Михаил Пришвин - Дневники 1928-1929

• Название: Дневники 1928-1929
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-268-00566-9

Книга дневников 1928–1929 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) — в 1999 г., пятая (1926–1927) — в 2003 г.

Публикуется впервые.

---

Мелькает мысль для писания забраться на месяц в Царское Село.

Завтра идем искать куропаток на полях между Пустым Рождеством и Вонятиным по речке Крестнице и притоке ее «Вздерни ножка!».

21 <Сентября>. Рождество Богородицы.

До полудня был дождь, потом солнце. Мы ходили в Пустое Рождество и вернулись почти пустыми.

Хулио. Бросил эту претенциозную и малограмотную книгу. Заметил в ней пафос механического движения и человеческой диктатуры. Думается, что не случайно сошлось: бессмыслица движения поправляется неподвижностью.

К Алпатову.

Революционное движение (интеллигенции) в России несомненно отразило в себе характерные черты народного расколо-сектантского движения.

Начиная от раскола, кончая сектой «Нового Израиля», эти народно-религиозные порывы все одинаково испытывают одну трагическую судьбу: свою местную правду они выдают за универсальную истину и погибают в борьбе с универсальной истиной, омраченной частной неправдой. Все кончается омирщением «согласия» раскола или секты.

В интеллигенции сложились такие же секты, из которых каждая имела претензию на универсальную истину. Победившая всех их секта большевиков до сих пор борется за универсальность (интернационал) и на наших глазах постепенно омирщается.

Надо продумать. 1) Русский быт, разлагающийся на быт религиозного народа и безбожной интеллигенции, очень возможно, что «интеллигенция» тогда явится как одна из сект народной жизни. Итак, тема: русская интеллигенция как одна из сект народного религиозного движения. 2) Если для каждой из сект основным вопросом существования является борьба за универсальность, то в секте интеллигенции этот мотив доходит до крайности ради универсального, все бытие объявляется мещанством, как нечто местное (ничего у себя, дома и все в интернационале).

Секта «Новый Израиль» пусть будет последним звеном разложения православия, еще один шаг, и она будет сектой не народа, а интеллигенции. В чем этот шаг? Легкобытов — гений секты. С другой стороны, Блок как законный охранитель и обладатель универсально-творческой идеи (Христос Мережковского: «во плоти»). «Реакционность» богоискателей состояла в том, что они искали «плоти» (что значило: церкви), в то время как революционная интеллигенция (Базаров и др.) продолжала отталкиваться от всего местного (плоть, церковь) в стремительном движении к Интернационалу.

Два Блока: Христос — это я, Блок, поэт (т. е. это культура, это Христова культура и значит Христос живет в стихах Блока).

Друг мой, верьте мне, что не из тщеславия и не от избытка сознания стал я летописцем. Нет у меня никакого стремления к славе: вот именно потому я и стал летописцем, а не погиб в творческом действии, что не было у меня в то время ясного сознания для действия. Мне нужно было пережить, продолжиться, подрасти, как дерево, чтобы в новых условиях начать понемногу догадываться о значении минувшего, скажу яснее: в настоящем из прошлого догадываться о будущем. Стал бессильным у порога к действию, в то время я довольно винил себя и достаточно был наказан. Теперь я понимаю так ясно, что винить себя мне было не за что: я должен был сохраниться для догадок о прошлом. Так все равно любой хороший отец бережет своего сына и отдает для него свою жизнь, сам того не зная, чтобы сын продолжил его самого и впоследствии догадался о том, что непонятно было отцу.

Жатва. Как я люблю теперь смотреть на спелую рожь, когда колос, наполненный зерном, гнет родимую соломинку. Мне зерно тогда представляется смыслом, сознанием ржи. Я переношу это в человеческий мир и говорю себе: наше сознание тоже спеет. И вся разница, как я теперь понимаю, что у них, например, в нашем краю для всех есть одна Казанская, день 8 июля, около которого приблизительно всякие ржинки становятся сознательней. У нас в человеческом поле для среднего человека тоже, конечно, есть своя Казанская, но кроме того безмерное и <1 нрзб.> в природе значение приобретают отдельные существа, у которых сознание спеет или значительно раньше, или, как у меня из прошлого, значительно позже. Теперь удивительно и смешно вспоминать, из-за чего приходилось прежде много страдать. Так был я мальчиком слаб на волос, и уже в четвертом классе гимназии выросли у меня усы. С этими усами меня до того довели, что я чуть не избил учителя, когда он мне сказал: «Усы выросли, а задачу не можешь решить». Но с сознанием было у меня обратно: на волос слаб, на это тяжел. Не говорю уж о больших нравственных вопросах, скажу о простой арифметике, бывало, глядишь на первых учеников с задней скамейки: глупые ребята, а по арифметике первые, я же ворочаю мозгами, как жерновами, и простой задачи не умел решить. После же, когда выгнали из гимназии и пришлось экстерном сдавать, вдруг всю арифметику понял и в неделю взял как пустяк. Это значит, что арифметический колос во мне совершенно поспел. И так во всем из-за этой разности в поспевании до того много приходилось страдать, что теперь способен в этом видеть все отличие человеческого общества от естественного. Нет никакого сомнения для меня теперь, что как рожь для зерна, так и человек продолжается для творческого сознания, которое когда-нибудь преобразит мир и сделает его от начала до конца согласным.

