Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

• Название: Том 14. Критические статьи, очерки, письма
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Критика

В четырнадцатый том Собрания сочинений вошли критические статьи, очерки и письма Виктора Гюго, написанные им в различные годы его творчества.

---

Мне сообщили об одной вашей статье, впрочем чрезвычайно удачной, в которой вы говорите, что я в прошлом был «завсегдатаем Елисейского дворца». Разрешите сказать вам, что вы заблуждаетесь. Я был в Елисейском дворце всего-навсего четыре раза. Мог бы даже указать даты. С того дня, когда отреклись от письма Эдгару Нею, моей ноги там больше не было.

В 1848 году я был лишь либералом. Только в 1849 году я стал республиканцем. Истина предстала передо мной побежденной. После 13 июня, когда я увидел Республику поверженной, сознание, что право на ее стороне, поразило и растрогало меня, тем более что минуты ее были уже сочтены. И тогда я встал на ее сторону, на сторону угнетенных.

Возможно, когда-нибудь я об этом расскажу. Те, которые обвиняют меня в том, что я новоиспеченный республиканец, правы. Я примкнул к республиканской партии достаточно поздно, но как раз вовремя, чтобы получить свою долю изгнания. Я ее получил. И это хорошо.

Ваш старый друг

Виктор Гюго.

Суинберну

Отвиль-Хауз, 14 июля [283]

Великая дата

Дорогой моему сердцу поэт, я был глубоко тронут вашим письмом и вашей статьей.

Я согласен с вами — вы, Байрон и Шелли — три аристократа, три республиканца. И я сам тоже поднялся из аристократии к демократии, пришел от пэрства к республике, как рекою приходят к океану. И это прекрасно! Что может быть знаменательней, чем такое торжество правды.

Благодарю ex imo corde за вашу превосходную статью о моей книге. Какая это высокая философия, и какой глубокой интуицией вы обладаете!

В большом критике чувствуется большой поэт.

Пьеру Лефрану

Отвиль-Хауз, 1 августа 1869

Мой дорогой и давнишний коллега!

Мы знаем друг друга, ибо встретились в огне испытаний. Скоро уже восемнадцать лет с тех пор, как мы вместе сражались в той безнадежной битве. Восьмого декабря она была проиграна, но мы все еще держались; я председательствовал на последнем собрании левых, вы были секретарем. Потом пришло изгнание.

Вы вернулись во Францию, но лишь для того, чтобы продолжать борьбу. Пробита брешь изнутри, где борются под знаменем Свободы, пробита она и снаружи, где действуют во имя Освобождения. Вы находитесь на родине, я — вне ее. Так мы ведем борьбу, каждый со своей стороны, всегда в полном согласии. И сегодня, когда вам нанесен удар, вы обращаетесь ко мне.

Ваше письмо от 26 июня дошло до меня только 1 августа. Я немедленно отвечаю на него.

Посылаю для вашего внеочередного номера несколько страниц, которые неизвестны во Франции. Возможно, что они покажутся вам интересными, и тогда, широко прибегнув к многоточиям и сокращениям, вы сумеете, думается мне, их использовать. Правам женщины и правам ребенка я всегда уделял наибольшее внимание. Женщина и ребенок — слабые существа. Что касается мужчины, то он силен, ему остается только выполнять свой долг.

Сейчас как раз тот месяц, в который имели место события 10 августа.

Как бы то ни было, но мы были объявлены вне закона. Среди нас была женщина, — она умерла. Меня попросили произнести надгробное слово; посылаю вам то, что я говорил на ее могиле.

Мой дорогой старый коллега, я люблю ваш неувядаемый талант и неустрашимую душу. Жму вашу руку.

Виктор Гюго.

Полю Мерису

Брюссель, 17 августа 1869

Дорогой Мерис, несколько слов о Герцене. Он прочел нам главу из своих мемуаров: Мадзини, Гарибальди, Пизакане, Орсини. Если эту главу немного смягчить и произвести некоторые сокращения, она заняла бы достойное место на страницах «Le Rappel». Решайте этот вопрос сами, вы и Огюст. Герцен — это знаменитый русский республиканец.

В. Г.

Господину Л. Югонне

Брюссель, 24 августа 1869

Я очень задержал свой ответ, милостивый государь, но не по своей вине. Моя жизнь — водоворот, как ни странно это покажется при моем одиночестве. Никакого досуга. Ни минуты для себя. И тем не менее я считал необходимым прочесть ваш труд и нахожу его превосходным. Правда, у меня имеются некоторые возражения, но об этом нужно было бы поговорить лично. Да, вы правы, Франция для Африки то же, что Англия для Азии, — дурной опекун. Приобщать дикие народы к цивилизации — таков долг и право старших наций. Это право и этот долг французское правительство понимает ничуть не лучше английского. Отсюда все ваши сетования, к которым я присоединяюсь.

