Илья Эренбург - Летопись мужества

• Название: Летопись мужества
• Автор: Илья Эренбург
• Жанр: Прочая документальная литература

Публицистический талант И. Г. Эренбурга с особой яркостью развернулся в годы Великой Отечественной войны. В настоящую книгу вошли его статьи и корреспонденции, написанные в эти годы для зарубежной печати. Несмотря на большую отдаленность от нас событий по времени, книга, несомненно, интересна и современному читателю, так как это летопись мужества советского народа в дни тяжелых испытаний, созданная по горячим следам, в огне событий. Второе издание книги «Летопись мужества» дополнено статьями И. Эренбурга, разысканными в архивах уже после выхода в свет в 1974 году первого издания этого сборника.

---

Через несколько дней после начала наступления немцами было потеряно командование: десятки дивизий превратились в десятки тысяч блуждающих солдат, которые уже защищали не тот или иной рубеж, а только свою шкуру.

10 августа 1944 года

Корреспондент агентства Рейтер сообщает из Гранвилля о беспорядках в Сен-Пэр-сюр-Мэр: 1 августа там разыгралось сражение между сторонниками «сотрудничества» и сторонниками Сопротивления. К вечеру патриоты одержали верх и арестовали 25 «сотрудников». Но тогда пришли американцы и освободили 18 арестованных.

Это маленькое происшествие представляет большой интерес: оно заставляет задуматься над будущим Франции. А кто в мире может себе представить будущее, не зная, какой будет Франция?..

Ни одна из захваченных Гитлером стран не знала столь глубокого, столь организованного предательства. Квислинг или Мюссерт — это босяки. В Польше гитлеровцы не нашли даже Квислинга. А во Франции немецкими гаулейтерами являются люди, хорошо известные всем. Не мелкий воришка возглавляет предприятие Виши, а маршал. Если в других странах мы можем говорить о частном предательстве, о темном прошлом того или иного проходимца, то во Франции приходится признать наличность групповой измены. Верхушка французского довоенного общества оказалась частично гнилой. Немцы нашли изменников оптом: с дельцами, с генералами, с журналистами и с политиками. В Норвегии дело об измене можно передать обыкновенному уголовному следователю. Во Франции изменой придется заняться народу. Разница не только количественная. Если герцогиня Люксембурга оказалась более непримиримой, нежели президент Французской республики, если Виши стало нарицательным для определения легализированного предательства, то мы вправе говорить о гангрене. Петэн опаснее Лаваля, а «умиротворители» в Алжире, в Нью-Йорке или в Лондоне опаснее Петэна. Виши не только в Виши. Виши — это терпимость по отношению к измене и нетерпимость по отношению к народу, это возвращение к эпохе «Drôle de guerre», попытка замести все следы и сжечь улики.

Ведь и немецкие генералы, бунтующие против Гитлера, тщатся выйти сухими из реки. Это люди той же породы, что и вишийские крысы, которые пытаются застраховать себя дружбой с племянницей кузена голлиста или с каким-нибудь американским туристом.

Нельзя очистить Европу, не очистив своего собственного дома. Люди, которые хотят воспрепятствовать чистке во Франции, проявляют бесчеловечную снисходительность к немецким детоубийцам. Это логично: тот, кто милует лакея палача, не обидит и самого палача.

Беспримерные страдания выпали на долю французского народа. Он вынужден был сражаться безоружный или плохо вооруженный. Он вынужден был ежечасно доказывать свое право на существование. Он показал себя героем.

Подвиги партизан заслонили в сознании человечества черное лето 1940 года, кровь заложников, героизм юношей и девушек, мужество рабочих, священников, профессоров, домашних хозяек, крестьян, героизм всего народа. Предатели и полупредатели не только чернят имя Франции, они способствуют принижению ее государственной независимости. Сен-Пэр-сюр-Мэр без двадцати пяти местных лавалей — это коммуна свободной и непримиримой Франции. Тот же Сен-Пэр-сюр-Мэр с двадцатью пятью лавалями — это нечто вроде крохотного Рима, в лучшем случае колония для исправляющихся, доказательство моральной и политической несамостоятельности.

Для того чтобы Франция вновь обрела свое величие, она должна покончить и с предателями и с теми, кто под маской терпимости пытается спасти живой труп, — с людьми «сотрудничества», с друзьями Виши. Как это ни странно, Петэн, видимо, устойчивей фюрера: Гитлер уже морально низвергнут, вскоре он будет уничтожен и физически. А о Петэне и о духе Петэна еще спорят…