Природа и движение. Городской человек, встречаясь с природой только на даче, стал понимать ее как созерцательный покой, а постоянное живое движение жизни в действительной природе заменил себе искусственным механизированным движением города, его улиц, трамваев, паровозов… Оно и правда так непременно покажется сном и покоем в деревне, если сравнивать жизнь тех и других людей, измеряя ее по тому же самому признаку. Но если войти в природу и забыть эту меру повседневной суеты, то движение улицы, станции покажется игрушечным в сравнении с постоянной всесторонней переменой в природе, где нет секунды, в которую не умирали бы и не рождались, никогда не повторяясь, новые существа…

<На полях> Красный мак.

Так не на «лоно природы» бросился инженер Алпатов, а вошел в этот великий поток жизни, столь великодушной и щедрой в своей огромности, что ему ничего не стоит дать и отдых какому-нибудь десятку или сотне тысяч дачников, и курорт для больных, и «вечное успение» для умирающих. Нет! Алпатов не дачником, не больным, не умирающим явился в природу.

Друг мой, скажу решительно: я, простой летописец, не властен тронуть их покрывало и описать этот великий акт природы, питающий наше сознание. Вы оглянитесь сами на множество людей, встреченных вами в жизни. Вы согласитесь со мной, что всех их можно разделить по одному признаку на два класса, назовем их старыми словами — интеллигенция и народ. Но отбросим все внешнее в них, будем называть народом всю массу, для которой величайший акт природы, которым человек продолжает себя, является сам собой в своей диктующей необходимости и выполняется крайне легко, недаром и слово для них на-род вызывает у нас в представлении обилие в росте, разрастание. Напротив, в другом классе разумная часть нашего творческого сознания, интеллект, сопротивляется диктатуре акта природы. Назовем интеллигенцией тех, для кого решение на чувственную судорогу является самым трудным, самым мучительным и определяющим актом. Конечно, тут все в интеллекте, и потому название интеллигенция для этих людей так удивительно подходит. Но, мне кажется, и наше обычное понимание русской интеллигенции, людей, ради требований того же интеллекта разорвавших все связи с бытом, не исключается нашим условием. Тут не поможет ни церковь своими обрядами, ни родственники своим сочувствием, ни свахи своим выбором. И вот мы <1 нрзб.> на «лоне природы» перед лицом диктатора мира…

22 Сентября. Весь день нависала все сильней и сильней серая мгла, осаждая не капли, а бесформенную сырость на шляпу, на плечи. День провели как бы в облаке. На всей Журавлихе Петя нашел только одного бекаса, по которому Дубец сделал отличную стойку. Я нашел вблизи дома трех, которых Нерль спихнула по своему обыкновению. Я пришел к убеждению, что уразумение ею необходимости стойки необходимо ей в поле с разбега почуять дичь, куропатку или перепела.

Бывает, мох темно-красный большими глыбами лежит, на глыбах березки и на красной подкладке зелень брусники, облитая осенней росой, блестит литым серебром.

23 Сентября. Задумчивый день с появлением солнца. Охота в Серкове. Убиты 2 мол. петуха.

Видели дичь: три глухаря, два из них в 7 утра на деревьях, по-видимому, токовали, 3 вальдшнепа в крепи, около 20 бекасов в сильной крепи почти вместе, один выводок, 4 черныша.

Предки. Четыре стены темных елей, багряных осинок и золотых березок сами собой расположились в тот особенный порядок, как часто располагаются скалы на горах, облака, а также пятна времени по обоям в комнатах и особенно волнистые линии вокруг сучков на стенах деревянных: фигуры, возникающие в облаках, в скалах, в лесах, в комнатах из пятен и сучков часто дают нам образы давно умерших полузабытых людей.