Когда вернется республика, вернется и справедливость. Истинный светоч французского просвещения засияет тогда над Африкой. Будем надеяться. Будем ждать. Будем бороться.

Вы молоды, у вас благородный ум. Ваше поколение несколько отстало, но в конце концов оно еще совершит великие дела, и вы примете в них участие. Заранее радуюсь за вас. Меня тогда уже не будет. Я завещаю вам всем свою душу.

Примите уверения, милостивый государь, в моей глубокой симпатии к вам.

Виктор Гюго.

Княгине Софье Голицыной

19 сентября [284]

Помните ли вы эту строку:

Останется один — клянусь, я буду им.[285]

И вы, сударыня, столь же благородная, сколь добрая, вы будете первой, кто скажет мне: «Нет, не возвращайтесь!» Какие это тяжелые оковы — долг, если он сильнее приказа, исходящего от вас! Вы очаровательны. Все, что вы говорите, преисполнено душевной красоты. В тот день, когда я смогу вернуться во Францию, — если вы там еще будете, — я с величайшей радостью подчинюсь вашему гордому и тонкому уму!

И тогда, оставаясь в полном согласии со своей совестью, я повергну к вашим ногам, сударыня, все пережитое мною в изгнании.

Целую вашу руку.

Виктор Гюго.

Арману Барбесу

Брюссель, 4 октября 1869

Дорогой и достойнейший брат по изгнанию!

Из газет вы, конечно, узнали, что я направился в Гаагу и находился уже в пути, когда срочная депеша заставила меня повернуть 11 сентября в Лозанну.

Там взывали к моему чувству ответственности, ссылались на то, что мое присутствие внесет мир и успокоение. И я уступил, я отказался от Гааги ради Лозанны; так долг вытесняет счастье.

Теперь время года гонит меня на Гернсей. Хотя я и гораздо старше вас, я все же рассчитываю, что в будущем, 1870 году первый мой выезд с острова будет к вам. Большей радости, чем пожать вашу доблестную руку, я не могу себе и представить.

Горячо любящий вас

Виктор Гюго.

Луи Журдану

Брюссель, 12 октября 1869

Мой дорогой давнишний друг!

Мне только что принесли «Le Siecle». Я прочел вашу статью и был польщен, тронут и удивлен.

Благодарю вас за то, что вы дали мне возможность прекратить двусмысленное положение.

Прежде всего — я обыкновенный читатель «Le Rappel». Мне казалось, что я сказал об этом достаточно ясно, чтобы не быть вынужденным повторять снова.

Во-вторых, я не советовал и не советую организовывать народную манифестацию 26 октября.

Я был полностью согласен с «Le Rappel», призывавшим левых депутатов к выступлению, к которому мог бы примкнуть весь Париж. Речь шла о демонстрации безусловно миролюбивой и безоружной, подобно демонстрациям лондонского населения в таких же случаях. Именно к такой демонстрации призывал «Le Rappel».

Но если левые воздерживаются от выступления, то от него должен воздержаться и народ.

Народу не на кого опереться. Следовательно, никакой манифестации не надо.

Право на стороне народа, насилие на стороне правительства. Не дадим же повода правительству прибегнуть к насилию против права.

Двадцать шестого октября никто не должен выходить на улицу.

К чему бесспорно приведет создавшееся положение — это к отказу от присяги.

Торжественное заявление представителей левой, отказывающихся от своей присяги перед лицом всей нации, — таков правильный выход из кризиса. Исход нравственный и революционный.

Пусть народ не выступает, тогда ружья будут молчать; пусть заговорят депутаты, и они освободятся от присяги.

Таковы два совета, которые я даю, и если вам было угодно узнать мое мнение, то здесь оно полностью изложено.

Благодарю вас за ваше красноречивое обращение ко мне. Беру слово, раз вы мне его предоставили, и пожимаю вам руку.

Виктор Гюго.

Гюставу Флоберу

Отвиль-Хауз, 20 декабря 1869

Я отшельник и люблю ваши книги. Благодарю вас за то, что вы мне их посылаете. Они полны силы и глубины. Те из них, которые рисуют современную нам жизнь, оставляют после себя сладкий и вместе с тем какой-то горький привкус. Ваша последняя книга [286] пленяет и печалит меня. Я буду перечитывать ее, как я обычно перечитываю книгу, раскрывая наудачу то тут, то там. Только писатель-мыслитель может выдержать подобную проверку. Вы принадлежите к этому могучему племени. У вас, как у Бальзака, дар проникновения, к тому же вы еще владеете стилем.