Несколько дней тому назад обнаружены две крупные «фабрики смерти», на которых немцы уничтожили миллионы обреченных: в Бельжце у Равы-Русской и в Люблине. Среди умерщвленных на этих «фабриках смерти» немало французов. Одни из них были присланы как «коммунисты» — сторонники и участники Сопротивления, другие были привезены как евреи. Французские рабочие из Лилля, студенты Нанси, девушки из Парижа и Лиона, евреи из Прованса, много веков прожившие там и не отличавшиеся от других французов ни обликом, ни выговором, ни тем паче мыслями или чувствами, они были привезены в Бельжц или в Люблин. В Бельжце убивали электрическим током, в Люблине — газами. Убитых жгли. В Люблине был убит Леон Блюм. Его видели за несколько дней до казни. Он таскал доски руками, на которых больше не было ногтей. Он долго не понимал всей опасности фашизма. Но когда смерть постучалась в ворота Франции, когда они пришли к дому Блюма, старик показал, что он не Фроссар, не де Монзи, да и не Шотан…

Когда будет завершено освобождение Франции, мы узнаем, сколько беззащитных замучили фашисты. Скажем уже теперь: их убили не только Гитлер, но гитлеровцы. Скажем уже теперь: к смерти невинных причастны не только фашисты, но и все сторонники «сотрудничества». Фабрикант, который поставлял немцам ружья, полотно или консервы, — лакей палача, и его руки во французской крови. У Франции есть совесть, и эта совесть возмущена. Когда-то в Европе говорили, что издали виден маяк — факел свободы при входе в нью-йоркский порт. Пусть поглядят американцы: в ночи Франции они увидят яркий свет — ненависть и гнев накалили сердце Франции. Страна свободы, страна девяносто третьего — это не только то, что они думают. Это не только светлое небо Иль-де-Франса, зелень Лимузена и чепцы бигуденок, и это меньше всего парфюмерия Грасса или ночные заведения Монмартра. Это фригийский колпачок, это жажда справедливости, и это те борозды истрескавшейся земли, похожей на губы жаждущего, которые требуют крови предателей.

4 октября 1944 года

От большой радости пропадают слова, а мне нужны слова: я хочу сказать Парижу про ту большую радость, от которой слова пропадают…

Неужели сейчас на углу авеню Гоблен и бульвара Сен-Марсель кто-то выкрикивает: «Се суар»?..

Я встречаюсь с Парижем после четырехлетней разлуки. Я видел, как Париж уходил из Парижа. Это было в тот страшный июнь. Я видел гитлеровцев на бульварах. Что меня тогда поддерживало? Я знал, что Париж победит.

Я не был одинок: вся Россия верила в Париж. Россия переживала захват гитлеровцами Парижа как оскорбление. Когда я приехал из Парижа и рассказывал о предательстве, об исходе населения, о генерале Денце, о горе Парижа, Москва слушала мои слова в глубокой тоске. Потом фашисты напали на нас. Четвертый год мы ведем жестокую борьбу. Но и в самые тяжелые дни мы не забывали о Париже. Это все-таки изумительный город! Без него на свете темно и грустно. И Гитлер думал превратить такой город в эдем для померанских скотоводов!

Париж не мог говорить, но русские знали, что Париж живет и борется.

Мы освобождали города Украины или Белоруссии. Я видел вдали Париж серый и розовый в час рассвета, я знал, что, освобождая Киев, или Смоленск, или Гомель, мы освобождаем и Париж. Это знали все офицеры, все солдаты Красной Армии. Друзей Парижа нельзя сосчитать, их слишком много. Может быть, они никогда не видели прекрасного города, но это все же друзья Парижа: ведь они любят свободу и красоту, смелость и улыбку.

Часто я допрашивал пленных немцев, у которых были в кармане свежие номера «Паризер цейтунг» Они жаловались: «Париж теперь не тот… Французы нас не любят…» И, слушая эти вздохи, я был горд за Париж.

Отрадно было видеть поля и дороги, покрытые трупами завоевателей: вот эта дивизия стояла в предместье Парижа. Наши солдаты говорили. «Эти больше не поедут в Париж». Мы сражались за нашу землю, но мы не забывали про Париж.

На живых и мертвых гитлеровцах находили фотографии: они снимались в Париже, спесивые и тупые. Они снимались рядом с Эйфелевой башней — как фюрер. Мертвые, они валялись на нашей земле. Живые, они плелись в лагеря для военнопленных, почесываясь и хныча. Я не знаю, какая именно союзная дивизия первая приблизилась к Парижу. Я знаю другое: сколько немецких дивизий истребила Красная Армия. Между Москвой и Парижем были тысячи километров. Но Москва помогла Парижу.

Мы знали, что Париж не сдался. Мы знали, что Париж борется. Мы салютовали его героям нашими орудиями: мы уничтожали захватчиков. Мы знали, что словами не помочь в такой беде. Мы не пытались образумить фашистов. Мы их убивали. Пожалуй, это единственный способ их образумить. Вот почему мы праздновали освобождение Парижа как общую победу. Красная Армия тоже в ней участвовала, в этой победе.

Были на свете люди, которые не верили в Париж. Или, может быть, они не хотели верить? Может быть, они считали, что Париж стоит не только мессы, но и панихиды, что Париж можно превратить в огромный Монте-Карло? Эти слепцы не знали Парижа. Один русский офицер мне сказал: «Париж — это не пробка от шампанского, как думают многие, — хлоп, и все. Нет, Париж — это огромная бомба замедленного действия, она еще взорвется…»