еще несколько секунд смотрит на свидетеля, затем переводит взгляд на меня и безмятежно произносит:

— Больше вопросов не имею.

Раз в месяц я встречаюсь со своей подругой Гвендолин Райс. Обычно мы завтракаем или обедаем вместе, без детей. Гвендолин — крупная жизнерадостная женщина с настойчивым, целеустремленным характером; из тех людей, которые с гордостью ощущают в себе большие жизненные силы. Она все делает чересчур: чересчур сильный аромат духов, чересчур много косметики, чересчур много драгоценностей. Сегодня на ней гаучос и шерстяной жилет южноамериканской вязки с массивными золотыми пуговицами в форме ящериц.

После того как восемь лет назад у нее родился сын Ави, Гвен, по профессии радиолог, перешла на облегченный четырехдневный график работы. Сегодня она отпросилась с работы до обеда, чтобы побегать по магазинам — ее любимое времяпрепровождение. Выскочив из такси, Гвен устремляется в ресторан. В обеих руках у нее сумки, набитые золотыми и серебряными коробками. Мы договорились встретиться в «Джилси», известном местечке неподалеку от Дворца правосудия. Из всех заведений в округе здесь кормят лучше всего. Когда-то в прошлом это место было известно под названием «Бар», чему немало способствует и интерьер столетней давности. Просторное, прекрасно отделанное помещение представляет собой деревянную коробку: стены, полы, потолки и столы из дубовых брусьев, тщательно отшлифованных и покрытых лаком. Это великолепие гармонично дополняют разнообразная фурнитура из полированной меди и огромные канделябры из литого чугуна, подвешенные к высокому потолку на массивных цепях. Одно из немногих реальных достоинств судейской жизни заключается в том, что я всегда могу найти здесь свободный столик. Как только Гвен подходит ко мне, нас быстро проводят мимо длинной очереди адвокатов, прокуроров и других судебных завсегдатаев, которые томятся перед красным бархатным канатом, и усаживают за один из квадратных столиков, стоящих двумя рядами в центре ресторана. Для создания некой имитации уединенности столы разделены изящными деревянными перегородками желтоватого цвета, на которых искусные мастера выжгли красивые изображения горных пейзажей в немецком стиле. Бесцеремонные официанты и деловые клиенты изъясняются громко, не обращая внимания на соседей. Поскольку никаких мягких, звукопоглощающих поверхностей здесь нет, то должно пройти некоторое время, пока адаптируешься к разноголосому шуму.

Гвен открывает каждую коробку. Я восхищаюсь всеми ее покупками, несмотря на то что мы с Гвен знаем: я ни за что на свете не стала бы носить большую часть этих экстравагантных нарядов, даже если бы они мне достались даром. Мы уже давно привыкли к расхождению во вкусах, и я дорожу и наслаждаюсь этим или, в зависимости от настроения, терплю с застенчивостью человека, который и в сорок семь лет все еще думает, что он учится быть другим. Мне никогда не удавалось сойтись с кем-либо из своих сверстников достаточно близко. Моя мать, вечно находившаяся в состоянии войны с домовладельцами и их управляющими, меняла квартиры как перчатки, и в результате каждую осень я начинала учебный год в новой школе. Став подростком, я пошла своим собственным извилистым путем, полным проб и ошибок, набивая шишки и синяки и навсегда оставив дружбу в прошлом. Естественно, есть коллеги и знакомые. Думаю, меня считают дружелюбной, чистосердечной, возможно, даже очаровательной. Я — желанный гость во многих местах. Должность судьи подобна маяку, потому что к ней стекаются приглашения на разные официальные и полуофициальные мероприятия: заседания коллегии адвокатов, политические обеды, встречи выпускников юридического факультета. И хотя я была единственным ребенком, ощущение покоя и уюта семейной жизни мне удалось испытать только благодаря кузену Эдди, старшему сыну моей тетушки Хен и дяди Мойше, которые всегда относились ко мне как к родной дочери. Я и сейчас постоянно разговариваю по телефону с Эдди или его женой Гретхен, а по праздникам мы с Никки всегда гостим у них, тем более что в компании пятерых отпрысков Эдди моей дочери скучать не приходится.

Однако, положа руку на сердце, должна признать, что мне было непросто сходиться с людьми. По этой причине материнство, альянс матери и ребенка, стало для меня сладкой отдушиной. То ли мне кажется, то ли действительно женщины начинают лучше относиться друг к другу, достигнув этой стадии своей жизни, я точно сказать не берусь. Похоже, в родильной палате все мы узнаем какой-то важный секрет о доброте, который открывается нам только после того, как мы начинаем выкармливать грудью своих детей. Особенно близко я сдружилась с Мартой Штерн, дочерью Сэнди. Марта — моя коллега, но теперь она сидит дома с двумя малюсенькими дочками. Есть и еще пара подружек.

Однако путешествия в прошлое я совершаю только с Гвен, мы знакомы еще со школы. Она была жизнерадостной, сметливой, одной из тех громогласных, экспансивных хохотуний, которые всегда восхищали меня. У Гвен установились прекрасные отношения со всеми учащимися Ист-Кевани, представлявшими собой хоть что-то неординарное. Я невероятно гордилась дружбой с ней и годами старалась не замечать, что Гвен ни разу не пригласила меня к себе домой. В конце концов, через других ребят, живших с ней по соседству, я узнала, что ее мать страдала рассеянным склерозом и уже находилась в последней стадии болезни. Когда я начала самостоятельно водить машину, обычно это был «вэлиент» моего дяди, мне случалось несколько раз подвозить Гвен до ее дома, и я мельком видела миссис Райс через окно. Изможденное лицо, иссохшие кисти рук с синими, узловатыми венами; грязные, спутанные волосы. Она сидела в кресле, закутанная одеялом. Но больше всего миссис Райс поразила меня своим тоскливым, загнанным взглядом, от которого исходило предчувствие скорой смерти. Контраст с дочерью был ошеломительный. У меня до сих пор в памяти медленные шаги Гвен, когда она приближалась к своему дому, — девушки, по большей части не ходившей обычным шагом, а стремительно летевшей вперед. Я видела в ее походке отражение роковой необходимости принять тяжкий груз беды, находящейся в центре ее мира, беды, которую никто не может с ней разделить и которую она не в силах предотвратить.

И помню, как совершенно отчетливо представляла себе, что нас объединяет. В те годы я надеялась втайне, что никто не будет знать, что я — дочь Зоры Клонски, скандалистки и крикуньи, самого дорогого мне человека, которого понимала только я. Женщины, получившей в начале шестидесятых печальную известность безобразной выходкой на заседании городского совета, когда она ударила одного из членов совета, выступившего против фторирования воды.

— Дерьмо, — произнесла Гвен, когда мы уже заканчивали есть.